Беседовал Максим Андриянов
Алексей Иванов — один из самых известных современных российских писателей. Его книги издаются, переиздаются, экранизируются, по ним ставятся спектакли. В этом году пришло время романа «Общага-на-Крови» — в театре его поставил молодой и перспективный режиссер Семен Серзин, а на киноязык историю пятерых друзей, выселенных по несправедливой случайности из студенческого общежития, перенес дебютант Роман Васьянов. Фильм оказался настолько удачным, что на фестивале «Кинотавр» был награжден призом «За лучший дебют», и тут же вышел на видеоплатформах. Почему не в кинотеатрах? Об этом и многом другом писатель Иванов рассказывает в интервью, о котором мы договаривались чуть ли не два месяца.
Расписание у Алексея, как у скорого поезда. Помимо, собственно, литературной деятельности, у него много параллельных дел. Летом Иванов семь дней путешествовал по маршруту Екатеринбург - Полевской - Верхняя Пышма - Слобода - Каменка - Старая Утка - Первоуральск - Невьянск - Нижний Тагил - Уралец - Висимо - Уткинск - Сулём - Усть-Утка - Кын - Чусовой, рассказывая друзьям-издателям истории, собранные для своих самых уральских книг «Горнозаводская цивилизация» и «Золото бунта». Осенью его ждал книжный тур по Италии, где уже готовится второй тираж «Псоглавцев» и вот-вот выходит роман «Географ глобус пропил». Литературный фестиваль в Мантуе, презентации в Болонье и Риме — голова может закружиться, если рулить всем этим в одиночку! Авторитетнейшая итальянская газета La Repubblica в публикации про Иванова отметила, что приехал он не один, а с собственным продюсером. Начнем и мы наш разговор с факта наличия оного.
Алексей, прежде всего хочу спросить вас про писательскую кухню. Кто-то работает в одиночку, у кого-то целый штат сотрудников. У вас, например, есть продюсер…
— У меня целый продюсерский центр, называется он «Июль», и руководит им Юлия Зайцева. На первый взгляд кажется, что писателю ничего не нужно, кроме листа бумаги и ручки. Но это не так — я ведь пишу не только художественную литературу, но и нон-фикшн, а для него требуется огромное количество всякого вспомогательного труда: сбор материалов, организация поездок, потому что я работаю по принципу «смотри, что пишешь», руководство фотосъемками. Я уже не говорю про вопросы прав, финансов и так далее. Кроме того, сегодня профессия писателя предполагает публичные выступления, ведение соцсетей, отслеживание медиа, с которыми можно общаться. Если всем этим я буду заниматься сам, у меня просто не останется времени на романы. Чтобы работать с наибольшей отдачей, все остальные дела я переваливаю на тех, кто занимается ими более умело.
Это отличная идея. Как вы до нее дошли?
— Постепенно, с практикой. Началось все с того, что лет 15 назад я задумал снять документальный фильм «Хребет России». Для этого проекта требовались не только деньги, но и огромная работа по обеспечению съемочного процесса. Сам я заниматься этим, разумеется, не хотел. И мне на помощь пришла Юлия. Она и создала продюсерский центр. По результатам работы я понял, что административная помощь мне абсолютно необходима и дальше. С тех пор продюсерский центр занимается всеми моими проектами: и художественными, и нон-фикшн.
Насколько важны вот такие встречи с нужными людьми, и как много было их в вашей жизни?
— Самые нужные люди — читатели. Если же вы имеете в виду, так сказать, «сильных мира сего», то подобных встреч было не очень много. Я не провожу экскурсий, платных лекций для увеселения богатой публики и тому подобных мероприятий. Я занимаюсь только тем, что интересно мне, а развлекать кого-то за деньги мне не интересно.
Я не сильных мира сего имел в виду, а людей вроде Леонида Юзефовича, который в свое время сильно помог вам и с «Вагриусом», и с «Пальмирой» — издательствами, которые вас выпускали.
— Леонид Юзефович был одним из многих, кто помог мне на старте. Просто он самый известный из всех этих людей. Но с тех пор меня продвигали не рекомендации значимых персон, а мои собственные книги. А если говорить о проектах, которые требуют финансирования (вроде того же «Хребта России») и книг нон-фикшн, то – да, присутствуют спонсоры, с которыми я встречаюсь и объясняю свой замысел. Но мнение спонсора никогда не оказывает никакого влияния на мою работу. Проще говоря, я не работаю по заказу – спонсоры помогают сами, если хотят. В этом отношении мне больше всего помог, конечно, Анатолий Борисович Чубайс. Не из своего кармана, конечно, а через РАО ЕЭС России, которым он тогда руководил. Он вынес вопрос о финансировании моего фильма на совет директоров, и совет согласился поддержать идею писателя Иванова. РАО ЕЭС обеспечила мне половину бюджета проекта, а это – огромные деньги.
То есть, вы предпочитаете булгаковскую схему «сами предложат и сами все дадут»?
— Если нескромно, то да. Я не бегаю по кабинетам, спонсоры появляются сами. Например, Анатолий Борисович сам позвонил мне и сказал: «Знаю, что вы занимаетесь некими проектами, и хочу вам помочь. Что вам надо?» Я ответил: «Миллион долларов». Примерно так же было и с книгами «Ёбург», «Дебри», «Вилы» и «Горнозаводская цивилизация». Представители бизнеса или власти выходили на меня по собственному почину, и я просто называл суммы, которые мне нужны для дела.
Весь современный мир построен на медийной славе. Писателю добиться этой самой медийности тяжелее всего, потому что его работа как будто не видна. О ней не снимают репортажи телевизионщики, не пишут глянцевые журналы. И если не личные соцсети, то читатели могли бы и не знать, как выглядит писатель.
— В принципе, да. Но для того и существует продюсерский центр «Июль», чтобы в некоторых ситуациях превращать процесс написания книги в шоу. В хорошем смысле этого слова. Когда работаю, я путешествую по тем местам, которые описываю. Репортажи из этих путешествий превращаются в своеобразное «роуд-муви» о будущем романе. Скажем, для романа «Тени тевтонов» я ездил по территории Тевтонского ордена – в Калининград, Балтийск, Гданьск, Мариенбург. Я смотрел то, что мне нужно для сюжета, и просто рассказывал на камеру, какие события романа размещаю в этих реалиях. Из фейсбука Юли Зайцевой эти репортажи перекочевывали в прессу. Понятно, что не каждая книга нуждается в подобном освещении ее создания. Но если это идет на пользу, то почему бы и нет?
Не каждый писатель хочет, чтобы его знали в лицо. Вы хотите?
— Мне нравится рассказывать истории. Если рассказывать нужно лично – хорошо, я расскажу лично, это не трудно. Но я не занимаюсь самопиаром. Если бы я хотел персональной узнаваемости, то вел бы какой-нибудь подкаст или программу, а моя физиономия красовалась бы на обложках моих книг, как у некоторых других писателей.
Я думал, ваше лицо уже настолько известно, что можно не печатать на обложке, все равно купят.
— Я узнаваем настолько, насколько нужно, и не более того. В самопродвижении я не нуждаюсь. Например, в экранизациях своих произведений писатели порой играют камео. Вспомните, например, Сергея Лукьяненко в «Дневном дозоре». Я в своих фильмах не участвую. Мне такой промоушен не интересен. Хотя один раз было нечто подобное. Я сыграл писателя Иванова в одной из серий сериала «Физрук». Но это был прикол.
Когда вы знакомитесь с человеком, который не знает вас в лицо, а таких людей достаточно много, как представляетесь? Говорите, что писатель?
— Если этот человек не связан с культурой, то я представляюсь ИП-шником. Людям ведь зачастую непонятно, кто такой писатель и чем он занимается. Я слышал замечательную историю о том же Сергее Лукьяненко. В аэропорту на таможне его спросили: «Где работаете?». Он ответил: «Нигде, я писатель». Работница таможни погрустнела и говорит сочувственно: «Нехорошо указывать, что нигде не работаете, давайте напишем, что трудоустраиваетесь». Вот и я всегда трудоустраиваюсь.
Это прекрасное состояние. Ему можно позавидовать. Но раз мы уже с вами коснулись других писателей, то есть у вас критерии: вот это писатель, а это ерунда какая-то?
— Здесь надо разбираться. Что имеется ввиду под словом «писатель»? Одно дело – профессия, когда человек живет на доходы от своих книг. Правда, книги могут быть плохими. Другое дело – призвание, когда человек пишет прекрасные романы. Правда, зарабатывать на жизнь этот человек может совсем другим ремеслом. Наконец, у любого читателя есть личные предпочтения, и он может считать писателями только тех, кто ему нравится. В общем, объективные критерии размыты. Поэтому я называю писателем того, кто сам себя так называет.
В начале карьеры кем вы только не работали, а в какой момент стало понятно, что писательство вам приносит такой заработок, что можно всем остальным не заниматься?
— Это случилось сразу после того, как в 2002 году у меня приняли к изданию сразу две книги – «Сердце пармы» и «Географ глобус пропил». Я прикинул, что гонораров мне должно хватить на год, а через год я уже напишу новую книгу. И все: я уволился со всех работ и стал писателем. С тех пор я занимаюсь только этим.
Если я не ошибаюсь, у вас случались большие перерывы между тем, когда книги были написаны, и когда изданы. Иногда это чуть ли не десяток лет.
— Да, я 13 лет писал в стол. И за это время написал три романа: «Общагу-на-Крови», «Географ глобус пропил» и «Сердце пармы». Есть хорошее жизненное наблюдение: удача выпадает всем, но не все к ней бывают готовы. Я был готов, потому что писал, хотя меня и не издавали. И когда издательства обратили на меня внимание, мне было, что предложить. Сейчас у меня уже больше 20 книг, все они стали лонгселлерами, все романы экранизированы или экранизируются сейчас, каждый год появляются театральные постановки, допечатываются тиражи, покупаются права для создания компьютерных игр или туристических маршрутов. Чтобы поддерживать высокое качество жизни, путешествовать, жить, где хочу, мне уже можно вообще не работать. Но я продолжаю писать…
Когда не печатались, вы продолжали писать или переписывать? Это важное уточнение, потому что можно бесконечно переписывать один роман, ожидая, что он будет опубликован, а можно продолжать работу над другими.
— Я не занимался бесконечным переписыванием, улучшением, учетом издательских стандартов. Такое поведение мне кажется нелепым. Видимо, в те далекие годы я уже понял правило программиста: если программа работает, то не улучшай ее. Если роман готов, и ты доволен результатом своего труда, то не надо доделывать или переделывать. Сейчас каждые два года у меня выходит новая книга.
Вот вы писали, а книги не издавались. Где мотивацию брали?
— Где вы берете мотивацию, чтобы дышать? Вы делаете это автоматически, так функционирует человеческий организм. Для меня писательство — форма функционирования моей личности. Например, если вы прирожденный фотограф, то для вас вся жизнь — фотоснимки. Если журналист — то череда новостей. Если вы по натуре борец, то что бы вы не делали, вы всегда боретесь: на работе — с начальством, дома — с женой, с детьми, с котом. Боретесь с самим собой, когда просыпаетесь вовремя, когда идете на пробежку, когда учите английский. Я по призванию писатель, рассказывание историй для меня естественно и органично, и мне не нужен мотив, чтобы быть самим собой. Публикация не играет никакой роли. Хотя, конечно, очень хотелось бы, чтобы публиковали. Усилие над собой требовалось не для того, чтобы продолжать писать, а для того, чтобы бросить это дело, но я не видел смысла ломать себя.
Вы упоминали, что практически все ваши книги экранизированы. Но как вы относитесь к тому, что режиссеры уходят порой очень далеко от ваших задумок? Например, фильм «Царь» вам не понравился, несмотря на благосклонные оценки критиков.
— Я считаю, что мой сценарий, скажем так, изуродован, поэтому я не отношу «Царь» к удачным киноработам.
А где для вас грань удачи и неудачи в экранизации?
— Никакой грани нет. Если не хочешь рисковать, не продавай права на экранизацию, вот и все. А заранее предугадать результат невозможно, и повлиять на процесс тоже невозможно. Очень наивно полагать, что автор первоисточника редактирует сценарий, выбирает режиссера и актеров. Автор имеет дело только с продюсерской компанией. Если компания считает необходимым, она советуется с автором, но его мнение не решающее.
Тогда получается, что для писателя на одной чаше весов доход от экранизации, а на другой — репутация. Ведь зритель не будет разбираться, почему фильм не получился: режиссер сплоховал или писатель написал скучно. И как в таком случае быть с репутационными рисками?
— Альтернатива не совсем такая, как вы представляете. Деньги для меня не являются чем-то определяющим. Для меня важно расширение аудитории. В иных случаях я соглашался на меньший доход, но работал с той компанией, у которой, как мне казалось, был больший потенциал. Понятно, что зритель не будет разбираться, кто там завалил кино – писатель, сценарист, режиссер или актеры. Но это издержки профессии. Приходится принимать упреки, которых не заслужил. Однако, повторюсь: таковы правила игры. Не согласен – не играй. Кто не играет, тот не проигрывает, но и победа ему не светит никогда.
У ваших книг есть общая черта — практически все они про прошлое. И кажется, чем прошлое глубже, тем для писателя Иванова удобнее. Так ли это?
— Не все мои романы – исторические. «Общага», «Географ», «Блуда», «Псоглавцы», «Комьюнити» – они о современности. Да и романы на историческом материале тоже отвечают на вызовы нашей эпохи. В литературе нет прошлого, настоящего и будущего по времени действия, есть только художественное мышление. Если оно у тебя современное, то неважно, о какой эпохе ты пишешь, ты все равно пишешь о современности. Если же ты завяз в прошлом, то и роман твой будет старомодным: актуальность темы его не спасет. Вот, например, роман «Пищеблок» – о пионерах 1980 года, но на самом деле он о вампирской сути идеологии. Или роман «Тени тевтонов» о Тевтонском ордене – но на самом деле о том, что конспирологическое объяснение жизни лишает нас гуманности. Или роман «Тобол» о Сибири времен Петра I – но на самом деле это опыт визионерского нарратива ХХI века, пришедшего из драматического сериала. Так что формальное время в романе не определяет степень его современности.
Прошлое вам интереснее, чем настоящее?
— Дело в том, что у настоящего есть большая проблема: с появлением соцсетей наша жизнь лишилась драматургии действия. В соцсетях мы знакомимся, дружим, враждуем, влюбляемся, расстаемся, мстим, совершаем подвиги. А внешне это выглядит просто никак: человек сидит перед монитором, нажимает на кнопки, и ничего больше не происходит. Я помню, как один продюсер жаловался, что сейчас очень сложно снимать детективы: весь фильм люди говорят по телефону, а в конце на кого-то надевают наручники. А где погони, перестрелки, мордобой, супружеские измены? Все ушло в онлайн. Мне же всегда интересно, когда что-то происходит в реальности. Поэтому в своих произведениях я переношу сюжет в те эпохи, когда события еще не были виртуальными.
Для литературы, понятно, сегодняшний день неудобен. А живется вам в современности комфортно?
— Да, мне комфортно. Мне нравится, как культура движется вперед, и хочется находиться на острие этого движения. Поэтому сейчас я сотрудничаю с киноплатформами, а не с каналами и студиями.
Пандемия — благодатнейший драматургический материал, по большому счету еще не отрефлексированный. Как вам кажется, есть ли у него перспектива осмысления в искусстве?
— Не согласен с вами. По-моему, пандемия вполне масштабно присутствует в культуре: ее постоянно обсуждают. И я не считаю пандемию современностью, я считаю ее актуальностью. Между современностью и актуальностью большая разница. Актуальность — то интересное, что происходит здесь и сейчас. А современность — воплощение истории в сегодняшнем дне. Россия очень любит обсуждать актуальность и совершенно игнорирует современность. Это огромная беда российской культуры. Скажем, главный вопрос нашей жизни — свобода. Она безусловно очень важна для российского общества. Но проблема свободы — актуальная, а не современная, потому что мир давно уже решил этот вопрос: все выводы о свободе уже сделаны, и не надо изобретать велосипед. И пандемия – тоже актуальность, а не современность. Лично меня актуальность не цепляет.
Скажите, вы ведь наверняка для себя определили: Россия — это Азия или Европа?
— Безусловно, Европа. Но рассуждать об этом уже дурной тон. Нет никакого русского духа и русского характера. Есть, конечно, русская версия европейского мира, но это просто версия, а мир все равно европейский. У России нет какого-то собственного пути, есть особенности развития. И ответ на этот вопрос дал не я, а еще академик Лихачев, который сказал: «Национальное — это оттенки, а не содержание».
Я веду вас к тому, что может ли сегодня русский писатель жить не в России, а там, где ему удобно?
— К писателю предъявляется одно-единственное требование — чтобы он рассказывал интересные истории. Где он при этом будет жить и на какие шиши – абсолютно не важно. Внимание к месту жительства писателя обусловлено нашим конспирологическим видением мира, а не качеством текстов писателя.
А как в вашем случае?
— Я могу жить на своем любимом Урале, могу в тех местах, про которые в данный момент пишу. Сейчас, например, я пишу про речной флот, поэтому пожил в Нижнем Новгороде и Казани. Незадолго до этого я писал про Тевтонский орден и жил в Гданьске и Калининграде. Если по текстам не определить, где жил автор, то место его жительства роли не играет.
И последний вопрос: что вас провоцирует на творчество, на создание очень разных по тематике и стилистике произведений?
— Я уже говорил об этом немало… На мой взгляд, писатели бывают двух типов. Один тип называют ироничной аббревиатурой ВПЗР: «Великий Писатель Земли Русской». Что бы такой писатель ни сочинял, он всегда окучивает одну-единственную титаническую идею, чаще всего это идеи величия русского народа, страдания русского народа или злодеяний российской власти. Такой писатель может быть достойным художником, но это не мой путь. Я принадлежу к другому типу, к типу буржуазных интеллектуалов. Такие писатели своими произведениями отвечают на основные раздражители эпохи. В молодости для меня раздражители чаще всего были внешние, социальные: что-то в окружающем мире приключилось, и я хотел отозваться на это событие своим произведением. Не нравилась мне колонизаторская роль Москвы по отношению к стране – и я писал роман «Сердце пармы». Я заметил формирование нового типа семьи – и писал роман «Блуда и МУДО». Сейчас, когда стал старше и, надеюсь, умнее, раздражители стали внутренними, исходящими из культуры. Я вижу, что нелюбимый мною постмодернизм наконец-то сменяется плодотворным и созидательным метамодерном – и пишу «Пищеблок». Ощущаю потребность нового формата большого романа – и пишу «Тобол». При этом мой мотив может быть совершенно неочевиден публике, потому что я предпочитаю увлекательную сюжетную прозу, и читатель не ныряет глубже верхнего слоя. Но увы, современная культура установила новые конвенции гедонизма: писатель обязан писать интересно, а читатель не обязан искать глубину.
фото: из архива ПЦ «Июль»
