Беседовала Татьяна Филиппова
12 июня 2022 года отмечает юбилей Иосиф Райхельгауз – режиссер, педагог, основатель и художественный руководитель перешагнувшего тридцатилетний рубеж театра «Школа современной пьесы», в котором за эти три десятилетия переиграли все театральные знаменитости. Наш корреспондент Татьяна Филиппова встретилась с юбиляром накануне знаменательной даты.
Иосиф Леонидович, я первый раз была у вас в театре на спектакле «А чой-то ты во фраке?», с Любовью Полищук, Альбертом Филозовым и Алексеем Петренко.
- Ничего себе, 30 лет назад.
Это было абсолютное счастье не только для зрителей, но и для актеров – я помню, что Петренко говорил мне в интервью, что ему в этом спектакле приходится делать то, что он не делал никогда. Расскажите, пожалуйста, как родился ваш театр, как вам удалось получить это здание на Трубной площади, и что было в нем прежде.
- Я об этом столько раз рассказывал и писал! Мы с моим другом Анатолием Васильевым, великим режиссером, договорились, что здесь будет филиал его театра. У него «Школа драматического искусства», а мой театр должен был называться «Класс современной пьесы в «Школе драматического искусства». В двух смыслах «класс». Шел 1989 год, наступали девяностые, прекраснейшие, счастливейшие годы, когда открылся мир, когда открывались театры, фильмы, книги, литература. Счастливейшие годы! Я тогда работал режиссером в театре «Современник», перед этим - режиссером в Театре на Таганке, у Юрия Петровича Любимова, и вот мне нашли дом.
Это знаменитейший дом, ему более 200 лет, история его фантастическая. Вот у этого камина, где мы с вами сидим, Антон Павлович Чехов подписывал с Сувориным договор на издание полного собрания сочинений. Здесь у него впервые пошла кровь горлом, его увезли в Мерзляковскую больницу, в палату номер 16. А потом пришел Лев Николаевич Толстой, зашел в ресторан к Оливье и спрашивает: «Что у вас такая суета, все бегают?» – «Да вот Чехова в больницу увезли». И Толстой пришел в палату номер 16, они с Чеховым о чем-то говорили, говорили долго. И вот сегодня мы из их писем, их переписки сделали диалоги и играем спектакль об этом доме. Спектакль называется «На Трубе». А Марлен Мартынович Хуциев, который мне все это подробно рассказывал, двадцать лет жизни посвятил этой истории, взаимоотношениям Толстого и Чехова. И я уговорил его написать пьесу «Визит к больному палаты номер 16». По этой пьесе он начал снимать фильм, но умер, не завершив его. Я видел очень много кусков, фильм, конечно, был бы великий, выдающийся.
У этого дома была очень интересная жизнь, он назывался «Зимний Эрмитаж», и это было примерно то же самое, что сегодня Дом актера, Дом писателя, Дом композитора, только эти дома сегодня уже отмирают и ничего не значат, они только развлекают тех, кто ими руководит. А вот тогда это был Дом русской культуры, русской интеллигенции, русской науки, с рестораном, который держал француз Люсьен Оливье. Здесь собиралась профессура Московского университета, Общество любителей русской словесности, здесь Достоевский говорил свою речь о Пушкине, здесь у Чайковского была свадьба, в отдельном зальчике, куда из ресторана приносили еду.
И здесь же были бани и номера, которые сдавались по часам.
- Конечно! Они были прямо во дворе. Мы при Лужкове хотели начать капитальное строительство, втроем с выдающимся художником и режиссером Дмитрием Крымовым и с Алексеем Трегубовым сделали интереснейший проект, фантастический.
Центральная стена у нас должна была давать трещину, расходиться, и в этот проем, выложенный московской брусчаткой, должны были входить люди. Понятно, что мы унаследовали двухсотлетнюю историю и массу фантастических имен, но и при нашей жизни, а мы живем тут тридцать три года, здесь многое происходило. Видите лавочку, которая стоит у окна у меня в кабинете? Кто только на ней не сидел: и Булат Окуджава, который последние годы выходил только на нашу сцену, пел, читал, здесь мы отмечали его семидесятилетие, его последний юбилей, и Юрий Петрович Любимов, и Егор Гайдар, и Пьер Карден, и Андрей Вознесенский… Я могу назвать десятки имен, которые уже в наше время в этом доме бывали. И не просто бывали, а огромные их творческие вечера на этой сцене были.
Получается, что начать строительство вам помог пожар. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
- Безусловно! До этого мы долго договаривались с Юрием Михайловичем Лужковым, он очень любил наш театр, любил Марию Владимировну Миронову, которая стала актрисой нашего театра и до последнего дня жизни играла на нашей сцене, ходил, к нам, присылал всякие подарки, но вот дом мы никак не могли привести в порядок. А когда случился этот пожар, буквально через день мэр Собянин на заседании правительства принял решение и немедленно выделил деньги. Я ему за это бесконечно благодарен, потому что он уже с тех пор здесь не раз был. Мы получили фантастическое здание, у нас потрясающая большая сцена с огромными возможностями. Сейчас монтируются декорации в зале «Эрмитаж» - сцена окажется посереди зала. Второй наш зал «Зимний сад» тоже трансформируется. Вот сегодня вы увидите спектакль «Ангелы вышли покурить», в котором пол будут ломать, рушить. Очень все будет интересно.
Я была на прогоне, сидела на первом ряду, так что пол актер Иван Мамонов рушил прямо перед моими глазами. Я не могла понять, как это вам удалось сделать – малая сцена ведь на третьем этаже.
- Да, это фантастически выглядит! Вот никто моей тайны не разгадал, а я придумал, как сделать яму. Теперь думаю, как это играть на гастролях. Тут я просто одну штуку сообразил…
Расскажете?
- Здесь очень сложный, многослойный потолок. Сегодняшней вентиляции двести лет назад не было, все было натурально, оставляли место для труб. И я просто сообразил, как это использовать.
Почему, имея таких прекрасных художников, как Мария и Алексей Трегубовы, вы сами делаете сценографию?
- Вы знаете, я уже спектаклей десять так сделал. Я совершенно не художник, абсолютно, не могу ровной линии провести. Так что с такими выдающимися художниками, как Маша, моя дочь, и ее муж Алексей, мне глупо соревноваться. Чаще всего я работаю с одним из них. Но бывают ситуации, когда я настолько определенно придумываю спектакль, что мне не нужно никакое вмешательство, и тогда я говорю: «Все, я и режиссер, и сценограф!» Приглашаю только художника по костюмам, а все остальное делаю сам.
Когда вы придумываете спектакль, видите ли вы, как Булгаков, коробочку, где двигаются люди?
- Я не вижу коробочку, но я вижу всю картинку. Знаете, поскольку я художественный руководитель и директор, то у меня есть здесь автомобиль, водитель, а я живу в основном в загородном доме, в поселке Жаворонки, и когда поздно ночью возвращаюсь домой, не зову водителя, а сам сажусь за руль. У меня замечательный автомобиль, мощный, и вот я еду эти 35-40 минут, уже совершенно без сил, и вот тогда в основном все и придумывается. Утром я плаваю в бассейне, принимаю душ, бреюсь, и в это время мне приходят самые интересные мысли. Я думаю: а, вот это надо сделать так, вот это так… Видите, сегодня идет уже третий официальный спектакль, а еще было несколько прогонов, и уже висят десятки прекрасных рецензий. Но тем не менее только что я переделал весь финал.
Несколько лет назад вы собирались открыть филиалы «Школы современной пьесы» в Берлине, Париже и Лондоне. Вам удалось осуществить этот замысел?
- Вы знаете, филиал в Берлине мы открыли. Он проработал четырнадцать месяцев. Каждый месяц играли один-два спектакля, и всегда были аншлаги. Это мы первыми сделали, и после нас никто не повторил.
Жители Берлина знали, что в этом доме два раза в месяц театр из России показывает свой спектакль. Приходили немцы с русскими женами, и, наоборот, немки с русскими мужьями. Кто не понимал русского языка, читали бегущую строку. Там шел весь наш репертуар, каждый артист представлял несколько спектаклей, и люди знали: в этом месяце ждем Ирину Алферову, или Татьяну Васильеву, или Сашу Галибина.
Когда мы Берлин, что называется, оседлали, все там сыграли, мы уже были готовы открывать филиалы в Париже и в Лондоне, начали к этому готовиться вместе с «Россотрудничеством».
Пандемия разрушила эти планы, но мы открыли филиал во Владимире, и вот уже третий сезон там играем. Сразу представляете, как местный театр подтянулся, понимая, что у них в городе все время играет «Школа современной пьесы», один из ведущих московских театров. Я написал письмо министру культуры Ольге Борисовне Любимовой, предложил открывать филиалы разных московских театров в провинции. У меня все разработано, но пока движения нет.
Репетиция спектакля "Ангелы вышли покурить"
Наверное, нужно найти финансирование.
- Нет-нет, финансы ни при чем. Надо хотеть. Вообще, все решает только человек, у меня про это весь спектакль «Ангелы вышли покурить». Что я буду просить у Бога? У себя надо просить! Надо трудиться и делать свою жизнь. Когда я слышу: «Ой, я неправильно вышла замуж… А я вообще неправильный институт окончил… А я не на той работе…» – чушь собачья! Каждый человек Господь Бог своей жизни. Ты виновен во всем, в том, какая у тебя квартира, какая у тебя работа, какая у тебя машина, какой у тебя загородный дом, едешь ты в Турцию отдыхать или в Новую Зеландию. Ты, ты, ты… И когда я слышу с завистью: «Проклятые эти вот… Абрамович нахватал…» – ну, отбери у него! Что значит – нахватал? Если он нарушил закон, посади его в тюрьму. Но если он своими мозгами и талантом собрал все это и стал миллионером, ну, значит, он талантливее, чем ты, извини.
Ваша новая книга, которая вышла в этом году, называется «Во всем виноват режиссер». И вот такое у нее посвящение: «Профессору ЛГИТМИКа Борису Вульфовичу Зону, отчислившему меня с первого курса своей мастерской с формулировкой «профессиональная непригодность».
- Борис Вульфович Зон, знаменитейший профессор, прекрасный, чудесный, умница, меня отчислил, и был совершенно прав. Мне было семнадцать лет, я был наглый, самоуверенный, я, видите ли, считал, что я лучше профессора все знаю, зачем мне эти упражнения. Они мне до сих пор, правда, не нравятся, упражнения с предметами и действиями. Я мешал ему. Приехала моя мама, когда он меня отчислил, и говорит: «У моего мальчика и рассказы печатают, и артистом он работает, и его все знают, может быть, вы все-таки…» И профессор маме замечательно ответил: «Знаете, у вас чудесный мальчик, только у меня, кроме него, есть еще тридцать мальчиков и девочек, режиссеров и артистов. Поэтому у меня есть выбор – либо отчислить вашего мальчика и спокойно учить всех остальных, либо отчислить всех остальных и не отчислить вашего мальчика. Я выбрал первый вариант». Правда, я был такой наглый и самоуверенный, что всем сказал: «Вас никто не будет знать, а я буду знаменитым режиссером». Так и случилось.
Почему же вы считаете, что он был прав?
- Потому что все, что в жизни случается, случается правильно. Если бы он меня не отчислил, я бы не работал рабочим сцены в БДТ у Георгия Александровича Товстоногова, не видел бы его выдающихся спектаклей, где играли Смоктуновский, Доронина, Юрский… Не стал бы режиссером студенческого театра Ленинградского университета. А потом не приехал бы в Москву, не поступил бы к Марии Иосифовне Кнебель, к Андрею Алексеевичу Попову, не встретил бы своих великих однокурсников и друзей. Вот жизнь правильно себя ведет, надо просто трудиться, вкалывать, но жизнь сюжетна, и жизнь надо отпускать иногда, и она так выводит, как мощнейшая река, вот если так плыть и отдаться течению. Это очень неплохо. А иногда можно с течением побороться, конечно.
У вас есть замечательное правило: когда какого-нибудь режиссера увольняют из театра, вы сразу же предлагаете ему поставить что-нибудь в «Школе современной пьесы».
- Я это делал много раз, и многие этим пользовались. Уволили Леонида Хейфеца, когда он был главным режиссером Театра Российской Армии, он на второй день начал здесь ставить и выпустил замечательный спектакль «Антигона в Нью-Йорке». Уволили Борю Морозова, тогда еще, давно, он на второй день поставил здесь замечательный спектакль «Миссис Лев». Вот недавно уволили Боякова, тут же я ему позвонил, он пришел на второй день, и я ему сказал: «Пожалуйста, ставьте, что хотите». Тут не в справедливости дело, а в том, что человека выбивают из его среды, из его состояния творческого, и это может иметь для него тяжелые последствия. Я помню, что со мной было, когда меня выгнали из Театра Станиславского. Мне два года не разрешали в Москве даже жить, меня уволили с формулировкой «отсутствие московской прописки» и прочее. Сейчас я это рассказываю спокойно, но тогда это было потрясение.
Что вы будете ставить сейчас?
- Вы знаете, как ни странно, я хотел запустить огромный спектакль, чеховскую «Чайку», потому что Крымов выпустил в театре Пушкина своего «Костика» по этой пьесе, в «Сатириконе» выпустил «Чайку» Юрий Бутусов, и я хотел с ними вступить в диалог. У меня в свое время шли три «Чайки» в разных жанрах. Я задумал один спектакль с Машей Трегубовой, как со сценографом, где «Чайка» была бы в четырех жанрах, ну, в общем, очень занятно. Сейчас у меня появились сомнения в том, что в наши дни нужна «Чайка» Сегодня нужен театр, имеющий отношение к каждому конкретному человеку. Мне кажется, что вот «Ангелы вышли покурить» такой. Может быть, автор пьесы Олег Маслов напишет для нас еще одну, и я опять ее буду ставить. Я и так в этом сезоне две премьеры выпустил, это очень много для главного режиссера, это перебор. Мои коллеги выпускают один спектакль в два года.
В книге «Во все виноват режиссер» вы пишете, что давно хотите поставить «Экклезиаст».
- Я давно об этом думаю, да-да. Я вообще к Библии, к Новому, к Ветхому, к Корану, к Талмуду отношусь как к высокохудожественной литературе, которая объясняет нам жизнь. «Экклезиаст» – это мое любимейшее. Хорошо, что вы сказали, для такой постановки самое время сейчас.
Фото предоставлены пресс-службой театра; Петр Захаров
