Автор: Владимир Вестерман
«Но припомните, как это раньше делалось. Раньше люди имели идею и хотели за нее умирать. В настоящее время люди, которые хотят умирать, не имеют идеи, а люди, которые имеют идею, не хотят умирать. С этим надо бороться. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники» (Эрдман, «Самоубийца»).
Полвека ожидания
Краткий монолог из пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца», написанной им в далеком 1928-м, впервые прозвучал в… 1982-м (!) - в Москве, со сцены Театра сатиры. Какая-то магия цифр: поменяйте местами две последние. В общем, прошло – внимание – более полувека, прежде чем премьера великой пьесы наконец состоялась: ситуация настолько неординарная, что здесь даже слово «долгожданная» не подходит, ведь ждать полвека невозможно. Вот уж точно, в России нужно жить долго: как это удалось одному патриарху, Маноэлю Оливейре, кинорежиссеру, начавшему снимать в полную силу после…семидесяти, работать при диктатуре Салазара он не мог. Что-то не припомню случая, чтобы нечто подобное произошло у нас - кроме, может, «полочных» фильмов, чьи авторы наконец стяжали успех и признание, хотя ждали все-таки не пятьдесят лет, а еще точнее – 54.
…В начале восьмидесятых, отмеченных смертью Брежнева, никоим образом не способствовавшей демократии, стагнация продолжалась, Театр Сатиры все же решился на осторожный афронт - спектакль поставили и, что важно, в первый раз на родине Эрдмана (заграницей он уже был известен). После премьеры состоялось еще несколько представлений, после чего «Самоубийцу» вдруг резко исключили из репертуара.
Началась совершенно невообразимая свистопляска: постановку возобновляли пять раз и снимали с репертуара тоже пять раз, причем уже на следующий день после представления (!). Окончательно пьеса вошла в культурный обиход и заодно в планы театра уже в 1985-м, в ранний период перестройки, ее стали наконец показывать регулярно, причем билеты было достать невозможно. Полный аншлаг, на каждом представлении – как только ни изворачивались, чтобы попасть в Сатиру в заветный день.
Тем временем «идеологические покойники», герои этой пьесы, все еще функционировали, но все же былую мощь подрастеряли. В результате зрители наконец смогли лицезреть метания героя пьесы, Семен Семеныча Подсекальникова, решившегося - от полной, так сказать, безысходности - выстрелить в себя из пистолета. И пока Подсекальников размышлял, как бы ему получше отойти к праотцам, соседи по квартире щедро раздавали советы как получше обставить это самоубийство – делать это нужно было, по их мнению, в обстановке торжественности, приличествующей случаю, то есть «стать покойником навсегда».
Эти маловероятные события, совершенно фантасмагорические, случились в конце двадцатых трагического прошлого столетия, в трагикомедии, написанной «самым, быть может, великим драматургом ХХ века», как выразился один из американских исследователей Эрдмана. Если бы этот выдающийся человек продолжил творить и не был бы замордован советскими «идеологическими покойниками», живыми только с виду, то мог бы соперничать с Беккетом или Ионеско.
Ибо абсурдность ситуации, на которой держится эта великая пьеса, свойствена не только советской системе: проблемы, обозначенные Эрдманом, - общечеловеческие. Это становится все более очевидным - «Самоубийца» привязан к месту и времени условно, хотя пьеса, конечно, все же имеет дело с нарастающим советским кошмаром.
Эрдман, благодаря своему блестящему уму, оригинальному, ни на кого не похожему таланту и способности прозревать будущее, сумел уловить в тревожном воздухе начинающегося столетия нечто важное, таящееся и в ужасающем двадцатом и уже сейчас - в набирающем силу двадцать первом.
Новый Гоголь
…В 1925-м Эрдману, ровеснику века, исполнилось как раз 25. Рев. романтики, тогда еще не настолько забронзовевшие и омертвевшие, все же дали добро на постановку «Мандата», его первой пьесы. Поставил сам Мейерхольд, с присущим ему блеском и размахом, в своем театре - ГосТИМе. За пять лет спектакль прошел почти 500 раз (!) - разумеется, с неизменным аншлагом. Молодой Эраст Гарин играл некого Гулячкина, который сам себе выписал «канцелярскую бумагу», заверяющую, что он – это он.
Эрдман, предвидя, до каких «высот» вскоре дойдет советская бюрократия, высмеял чиновничью уверенность в том, что, мол, без бумаги ты не человек; актеры же играли эту бюрократическую фантасмагорию так упоительно, что на ум приходили постановки Мольера и Гоголя, Салтыкова-Щедрина и Сухово-Кобылина. Автор въяве продемонстрировал то, о чем большевики намеренно умалчивали и чего втайне боялись – механистичность бюрократической машины, бесчеловечность режима, где человек – лишь винтик всепоглощающего абсурда Системы.
Таким образом, во второй пьесе, в «Самоубийце», Эрдман развил и продолжил трагикомическую тему «Мандата». Теперь спасением становится не бумага, а самоубийство - как «пропуск вон из этой жизни, без возвращения назад». Символична последняя сцена: торжественно-гротескные проводы Подсекальникова на тот свет. Поминки по живому, по «простому советскому безработному», который вот-вот исчезнет, как пыль, мусор, как то, чего никогда не существовало, пока живые продолжают думать о чем-то мелком и суетном.
Вечный антисоветчик
Впервые эрдмановский месседж прозвучал в Швеции, в 1969-ом. В том же году «Самоубийца», но чуть раньше, был впервые переведен н немецкий, для постановок в Западной Германии (тогда ФРГ). Потом спектакль ставили и на английском - в Лондоне, силами шекспировской труппы. Шел он и на Бродвее, и в десятках театров по всему миру. Лучший «Самоубийца» был поставлен в 1980-м, в Провиденсе, в камерном театре. Но …не у нас.
Юрий Любимов, хорошо знавший Эрдмана, друживший с ним, в 1965-м тоже предпринял попытку сделать «Самоубийцу» на Таганке. Коллектив театра дружно ратовал за эту идею, и актеры даже писали в инстанции с просьбой разрешить постановку. Любимов, во избежание придирок и нежелательных аллюзий, придумал сценографическое решение - огромный сундук, в который в финале уходят все действующие лица, как бы исчезая в прошлом, во времена, что давно миновали и уже никогда не повторятся. Но наших идеологических зомби, живых мертвецов, этот символический сундук в заблуждение не ввел. Десять лет прошло, как из Мавзолея вынесли Сталина, как на ХХ съезде Хрущев прочитал свой знаменитый доклад, а Система все продолжала работать. В далеком 1928-м газета «Рабочая Москва» опубликовала статью под заголовком «Попытка протащить реакционную пьесу. Антисоветское выступление в Театре им. Мейерхольда»: прошла целая эпоха, а воз, как видите, и ныне там. На том же месте…
В день выхода этой статейки, спровоцированной, разумеется, сверху, политической, как сейчас говорят, «заказухи», Мейерхольд прекратил репетиции. Окончательно. Понял, что плетью обуха не перешибешь, зато за постановку взялся театр Вахтангова, еще пребывающий, видимо, в иллюзиях. Пока и туда не нанесли визит ответственные товарищи, строго предупредив: пьеса, мол, подрывает устои (через несколько лет за эти самые «устои» казнят миллионы невинных, Мейерхольда в том числе).
Видимо, «Самоубийца» точно бьет в цель, коль скоро переполошились на самых верхах…
Станиславский, слушая пьесу в исполнении автора, все время хохотал, выкрикивая: «Гоголь! Гоголь!». Он даже написал Сталину, попросив разрешить постановку «в порядке эксперимента». Сталин, как ни странно, разрешил «сделать опыт» и пьесу начали репетировать уже во МХАТе - когда она была готова, на закрытый просмотр в сопровождении многочисленной свиты пожаловал сам Каганович, один из самых зловещих монстров сталинского окружения. Он-то и запретил спектакль – причем категорически, без права на помилование, навсегда. Запрещено было показывать и своим, не только зрителям. Разумеется, он всего лишь озвучил желание «хозяина».
Интересно, что это не сломило ни Эрдмана, ни труппу – все они, актеры, режиссер и автор, до поздней ночи просидели за накрытым столом, несмотря на «полный и непреодолимый провал». Большой террор еще не вступил в силу, спасала молодость, надежды и иллюзии… Вера, так сказать, в «светлое завтра». О том, какое это будет завтра, слишком хорошо известно, когда стало уже не до пьес - тысячи художников, драматургов, артистов и поэтов были либо казнены, либо стерты в лагерную пыль.
Символическое название
В общем, судьба «Самоубийцы» (символическое название, автор будто сам приговорил себя к творческой смерти) будто повторила судьбу Николая Робертовича Эрдмана, обрусевшего немца, москвича из обычной семьи (отец его был бухгалтером, а не поэтом или большим начальником). Эрдман начал писать стихи еще в девять лет, будучи совсем ребенком, а в юности испытал огромное влияние Маяковского, позже познакомившись и с ним, и другими звездами литературы, с Мариенгофом и Есениным. Он, кстати, и написал интермедию по есенинской поэме «Емельян Пугачев» для любимовской Таганки.
Николай Эрдман
В 1922-м его уже знает вся театральная Москва. Красивый, элегантный, остроумный, талантливый, какой-то «несоветский», хорошо воспитанный, он вызывал неизменное восхищение. В эти годы, будучи еще совсем юным, он пишет либретто для оперетт и скетчи для кабаре. На премьеру его буффонады «Шестиэтажная авантюра» в кабаре «Кривой Джимми», состоявшейся в 1923-м, попали далеко не все желающие. Такой же наплыв публики случился через год, в 1924-м - в кабаре «Палас», когда на премьеру пьесы «Гибель Европы на Страстной площади», буквально рвались, сметая друг друга. А Театр Сатиры в 1924-м открылся спектаклем «Москва с точки зрения», написанным Эрдманом в соавторстве с Массом и другими товарищами по «актуальной драматургии». Ну а потом - сенсационный сатирический «Мандат», пьеса с очевидным подтекстом, о которой я писал выше.
Враг народа
…Арестовали Николая Эрдмана в 1933-м - в Гаграх, во время съемок «Веселых ребят»: далеко не все знают, что авторами сценария этой знаменитой картины был Эрдман и Масс, написавшие для нее филигранный сценарий. Пришли за ними, понятное дело, ребята отнюдь не веселые, вооруженные, но в штатском, специально ради Масса и Эрдмана прибывшие в Гагры – и вовсе не ради морских купаний. Время большого террора, пика масштабных злодеяний Сталина и его банды, еще не наступило: так что в своем роде «повезло» - хорошо, что не расстреляли, а «всего лишь» сослали, в Енисейск. Есть версия, что Эрдмана решили проучить из-за басни, которую знаменитый артист Качалов неосторожно прочитал на приеме в Кремле – Сталин, говорят, воспринял ее как прозрачный намек в свой адрес. Но вероятно и то, что главный «драматург» страны, автор показательных процессов, этих изощренных постановок, в своем роде совершенных по степени средневекового коварства и цинизма, ничего не забыл и ничего не простил. А не простил он, видимо, «Самоубийцу», живописующего опасность мертворожденного социализма с нечеловеческим лицом. Что и говорить, такое и правда не прощается…
Обоих драматургов немедленно вырезали из титров «Веселых ребят» - отщепенцам, ясное дело, не место даже и в титрах оптимистической комедии.
После отбывания в енисейской ссылке, Эрдмана в Москву не пустили, назначив ему местом проживания Томск, где он написал инсценировку горьковского романа «Мать» для местного театра. Позже ему разрешили переехать в город Калинин - там он как раз работал над сценарием «Волги-Волги». Он сменит еще несколько провинциальных городов, а в 1938-м нелегально приедет в Москву и на квартире Михаила Булгакова прочтет первый акт незаконченной пьесы «Гипнотизер». Булгаков, решившись поддержать талантливого драматурга, наберется смелости написать «самому»: разрешите, товарищ Сталин, жить драматургу и сценаристу Эрдману в Москве. Ответа он не получил – Сталин, долгое время игравший с Булгаковым в кошки-мышки, давно перестал реагировать на его письма. В ответ – лишь гробовое молчание, столь мучившее Булгакова, и не только по поводу Эрдмана…
Во время войны он служил в армии, куда буквально напрашивался – и в очень странной части, среди «лишенцев» и бывших священников, где никто не имел ни винтовок, ни армейского обмундирования. Во время службы заболел и был отправлен в Саратов, где его настиг (еще одна странность, прихоть власти) вызов от …Берия: тот предлагал опальному драматургу должность худрука Ансамбля песни и пляски НКВД (!). Такая вот горькая ирония…
Как-то сыгранная Эрдманом перед …зеркалом. Надев на себя форму офицера НКВД и глядя на себя, он сказал: «Такое ощущение, что сам себя пришел арестовывать».
Может, это и притча, кто его знает…
Давайте выпьем
Лет сорок назад в «Вашингтон пост» была опубликована статья Душко Додера, который был в компании с Эрдманом в тот вечер, когда в Гетеборге состоялась премьера «Самоубийцы».
Мы получили первые отклики с помощью московского бюро шведского телеграфного агентства. Мой норвежский коллега Пер Эгил-Хегге их переводил. Когда он прочел один заоловок из шведской газеты, в котором говорилось, что Эрдман может оказаться самым великим драматургом двадцатого века, он оказался на высоте положения и произнес: «После этого больше ничего читать не надо», — и совершенно без всякого выражения на лице добавил: — «Давайте выпьем».
Позже, когда все рецензии были переведены и напряжение спало, Эрдман немного пофилософствовал: «Вот я был совершенно забыт, и моя жизнь, как драматурга, давно кончилась, — и, посмотрев на лежащую на столе стопку рецензий, заметил, — это, наверное, не принесет в мою личную жизнь никаких перемен, но, думаю, моя писательская судьба уже изменилась».
Позднее признание, и отнюдь не в родных пенатах. Тем не менее пьеса «Самоубийца» - до сих пор на слуху. Ее много ставят - в частности, в Москве, в СТИ – это один из лучших спектаклей Сергея Женовача. Действительно, что-то гоголевское – по концентрации абсурда и фантасмагорического безумного веселья, за которыми явственно ощущается трагизм жизни.
Эрдман так и не дождался постановки своих пьес на родине: после гонений на «Самоубийцу» присяжные критики стали ругать и «Мандат». Вот почему он с горечью, хотя и вроде иронически, констатирует, что жизнь уже прожита и никаких изменений не будет.
Понимая, что его писательская судьба изменилась – слишком поздно, правда.
Уникальный случай забвения, когда из далеких двадцатых, безо всякой «раскрутки», к нам, в XXI век, вернулась во всем своем величии драматургия Эрдмана, некогда блестящего молодого человека, написавшего пьесу, равную гоголевской - причем тогда, когда ему не было еще и тридцати.
фото: Спектакль 'Самоубийца' по пьесе Николая Эрдмана в постановке Дениса Азарова на сцене Театра имени М.Ермоловой; АО «Коммерсантъ/FOTODOM
