1.
Заправку построили еще при зерносовхозе. Степь давно не родила из-за пыльных бурь, от совхоза остались ворота с линялым флагом, да кладбище.
В собачьей будке, когда сдохла дворняга, поселился кот Удлинитель.
В траве сидел сарай под серой дранкой, дальше будка сортира.
В резервуаре осталась советская солярка. Ею давно никто не заправлялся. Поэтому дед Нежданов выменял у солдат мопед на генератор.
Летом жгли лампы и лучины, зимой пускали движок и становился свет.
Тогда они узнавали новости с Большой Земли.
Когда отменили СССР, дед Нежданов выпил самогону, надел медали, прислонил к стулу портрет Ленина из «Огонька» и лёг помирать.
У постели собрались сын Никита Егорович с женой Настей, их дочь Елена, а также сын Елены от вертолётчика Петра, Андрей Петрович.
Егор Иваныч умирал три дня, а на четвертый — держал отходную речь.
Типа все Неждановы — чтоб никто даже не сомневался — сукины дети. Завещал выгнать сусликов со двора и произвести ремонт отхожего места. Совсем ветхое стало. Зимой еще ничего, а летом пойдешь, и никто не знает, вернешься ли.
— Не умирайте, дедушка, мы сделаем ремонт! — попросил бастард Андрей Петрович и заплакал в кепку.
— Вольно! — сказал дед, улыбнувшись прощальной улыбкой. — Отбой воздушной тревоги!
Но перед тем как испустить дух, он узнал на пороге ангелов — двух казахов в сапогах, с белыми крылами и мерной саженью. Ангелы давно портили деду кровь угрозами подать в суд: заправка, считали они, согласно Земельной книге новых времен, сидела на землях Казахстана, а не Алтая!
Егора Иваныча снесли на кладбище зерносовхоза, за колючую проволоку. Потому что до кладбища тут был атомный полигон.
Отогнали стервятников.
Зарыли под звездой возле жены.
На ее надгробье когда-то выбили: «Ты жертвою пала в борьбе роковой!». Хотя если по-честному, Дарья пала от лопаты по башке за то, что вылила дедов самогон в траву.
Могилы сплошь в голубых оградах, без крестов, всё пики да звезды, всё гербы и колосья, листья да розы, всё венки из жести.
Из-за ветра по степи разносился их перезвон.
Никита Егорьевич, сын покойного Егора, во исполнение завета залил норы сусликов, снес старый туалет, вкопал новые столбы, набросал камышовую крышу.
Но тут его позвали на чеченскую. Подписался, поехал, а вернулся из Грозного без ноги.
Покамест он воевал, сортир обернули пленкой, чтоб не дуло и не заносило снегом. Камышовая крыша продырявилась, однако дождь собирали в тазики и поливали огород.
2.
Однажды проезжал губернатор в азарте выборов и ему приспичило. (Ох!)
Охрана бегом повела его к единственному сортиру.
В это время там по обыкновению сидел бастард Андрей Петрович и читал «Степную правду». Губернатор услышал «Занято!» (Увы!) и метнулся за туалет.
К вечеру он напился, закусил всяким, пострелял по бутылкам, надарил семье плакатов. И дал денег — переделать сортир на два очка.
Ему за это набили сусликов на шубу.
Дети соорудили инвалиду коляску из тележки для дров. Сортир обшили вагонкой, покрыли рубероидом, сверху шифер.
Тут с отцом сделался чеченский синдром, ночами он орал «Окружаем, братва! В атаку!», утром уходил в степь, собирал какие-то грибы. После них становился ручным как белка, впадал в прострацию, плакал, звал маму.
А однажды подозрительно надолго завис в новом туалете.
К этому моменту сортир обили пластиком, как обещали губернатору, дыры накрыли стульчаками. Повесили портреты губернатора и прочего начальства, вешалки, благовония из Индии, устроили полку с детективами женщин-писательниц.
К сожалению, дети нашли Никиту Егоровича уже коченеющим.
Из-за чего труп почти не разгибался.
Насилу вырвали из его рук роман Донцовой.
Снесли на кладбище. Зарыли рядом с героями-целинниками, жертвами атомного полигона, и отцом.
Внук хотел было написать: «Грустно жил, весело помер», но родня раздумала.
3.
Еще не нагнали самогону, как пришла повестка Андрею Петровичу на спецоперацию. Хотя у мальчика плоскостопие и писается по ночам. Он вроде как поначалу-то обрадовался: хоть какое-то разнообразие в жизни. Но потом вдруг испугался, вдруг и самого убьют.
Поэтому наутро ему на всякий случай собрали котомку и показали тропу на Казахстан.
Кот Удлинитель поперся за новобранцем, но раздумал и вернулся домой.
Четверо суток Андрей Нежданов питался одуванчиками, соленой водой и жареными сусликами. Пока не просочился сквозь нейтральную полосу.
Там он услышал щелканье затворов и бодрые голоса:
— Тоқта! Кім барады?
Типа, стой, кто идет!
— Свои, — из последних сил выкрикнул Андрей и рухнул в ковыль.
Это был последний ковыль первого вдоха перемен, с которого обычно начинаются и кончаются всякие времена.
Поэтому дезертир сразу ощутил щекой зассанную шакалами и сайгаками траву.
Он услышал также скрип сёдел, звуки барабанов, воинских рогов и цитр, которые всегда сопровождали Орду в честь победы над врагом.
Стоял топот тысяч копыт, раздавались свист плеток, женские вопли и крики кочевников, похожие на мат, но всё же не мат.
Он чуял медными ноздрями крепкий воздух могущества такого рода, которое способно всё преодолеть, всё отменить, всё разломать на своем пути.
Позади лежала Алтайская степь, а на ней — зыбкая и спорная пашня зерносовхоза.
Впереди и сверху ему открылось нереально чистое небо! В нем парили птицы, похожие на ангелов-землемеров.
Такое небо снилось, наверное, перед смертью и деду Нежданову, — только он так и не вспомнил о нем.
Небо, которое ничего не сулит, кроме надежды вместо покоя.
фото:.freestockimages.ru
