Мы публикуем киноповесть Ганны Слуцки, кинодраматурга и комедиографа, чья манера отличается легкостью, изяществом и какой-то довлатовской стилистической прозрачностью. Это первая часть, завтра опубликуем вторую. Непременно прочтите, большой дар, лишь кажущийся легкомысленным.
Этот араб говорил на иврите еще хуже, чем я. Широко открыв дверь своего магазина, он зазывал меня внутрь, темпераментно расхваливая товар. Я зашел в полумрак магазина, сплошь заставленного креслами, диванами и сверкающими пуфиками. В дальнем углу магазина я заметил еще двух арабов, которые развалились на одном из диванов и с явным любопытством смотрели на меня. Мне стало не по себе: я готов был погибнуть за целостность Израиля, ни секунды не задумываясь отдал бы жизнь за своих детей, но помирать ради дешевого дивана для тещи мне вовсе не хотелось. Проклиная себя, тещу и всю на свете мягкую мебель, я отвратительно жалко улыбнулся, ткнул пальцем в один из диванов и быстро вышел из магазина. Арабы выволокли на улицу диван и теперь уже втроем принялись хвалить его, громко восторгаясь обивкой. Я отсчитал пять сотен, протянул их владельцу магазина. Нас окружили мальчишки, они наблюдали, как мы крепили диван к багажнику на моей "Шкоде", что-то громко кричали друг другу. Натягивая веревку, я случайно встретился взглядом с одним из мальчишек - это был очень красивый ребенок. Я заметил в его взгляде откровенную ненависть. Впервые за всю жизнь я ощутил на себе ненависть ребенка. Страх начисто прошел, на его место пришло чувство отвращения, и мне захотелось как можно скорее уехать из этой деревни. Я завел машину, поехал по деревне, стараясь не прибавлять скорость, дабы не выглядеть жалким трусом. Только выехав на трассу, я врубил скорость и понесся среди холмов вниз, к Тель-Авиву. Если моей теще вздумается еще что-то прикупить в свой салон, ей придется самой ехать в сей райский уголок. С меня хватит. Чтобы на меня, учителя словесности, на педагога, которому пишут со всего мира любящие ученики, ТАК смотрели дети! Спокойно, Фима, спокойно...
Подъезжая к Петах-Тикве, я совсем успокоился и стал думать, что на самом деле диван я купил вполне приличный, и очень дешевый, и ловко везу его на своей машине, и вообще становлюсь практичным, прагматичным мужиком. Запросто смотался к арабам, купил то, что нужно... В конце концов, кто мне этот арабчонок, я никогда не был и не буду его учителем, в гробу он видал "Евгения Онегина", у него совершенно другие интересы... Кстати, а не взорвется ли диван к чертям собачьим?! Я резко притормозил и вышел из машины. Диван спокойно стоял на крыше моей "Шкоды". Я подобрал камень с обочины и швырнул его в диван.
- Ты сейчас сошел с ума или всегда был сумасшедшим? -поинтересовались из проехавшей мимо машины.
На всякий случай я кинул в диван еще пару камней и поехал дальше. Я практичный, прагматичный и осторожный мужик. Как писала Анна Ахматова, "бесстрашие - это отсутствие воображения". У меня с воображением полный порядок, мои арабские "братья" могли приделать к дивану любую гадость, и я обязан был проверить это. Проверил - все в порядке, еду домой с симпатией к "мирному процессу".
Когда три года назад мы приехали в Израиль и сняли эту замечательную квартиру, наша старшая дочь Ириша сказала:
- Если бы чеховские три сестры жили в такой квартире, им никогда не пришло бы в голову канючить: "В Москву, в Москву!"
Ириша тогда была культурной, начитанной девочкой, рассуждала обо всем тонко и умно. Сегодня ее словарный запас облысел, как осенняя роща, на смену литературному русскому пришли туземные возгласы, которыми она научилась выражать свою гамму человеческих чувств: радость - "йоу?", огорчение - "ихса!". Итак, квартира, в которой мы поселились, пугала нас своими размерами, великолепием и двумя туалетами. Мы с женой впервые за годы супружества заимели свою спальню, сын и дочь впервые получили свои комнаты, а вечером семья собиралась в салоне. Роскошная заграничная жизнь продолжалась две недели, а потом приехали теща с тестем и бабушка с двумя ризеншнауцерами. В нашей спальне поселили сына Давида и двух бабушкиных псов, которых она привезла с целью получения от них щенков на продажу. Эти огромные собаки посреди ночи забирались в нашу постель, Давид любил проснуться в самый неподходящий момент и потребовать горшок. А бабушка, страдавшая бессонницей, часто без стука наведывалась к нам, включала свет и проверяла, не мешаем ли мы спать собакам.
Бабушка, прожив длинную жизнь, являлась сексуальной историей большевизма. У нее было пять мужей, бесчисленное количество любовников, и все как один были партийными функционерами. Бабушка любила вспоминать свои романы, помнила наборы пайков, описывала красоты приморских санаториев Четвертого управления и искренне горевала, что они все давно померли.
Я наконец приволок новый диван и впихнул его в квартиру. Теща оглядела покупку, поцеловала меня в мокрый лоб и украдкой вытерла губы салфеткой.
Кроме внуков, собак и своих воспоминаний, бабушка больше всего любила израильское мороженое. Она говорила, что даже в самых крутых большевистских распределителях не было путного мороженого. Ей было неловко лопать мороженое, когда его и детям нечасто покупали, но иногда она все же устраивала себе "именины сердца", чаще всего по моей инициативе.
Мы уселись за столик в кафе, и нам принесли рюмки с разноцветными шариками. Бабушка, замирая от удовольствия, ела с ложечки мороженое.
- Лиля не приходила с работы? - как бы между прочим спросил я, наливая бабушке "колу".
- Приходила... Потом ушла, - сухо ответила бабушка.
Конечно, сегодня среда, вспомнил я. По средам ЕГО жена посещает кантри-клаб, и ОН вечером свободен. Спокойно, Фима, спокойно, ты должен быть мудрым, относиться к жизни легко, как парижанин... Но я не парижанин, черт меня побери! Я не парижанин, а обычный еврейский муж, которому хочется выть, когда его жена заводит любовника...
- Ей тоже нелегко, - сказала бабушка. - Она была женой учителя, уважаемого человека, а стала женой сторожа - сторожихой. Я тоже часто изменяла своим мужьям...
От слова "тоже" у меня заныло сердце. Но бабушка безжалостно продолжала:
- Для хорошей еврейской жены легкий роман приравнивается к походу на рынок.
- Вы, бабушка, не лучший пример, вы были хорошей еврейской женой слишком многим мужчинам, - заметил я.
- Значит, у меня богатый опыт! Что такое, когда ты сидишь дома и ждешь мужа с работы? Ты опускаешься, звереешь от скуки, у тебя жиреют руки и появляются морщины. А когда муж приходит усталый как собака, ты сразу замечаешь, что он не Аполлон, что он чавкает, поедая курочку, что он не боец в постели и непереносимо громко храпит. Совсем другое дело, когда ты возвращаешься в семью после тайного свидания! Тебе стыдно, неловко, ты понимаешь, какому прекрасному святому человеку ты наставила рога. Начинаешь окружать его заботой, теплом, начинаешь экономить заработанные им деньги, целуешь его с двойной страстью, чтобы он ничего не заподозрил. Роман жены только укрепляет семью.
- Закругляйтесь, бабушка, мне пора на работу.
Бабушка облизала рюмку с остатками мороженого, допила "колу" и поднялась.
- Спасибо тебе за праздник!
Я помог бабушке добраться до четвертого этажа, вывел погулять собак и поехал на работу.
Я охранял одну из "строек капитализма". Внутри трех недостроенных корпусов стоял крошечный вагончик, в котором я должен был сидеть до четырех утра и следить, чтобы со стройки ничего не уперли. Желающие украсть бочонок с краской или двери знали, что сделать это удобнее всего после четырех, когда я уеду домой, поэтому я нес свою вахту спокойно и даже с неким комфортом. В вагончике был кондиционер, телевизор, холодильник и небольшой стол, за которым можно было расписать "пулю" или устроить легкий банкет.
Друзья и знакомые часто навещали меня в моем уединении, и жители окрестных вилл с изумлением наблюдали, как в полночь к вагончику съезжались новенькие "форды", "нисаны", "рено" и даже один "Мерседес", на котором ко мне приезжал московский друг, ставший недавно миллионером.
Мой трехлетний сын вчера спросил меня: "Папа, сколько раз в неделю ты думаешь?" Работа сторожа в Израиле не очень тяжела и совсем не унизительна, всегда можно уговорить себя, что делаешь нужное дело, приносишь пользу стране и семье. Но в отличие от разного рода других работ, есть в ней существенный минус: если не пописывать статьи в газеты и не зубрить иврит, то невольно приходится думать. Сынок, я теперь думаю каждую ночь, кроме пятницы и субботы.
Сегодня ночь была великолепная, пахло мокрой зеленью, как в августе на подмосковной даче, хотя, повторяю, стоял февраль, более того, 23-е, то есть день бывшего советского праздника. Зазвенел телефон. Звонила бабушка.
- Похоже, я опять проведу бессонную ночь, - сообщила она. -Ничего не поможет, уже и "лориван" приняла, и Ананьева почитала, сна ни в одном глазу.
Бабушка долгое время отлично засыпала, читая романы известного советского писателя Ананьева. Прочитав четверть страницы, бабушка вырубалась до утра. Я всегда покупал ей новые произведения этого писателя, а как-то даже достал томик с автографом. В школе, где я работал, проводили встречу с писателями, приехал сам Ананьев, и я отважился попросить у него автограф. Бабушка была очень довольна и сладко засыпала с этой книгой, прижимая ее к груди.
- Как тебе сторожится? - спросила меня бабушка.
- Все спокойно.
- Знаешь, почему я тебе звоню?
- Наверное, вы меня любите и скучаете, когда меня нет дома.
- Это - раз! Что два?
- Не знаю.
- Твоя гордость не дает тебе позвонить и спросить, пришла ли домой жена. Верно?
Бабушка была права: я не звонил домой, боялся, что Лили еще нет. Знал, что, услышав это, почувствую себя еще более одиноким и ненужным в этом гнусном вагончике среди недостроенных домов.
- Молчишь? - вздохнула бабушка. - Зря молчишь. Лиля уже час как пришла и спит. Она хотела тебе позвонить, взяла в постель трубку, но сразу заснула...
Все правильно. Бабушка засыпает, читая унылые романы, моя жена засыпает, желая позвонить постылому мужу. Женщины охладевали к великим мужьям, а уж тебе, бывшему рядовому учителю словесности, ныне сторожу, надо быть скромнее в своих притязаниях.
- Хочешь, я разбужу ее, и ты задашь ей вопрос, который веками висит над планетой: "Где ты была?!" Разбудить? - спросила бабушка.
- Не надо, ей завтра рано вставать. Дети спят?
- Давид спит, а твоя дочь стоит над моей головой и ждет, когда я умру, телефонная трубка выпадет из моих слабеющих рук, и она сможет наконец позвонить своему кавалеру...
Бабушка умела выражаться образно, - видимо, длительное чтение романов Ананьева дало свои результаты.
- Ответьте мне, Фимочка, почему девочка в 15 лет должна ночью первая звонить юноше?
Я услышал глухую возню и яростный шепот моей дочки: "Ты во все лезешь! Отдай трубку!"
В борьбе за телефонную трубку победила молодость, и я услышал голос дочки:
- Папа, у тебя все хорошо? Бай!
Я положил трубку и вышел из вагончика. На объекте было спокойно, на капиталистическую собственность никто не покушался, только наглые, раскрепощенные израильские кошки сновали по стройке. Удивительная страна, все евреи! Я - сторож, еврей, потенциальные грабители - евреи, в этих роскошных домах, когда их построят, будут жить евреи, над головой гудит самолет, и в нем тоже прилетают или улетают евреи. Теперь я уже попривык к этому, а первое время не переставал удивляться. Еду, бывало, по трассе, начинаю ругаться с нарушающим все на свете правила водилой, и вдруг приходит в голову: "Чего я так ору, ведь это же свой, еврей!" Наверное, никогда не смогут понять подобного чувства те, кто всегда жил в своей стране... Моя теща по сей день говорит: "Гуляю с Давидиком в сквере, и ко мне подсаживается одна еврейка..." Лиля злится: "Ну кто, мама, к тебе мог подсесть? Швед? Китаец?.."
Спи, моя любимая жена Лиля, Бог тебе судья...
Я зашел в вагончик и включил телевизор. На российских каналах по ночам стыдливо крутят старые фильмы. Шел фильм "Председатель" с Ульяновым в главной роли, я вспомнил, что когда-то мне нравился этот фильм. Посмотрев несколько сцен, мне стало не по себе от непрекращающихся истерик на экране, от торжествующего хамства героя, мне показалось, что мой вагончик заполнился противным запахом потных тел, и я переключил телевизор на музыкальный канал. Тут было все спокойно, двое "геев" страстно целовали друг друга и пели о любви, я словно вернулся в привычный, обжитой мир из кошмарно-лживого фарса голодной послевоенной русской деревни. Конечно, это дело вкуса, но моему сердцу хорошо поющие педерасты милее, чем хрипло орущие председатели колхозов.
Послышался звук мощного мотора, и к "сторожке" подкатил новый "Мерседес". Из него вышел мой друг Володя.
- Шалом, мой дорогой! Рад видеть тебя на посту!
Володя уселся на табуретку, поставил передо мной бутылку "Абсолюта" и коробку с дорогими конфетами.
- Когда ты прилетел?
Я знал, что Володя был в Москве.
- Сегодня. Отужинал с семьей, поцеловал супругу и теперь свободен как ветер.
- Только поцеловал?
- Супруга боится СПИДа. Каждый раз, когда я приезжаю из Москвы, требует, чтобы я сдал кровь. Завтра сдам, дождусь результата и буду допущен к телу. Впрочем, ей не до меня - она делает ремонт века.
- Ты же купил новую квартиру.
- Наивный человек! Она пока в каждую комнату не всобачит "джакузи", пока не снесет все стены и не покроет полы могильными плитами с подогревом, не успокоится.
- Как там Москва?
- Нормально. Жил в гостинице со своей охраной, опять к отцу на кладбище не выбрался, все дни копался в дерьме. Только и мечтал, что вернусь сюда, приеду к тебе и выпью спокойно.
Володя открыл бутылку "Абсолюта", налил в два стаканчика водку. Я познакомился с Володей еще в институте, он был очень веселым, компанейским парнем, в него влюблялись девочки, его боготворили друзья. У него имелись замечательные австрийские брюки, а я был обладателем замшевого пиджака, поэтому мы, скинувшись, могли составить ошеломляюще элегантный костюм для любовных встреч. Я был куда скромнее Володьки, и чаще мой пиджак перекочевывал к нему. На последнем курсе с Володей случилась беда - его арестовали за хранение и употребление наркоты. Из колонии он мне часто писал прекрасные, умные письма, полные иронии и остроумных наблюдений. Потом вдруг письма приходить перестали... Я узнал, что Володя пытался бежать, что его срок заключения продлен. Иногда я заходил к его родителям. От неожиданно навалившегося на них горя они рано превратились в стариков, а отец перенес несколько инфарктов и, так и не дождавшись сына, умер.
Володя освободился, когда по стране гуляла вдруг назначенная свобода. Нам было трудно найти верный тон в нашей дружбе... Он очень изменился, явно что-то скрывал, а однажды сказал: "Мы уже не друзья, Фимка, теперь я совершенно другой человек, а ты прежний". Я возразил тогда: "Я могу понять тебя нового". На что он ответил: "Не дай Бог тебе понимать меня, живи спокойно". И мы расстались на несколько лет. Год назад он разыскал меня в Израиле, и мы встретились как близкие, родные люди. За время, которое мы не виделись, он стал сказочно богат, относился к своим миллионам равнодушно, даже не зная точно, сколько их. Он много летал по миру, покупал бывшим женам какие-то особняки в Европе. В Израиле он жил с очередной женой - молоденькой красоткой - и годовалой дочкой.
- Господи, как хорошо! - Володя быстро опьянел. - Слушай, поехали в ресторан поужинаем! Меня в Яффо веселая компания ждет. Поехали?
- Как я могу уехать, я же на работе.
- Сколько стоят все эти дома? - Володя кивнул в сторону недостроенных корпусов.
- Откуда я знаю!
- Хочешь, я их куплю, дострою и подарю тебе?
- Не хочу.
- Хорошо, давай я куплю твоей семье квартиру, деньги отдашь, когда будут. Хорошо?
- У меня никогда не будет денег отдать тебе. Дари недвижимость дамам.
- Обиделся?
- Нет, не обиделся.
- Почему я не могу помочь другу? Что в этом плохого? Если бы не у меня, а у тебя была прорва денег, ты бы мне не помог?
- А ты бы у меня взял?
Володя не ответил, выпил еще водки.
- Давай я вызову кого-нибудь посидеть тут, а мы на пару часов скатаем поужинать. Это хотя бы можно?
- Это можно, - согласился я, мне захотелось вкусно поесть, посидеть среди людей.
Володя достал из кармана телефон и коротко переговорил с кем-то.
- Сейчас придет человек.
- Он ответственный человек? Он справится, если, не дай Бог, что-то случится?
Володя расхохотался.
- Что здесь случится? Человек, который приедет, может один положить десяток лбов. Он вооружен до зубов.
- О, нет! Мне твои головорезы не нужны. Звони, отменяй! Еще не хватало, чтобы он стал палить, если кто-то заберется на стройку. Отменяй!
- Он чудный, тихий парень, скажу - не надо шуметь, он будет вести себя, как английская королева.
- Вот и прикажи ему вести себя тихо. Черт знает, кем ты окружаешь себя.
- Я, Фима, могу окружить себя самыми разными людьми. Хочешь, я окружу себя профессорами, скрипачами, продюсерами, балеринами... Интеллигенты слетаются на деньги, как мухи на мед.
- Ты совсем сдвинулся, забыл, что есть люди, которые несут свою бедность достойно, не заискивая перед сильными мира. Иду Ривкину помнишь?
- Конечно, у меня с ней на первом курсе был легкий роман.
- Так вот, она год назад похоронила мужа, одна растит двоих детей и не ноет, не жалуется, хотя думаю, что они часто просто голодают. На днях мне звонит, говорит: "Бог пожалел меня, я у своей двери нашла кошелек с пятью тысячами!"
- Вот это повезло.
- Она их в полицию отнесла.
- Идиотка! - неожиданно взорвался Володя. - Что вас всех прямо тянет в полицию! В кошельке не было ни адреса, ни документов, только деньги...
Володя осекся.
- Ты откуда знаешь, что было в том кошельке? - спросил я, хотя уже все понял.
- Привет!
В вагончик вошел рослый парень в черной кожаной куртке.
- Мы и не слышали, как ты подъехал, - удивился Володя.
- Умею, - улыбнулся парень. - Здесь, что ли, сидеть?
- Здесь, - сказал Володя. - Не спать, не пить, телевизор не крутить, не стрелять.
- Понял.
- Если до четырех не приедем, запрешь дверь и свободен.
- Понял.
Мне стало неловко, что этот парень должен сидеть вместо меня.
- Вы можете почитать, в столе много книг, - сказал я.
- Конечно, он почитает, - усмехнулся Володя. - Ты понял? Будешь сидеть и читать.
- Понял, - согласился парень, открыл ящик стола, достал книгу Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского". - Эту читать?
- Именно эту, - сказал Володя. - Завтра спрошу.
Парень сел за стол, открыл книгу и стал читать. Я впервые встречал молодого человека, который так радостно выполнял приказы.
Мы ехали по ночному Тель-Авиву. Володя красиво вел машину, он вообще был еще красив, хотя и совершенно седой.
- Что у тебя дома? - спросил он.
- Все то же, - ответил я.
- Знаешь, что бы я сделал на твоем месте?
- Ты не мог быть на моем месте, тебя никогда не оставляли женщины.
- Все-таки я скажу. Я застрелил бы Лилькиного хахаля - и точка. И это вполне культурно. Александр Сергеевич Пушкин, если бы ему чуть больше повезло, ровно в такой же ситуации сделал бы именно так.
- Самое скверное, что скорее всего Лиля влюбилась в него, она могла пойти на такое, только потеряв голову от любви. Ты ведь ее знаешь.
- Знаю. Раз Лиля смогла предать, значит, точно - мир летит в тартарары...
- Я вчера случайно увидел ЕГО на трассе, как идиот ездил за ним полдня, он действительно обаятельный, энергичный мужик... Ну, что я могу ей дать? Ты заваливаешь своих баб подарками, они счастливы с тобой?
- Не вникаю. Меня давно тошнит от всех, вначале занятно, а потом тошнит. Думал, нужен ребенок, теперь вижу: никакой разницы, опять на семью непохоже. Я тут спьяну позвонил ей из Москвы, говорю: есть напряг, если со мной что случится, обратись к адвокату. Она говорит: "Подожди, возьму ручку, запишу адрес адвоката".
- А чего ты ждал?
- Не ждал, скорее мечтал, чтобы она зарыдала, закричала: "Беги, вылетай, пропади пропадом все эти проклятые деньги!" Или что-то в этом роде...
Ресторан, в который мы приехали, располагался на корабле. Мы поднялись по лестнице на верхнюю палубу. Взглянув на эту узенькую лестницу, я подумал, что трудно будет пьяного Володю стаскивать вниз.
За столом сидели Володины знакомые, две пары, мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях. Собравшиеся, наверное, давно ждали Володю и не притрагивались к блюдам с крабами, креветками и прочими дарами моря. Увидев Володю, гости обрадовались, то ли его приходу, то ли возможности приступить к еде. В этой компании я выглядел нелепо в своем старом спортивном костюме и дутой куртке, но я решил не тушеваться. Вокруг море, на столе экзотические кушанья, неожиданный подарок судьбы в рабочее время.
Я мощно подналег на салаты из крабов, пока честная компания натужно подыскивала тему для застольной беседы.
- Ефим Борисович, вы меня не узнаете?
Я поднял голову от тарелки, взглянул на одну из молодых дам в сверкающем платье.
- Нет, извините.
- А я вас сразу узнала. Я Катя Абалакина. А вы не помните,
наверное.
Абалакина... Перед глазами возник классный журнал. Конечно, Абалакина Катя, дальше шел Арго Сергей. Потом Берестова Эльвира. Вспомнил!
- Катюша, конечно, помню! Просто так повзрослела. Вот так неожиданная встреча. Ты живешь в Израиле?
- Временно.
- Работаешь? Учишься?
- Работаю...
- Ты знаешь, что в Израиле теперь из вашего класса Дима Веселович, Танечка Кац, они живут в Иерусалиме. Дима отслужил в армии, учится в университете.
- Хорошо.
- Ты не знала?! Я дам тебе их координаты, обязательно свяжись, нельзя терять друг друга.
Володя и двое мужчин с непонятной мне иронией наблюдали за мной и Катей Абалакиной. Мне хотелось как можно больше узнать о ней.
- Если я правильно помню, ты хотела учиться в автодорожном? Так?
- Я не поступала. Два года жила в Германии, потом вернулась в Москву, теперь вот здесь.
- Этот господин твой муж или жених? - тихо спросил я.
- Мой знакомый...
Я заметил, что наш разговор был чем-то неприятен Кате, она закурила длинную сигарету. Но я по тупой учительской привычке пытался выяснить все до конца.
- Твои родители тоже в Израиле?
Володя тронул меня за рукав:
- Фима, проводи меня вниз.
Мы спустились по узкой лестнице вниз. Володя уже плохо держался на ногах, но спустился самостоятельно.
- Оставь девочку в покое, дай спокойно поужинать.
- Ты что, не понял? Она моя бывшая ученица.
- Все мы чьи-то бывшие ученики. Эта девочка работает в эскорте и не мотай ей нервы. Пошли, неудобно.
- Я поеду, Володя, надо отпустить твоего парня.
- Брось, посидим, расслабимся.
- Прости, но я что-то не могу... В другой раз.
- Ладно, вызову тебе такси.
Я вернулся в вагончик, отпустил измученного Бахтиным парня.
фото: Граффити в районе Флорентин в южной части Тель-Авива, Depositphotos.com/FOTODOM
