Мы продолжаем публиковать эссе нашего автора, Владимира Вестермана, недавно ушедшего. Будучи человеком точных знаний, он искренне, как-то взахлеб, увлеченно любил литературу, писал о ней, думал о ней – да так, как никакому литкритику не снилось. Это эссе – о великом Джонатане Свифте.
Рождение феерии
…Джонатан Свифт, чей отец скончался за семь месяцев до появления сына на свет божий, родился 30 ноября 1667 года в Дублине.Один из самых величайших сатириков всех времен и народов, даже если отдельные представители этих народов никогда не читали ни «Сказку Бочки», ни «Скромное предложение, имеющее целью помешать детям ирландских нищих быть бременем для своих родителей и для страны, и указать, каким способом сделать их полезными для общества», ни (бывает же и такое) «Путешествия Гулливера».
Фильм о Гулливере был нами снят еще в 1935-м: из повествования, правда, «вырезали» погашение пожара с помощью «естественной струи», но зато сохранили те сцены, где вымышленные персонажи вовсю куражатся над живым человеком.
И вот что интересно: какими бы предвзятыми ни были биографы Свифта, ирландского памфлетиста и романиста, ни один из них не осмелился отвергать его достижения, хотя, конечно, пытались. Однако обвинения в человеконенавистничестве сторонниками Свифта сметались неоспоримыми доказательствами его, наоборот, человеколюбия.
Его безудержная фантазия казалась слишком болезненной, но в то же время – настолько живой и образной, что, разумеется, это не могло квалифицироваться как следствие психического расстройства (хотя всякое бывало, Свифту просто повезло). Помешанный? Да нет, господа, немыслимо. При такой неумолимой логике, таком сверкающем таланте и воображении, способном с помощью слов «оживить ручку от метлы».
Когда кто-то брался отрицать мощь свифтовой сатиры, то бывал наголову разбит сторонниками его всемогущества: легче, пожалуй, было доказать, что Земля имеет форму сковородки…
В общем, поборники бессмертной насмешки Свифта таки одержали свою законную победу: и это притом, что насмешка его была далеко не безобидной и смеялся он не только над современными дураками, а, ни много ни мало, над всем человечеством во всех его проявлениях. Талант какого-то необозримого масштаба, непривычного уровня, редчайший и в общем, немыслимый.
Об этом говорил и Теккерей - в своей знаменитой лекции о жизни Свифта, декана храма Святого Патрика в Дублине, в Бога не очень веровавшего…
Злой дух
По духу и убеждениям Свифт все же был скорее англичанин, нежели ирландец. В юности «был… необуздан, остроумен и очень бедствовал». По словам Теккерея, это был даже не совсем писатель, а «огромный, потрясающий талант, чудесно яркий, ослепительный и могучий, талант схватывать, узнавать, видеть, освещать ложь и сжигать ее дотла, проникать в скрытые побуждения и выявлять черные мысли людей – то был поистине чудовищный злой дух».
И далее, еще возвышенней, о человеке, перед которым друзья Теккерея так преклонялись, что готовы бы были каждое утро подавать ему туфли:
«Сквозь бури и грозы, бушевавшие в его яростном уме, в голубые просветы проглядывали звезды веры и любви, они безмятежно сияли, хоть и сокрытые тучами, гонимыми безумным ураганом его жизни».
Он и по характеру был тем, чем его называли, то есть ураганом, «ураганным Свифтом». Тщеславный себялюбец, помогавший многим жаждущим и страждущим, как духовно, так и материально; неистовый проповедник, любивший при этом радости простого существования – например, яблочный пирог и полевые цветы... Прибывший из Лондона в Дублин под звуки праздничного салюта и незадолго до смерти, «отсюда и в вечность», завещавший часть своего состояния клинике для умалишенных. Неудавшийся политик и секретарь мистера Темпла, ненавидящий свою должность, но зато имевший возможность запоем читать в доме Темпла, относившегося к Свифту с большой симпатией.
Был он и другом поэта Попа, с которым однажды поссорился навсегда. Любил двух добрых женщин, и обе они умерли, не пережив Свифта.
Об этом у Теккерея тоже есть свое, особое мнение:
«Две женщины, которых он любил и заставлял страдать, известны всем его читателям так же хорошо, словно мы видели их воочию, и даже если бы они были нашими родственницами, мы едва ли знали бы их лучше».
Самомнение лилипутов
Автор сотен эпиграмм и десятков памфлетов, которые многие его современники понимали слишком буквально и ужасно на это обижались, призывая на его голову кары земные и небесные.
Завершивший «Путешествия в некоторые удаленные страны мира в четырех частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей» крайне неприятной встречей с некими еху, оказавшимися самыми невиданными когда-либо мерзавцами, олицетворявшими «ничтожество, жестокость, гордыню, слабоумие, всеобщее тщеславие, глупое притворство, мнимое величие, напыщенную тупость, подлые цели, ничтожные успехи».
До еху Гулливера пленили лилипуты, существа ростом в 12 раз меньше большинства из нас, но с таким самомнением, которое многократно превышает всякое – узнаете ли вы себя, господа? И среди нас есть те, кто отличается завидным самомнением, превышающим самомнение свифтовских лилипутов…
Великаны, к которым попал Гулливер во втором своем путешествии, были 22-метрового роста, то есть в 12 раз больше большинства из нас. Был у них и огромный король. Самый умный и положительный персонаж всего произведения Свифта, задуманного им примерно в 1720-м и полностью законченного в 1727-м.
В этом же году роман Свифта был издан в Лондоне с некоторыми цензурными искажениями, тут же став, несмотря на купюры, бестселлером - и это при ужасающей дороговизне книг в те времена.
…Тот самый великанский король огромного роста и незаурядных умственных способностей полюбил беседовать с крохотным Гулливером, и тот, не таясь, выложил королю всю правду о своем государстве. Да еще таким образом, что
«краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия…».
И завершил свой беспощадный диагноз такими высказываниями, что актуальны и в наши дни:
«…факты, отмеченные мной в вашем рассказе, а также ответы, которые мне с таким трудом удалось выжать и вытянуть из вас, не могут не привести меня к заключению, что большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности».
Перечитывая эти пророческие слова, характеризующие всё человечество, мы понимаем, что его гнев и неистовая сила - лишь малая часть его поистине страшных мыслей.
В следующих своих путешествиях Гулливер последовательно оказывается среди жителей различных стран и государств: Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегги, Глаббдобрибии, Японии. После чего, претерпев очередные приключения на море и на суше, Гулливер попадает в страну гуингмов (добродетельных лошадей, не утративших ни разума, ни совести), но среди этих «разумных непарнокопытных» встречаются эти самые еху, то есть законченные ублюдки, дать характеристику которым не взялся ни один критик, каким бы самомнением ни обладал.
Что же касается гуингмов, то были среди них такие добропорядочные лошади, которые и в Гулливере разглядели сначала еху, однако поняли, что это впечатление весьма поверхностно и признали, что по своему развитию он значительно выше, чем гуингмы.
Гулливер же был просто человек, желающий остаток дней своих провести под умеренным солнцем Утопии и никуда из нее не уезжать. Но, как всегда, обстоятельства сильнее даже самого опытного путешественника, рожденного могучим воображением автора. Гулливер возвращается в свой английский дом, где испытывает сильнейшее отвращение ко всему человеческому, исключив из этого удручающей картины лишь своего …конюха, как наиболее близкого к лошадям.
Скептик
Нелюбовь к человечеству - почти ко всему, за редчайшими исключениями, неразделимо связана с утонченным свифтовским скептицизмом, великой иронией, беспощадной насмешкой и возвышенным пессимизмом, порой, правда, доходящим до отвращения ко всякому, кто считает себя «венцом творенья».
Свифт издевался над всеми человеческими пороками, а уж над самомнением, надутой самоуверенностью и чванливостью - особенно, потому-то его сатира не устаревает. «Путешествие Гулливера» - одна из немногих книг, что будут всегда актуальны и читаются на одном дыхании, как будто автор – ваш современник.
…Вот в стране Лаггнегг Гулливер узнает про струльдбругов. Кто такие? Почему называются так, что при произнесении и самый трезвый человек язык рискует сломаться? А это, оказывается, такие струльдбруги, которые бессмертны. И все бы было замечательно, живи они вечно и счастливо с утренним кофе на летней веранде, под величавую музыку, с игрой в шашки и со сбором грибов в ближайшем лесу, но есть одна загвоздка. Дело в том, что «обречены они на вечную бессильную старость, полную страданий и болезней».
Чем не сатира на бессмысленное прозябание современных стариков-богачей?
…Еще смешнее его знакомство с Академией прожектёров в городе Лагадо, столице Бальнибарби. Это – выдающаяся Академия! Она работает исключительно над улучшениями на базе самой запредельной ахинеи. И внедряет в жизнь самые непродуктивные, наиглупейшие идеи: в результате в Лагадо повсеместно наблюдается упадок, похожий на какую-нибудь нашу деревню, где и жителей-то почти нет, да и дома заколочены…
Не таковы чародеи с острова Глаббдобдриб. Вот уж кто самые настоящие волшебники, навострившиеся вызывать тени скончавшихся представителей древнейших цивилизаций. И, благодаря этим вызванным теням, выясняется, не очень смешная, но очень печальная вещь: человечество за эти тысячелетия совсем не продвинулось. Точнее, кое-где не продвинулось, а кое-где назад пошло: то есть соблюден печальный баланс вечного возвращения, стояния на месте…
А ведь вроде как элиты должны были продвинуться, для чего у них все условия: но, смеется Свифт, именно элиты еще больше подвержены деградации -впрочем, сами того не замечая.
Провидец-одиночка
Свифт обладал каким-то сверхзрением - объемным, загадочным даром, гениальным предвидением и такого рода сатирическим талантом, который ни до него, не после никому не был дарован.
Как выразился Теккерей, «его смех дребезжит в наших ушах через сто сорок лет».
Даже, наверно, не дребезжит, а гремит – особенно в наших ушах, чего только ни слышавших. Гремит уже и через триста без малого лет - после выхода в свет «Гулливера» и последующего триумфального шествия сквозь пространство и время. Это поистине универсальное эхо отозвалось в переводах, подражаниях, интерпретациях, трактовках, фильмах, операх, радиопостановках, комиксах и, наконец, карнавальных шествиях ряженых, Гуингмов и Великанов…
«Дом, который построил Свифт», до отказа набит персонажами, созданными могучей фантазией хозяина.
Теккерей сокрушается:
«Свифт всегда был одинок - одиноко скрежетал зубами во тьме, за исключением того времени, когда нежная улыбка Стеллы озаряла его. Когда она исчезла, его окружило безмолвие и непроглядная ночь. Это был величайший гений, и ужасны были его падение и гибель. Он представляется мне столь великим, что его падение подобно для меня падению целой империи».
Но лучше всех о Свифте сказал Вольтер:
«Свифт – крупнейший сатирик нашего века, но сатира для него не просто жанр, а трагическая необходимость идейного неучастия в современности».
фото: Topfoto/FOTODOM
