Никита Михалков призвал отменить часть российского кино. Известный режиссер потребовал запретить показ фильмов с участием тех актеров, которые выступили против военной операции на Украине.
Интересно, что с запретами и цензурой в кино Михалков знаком не понаслышке. Вспоминается, как он сам был жертвой запретов – когда придрались к известной песне в фильме “Я шагаю по Москве”, которую он исполнял.
Членам худсовета не понравилась фраза:
“Над лодкой белый парус распущу,
Пока не знаю где”.
Авторов фильма допрашивали: “Что значит “пока не знаю где?” Что – ваш герой в Израиль собрался или в США?” В результате эту фразу пришлось переделывать, она стала звучать: “…еще не знаю с кем”.
Тогда Михалков конечно возмущался, ругал цензуру – но вот сейчас он предлагает примерно то же самое: включить механизм запретов в современном кино. И придумывать тут особо нового ничего не надо – все приемы давно уже отработаны.
Достаточно просто вспомнить советский опыт и действия цензоров из ведомства с туманно-угрожающим названием Главлит. Тогда тоже любили находить врагов, выявляли разные подозрительные подтексты – и с большим мастерством. Обрезанная песня, которую пел Михалков – это лишь один из многих примеров. Литературным начальникам повсюду виделись нехорошие намеки.
Например, Конан-Дойль стал жертвой цензуры на киностудии “Ленфильм” в 1980 году, во время вторжения советских войск в Афганистан. Тогда на студии снимали известный сериал о Шерлоке Холмсе. В одном из эпизодов он встречает доктора Ватсона. И первоначально в фильме, как это было и в книге, Холмс видит Ватсона раненым, разочарованным - и угадывает, что тот приехал из Афганистана (Англия вела тогда войну в Афганистане).
Цензоры увидели в этой сцене нежелательные ассоциации. И в итоге в фильме появилась другая фраза: что Ватсон приехал “из одной восточной страны”.
Политическая цензура дополнялась и просто вкусовщиной. В комедии “Кавказская пленница” цензуре подверглась знаменитая песня о медведях. Авторов заставили убрать из песни слова “чешут медведи спину о земную ось”. Киночиновники возмутились: “Как это - чешут? У них что – блохи?”
Могу рассказать, как все это работало, на собственном примере. И я вспоминаю один смешной случай времен моей работы на радио – для меня это стало просто воплощением абсурдности этой гигантской системы запретов.
Я готовил к эфиру материал о московском заводе ЗИЛ, и представитель Главлита вычеркнул у меня из текста слова “револьверный станок”. Видимо, цензор не знал точно про такой тип токарных станков и решил – а вдруг это имеет какое-то отношение к военному производству? Вряд ли он нашел указание о запрете упоминать про револьверные станки в инструкциях, с которыми постоянно сверялись цензоры – но на всякий случай решил перестраховаться...
В архивах Главлита можно найти все что угодно – от враждебных детских книжек и фотографий до подозрительных переводов. Скажем, в журнале “Советская этнография” в статье о правилах перевода партийных текстов на марийский язык цензоры обнаружили страшную крамолу:
“Слово Революция переводится как “качым мундранымаш”, то есть “народная смута”, а диктатура – как “чот нентыден кучумаш”, то есть “крепкое держание”. Слово коммунист переводится как “пармызе” (“кучкист”), а партийная ячейка как “изпармызе тушка”, то есть “маленькая совместная кучка”. Это политически вредная практика перевода, применяемая националистами, и журнал предоставил трибуну для клеветнических выпадов против партии”.
Было и много других случаев, когда в Главлите приходили к выводу, что переводы официальных терминов на другие языки нехорошо звучат. А вот белорусам повезло: мимо цензоров как-то проскочило и продолжало преспокойно существовать словосочетание “Великий Кастрычник” – хотя вот это уже звучало весьма странно и могло даже вызвать малоприличные ассоциации. В переводе на русский это означало “Великий Октябрь”.
Цензоры осуществляли мощную систему многоступенчатого контроля. Вспоминаю опять времена своей работы на радио и телевидении советских времен. На тексте передачи расписывался редактор и автор. Текст вкладывали в бумажную папку, так называемую “эфирную папку” - на ней ставили свои подписи главный редактор или заместитель главного редактора, директор программы вещания, а представитель Главлита ставил печать “разрешено”.
Последним свою подпись ставил диктор, который озвучивал передачу. Он обозначал фактическое время эфира и его соответствие завизированному тексту.
Но несмотря на все эти меры предосторожности враждебные смыслы постоянно проникали в эфир, газеты и книги – в виде многочисленных опечаток и ошибок. Простые опечатки вдруг придавали привычным терминам совершенно другое значение.
За время работы на радио и на телевидении, Первом канале и НТВ, у меня собралась целая коллекция подобных цитат – когда в результате опечаток или неудачного использования слов из текста вдруг возникал второй смысл, все те же нежелательные ассоциации:
“Он осквернял тишину песнями советских композиторов”.
Или вот опечатка в телевизионной программе:
“кинофильм “Семя Ульяновых” (Из слова в названии кинофильма при наборе в печать случайно выпал мягкий знак).
И самая страшная опечатка эпохи Брежнева: “Принимал посредственное участие в боях на Малой земле” (Это вместо "непосредственное").
С особо трепетным отношением Главлита к теме Брежнева я столкнулся, когда на радио из нашего отдела уволили редактора, который к юбилею Гоголя выбрал для чтения в эфире фрагмент из “Мертвых душ” - отрывок, в котором Чичиков приезжает в город N, и знакомится с прокурором, а Собакевич и другие местные помещики жалуются ему, какой этот прокурор ленивый и жалкий человек. И дальше прозвучала такая фраза:
“И вот напечатают в газете, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, а ведь если разобрать хорошенько дело, то на поверку у тебя всего только и было, что густые брови”.
Сверху тут же последовали возмущенные звонки, и редактора уволили – решили, что этот пассаж может быть воспринят как намек на Брежнева.
И классика жанра – примерно такую же крамолу выловили цензоры в сталинские времена, когда в одной из газет было опубликовано письмо читателя из провинции, обращенное к вождю:
“Мечтаю приехать в Москву, посетить Мавзолей и увидеть вас, товарищ Сталин”.
Неудивительно, что главные редакторы боялись всего: опечаток, ошибок и любых неожиданностей, позволяющих обвинить их в чем угодно - от политики до эротики.
И вот на телевидении запрещали показывать поющую Аллу Пугачеву крупным планом – начальство решило, что певица как-то неприлично близко подносит микрофон ко рту. А в журнале “Нева”, как рассказывали, главный редактор, если встречал в тексте слово “грудь”, подчеркивал его красным карандашом и гневно писал на полях: “Что это?!”
Под запрет попадали самые разные слова, и литературные начальники вовсю занимались заменой смыслов, заменой “неправильных” слов на правильные.
фото: Unsplash
