– Если ты слышишь пение во сне, это значит, что вы пошли не в ту сторону, – сказала мне моя приятельница.
И запела.
После чего я проснулся.
...В Фейсбуке есть такая функция «воспоминания». Тоже, в сущности, про сон, туман, дорогу, которая тонет в чаще.
Последние несколько дней мне Фейсбук подсовывает Париж. Года три назад я там был – вот теперь он и всплывает. Я прям как Анна Ахматова. Которая все время в старости вспоминала про Париж и Модильяни. Как она пришла к нему в очередной раз в гости, в мастерскую, а Модильяни там еще не было. Но молодая Анна Андреевна не скучала: у нее в руках как раз оказалась охапка роз, и она начала от скуки бросать розы в открытое окно. Когда Модильяни наконец вернулся, он спросил, изумившись: как же поэтесса попала к нему в комнату? Ключа-то у нее нет.
Анна Андреевна повинилась: так и так, бросала цветы в окно.
«Не может быть, — ответил Модильяни, — розы так красиво лежали».
Поди теперь, проверь: может, Анна Андреевна всю эту историю выдумала? Тоже от скуки. Сидела и выдумывала. Как и весь свой роман с Модильяни. Нет, то есть знакомы они, конечно, были, но вот насчет «заветной черты» как-то сомневаюсь. Впрочем, чем черт не шутит. «Если ты слышишь пение во сне, это значит, что вы пошли не в ту сторону». А Анна Андреевна известная сирена.
(«Завтра могут появиться новые воспоминания», – жизнерадостно пишет мне Фейсбук.
А могут и не появиться.)
У нас есть современная ахматовская реинкарнация: Литвинова. Я недавно посмотрел последний ее фильм «Северный ветер». Никто, конечно, этого не помнит, но там декорации точь-в-точь, как в давнишней американской черной комедии «Семейка Аддамс»: тоже везде сухие корни, мертвые ветки, такой же культ мертвенного запустения и упадка, там даже розы хозяйка дома Мортиша Аддамс ставит в вазы, предварительно обрезав бутоны. Кажется, Литвинова и играет Мортишу. «..Высокая худощавая женщина с бледной кожей в чёрном платье, внешне напоминающая вампира».
«Литвинова совсем не боится показать себя в кадре стареющей», – сказал мне мой приятель, который посмотрел фильм раньше меня. И это правда. Литвинова это иногда даже специально подчеркивает: слишком близко камера, минимальный фильтр, мы видим гусиные лапки у глаз, мы видим усталое лицо. На большом экране это должно быть еще заметней. И мы это оценили, мы в восхищении.
А некоторые фразы из фильма хочется записать и сделать личными присказками.
«Это породистая крыса?» «Крысы не бывают породистыми!» И лучшее – когда держит в руках кусок шлейфа: «Зачем вы оторвали оперной певице хвост?» И действительно? Зачем?
... Как известно (со слов той же Ахматовой), Модильяни нарисовал ее на шестнадцати эскизах. Но пятнадцать из них (вместе с письмами) сгорели во время пожара в царскосельском доме в первые годы революции. Пятнадцать сгорели, а один Анна Андреевна все-таки вынесла. («В горящую избу войдет».)
По второй версии их скурили красногвардейцы. Последний, шестнадцатый, не стали. Неожиданно бросили курить.
«Если ты слышишь пение во сне, это значит, что вы пошли не в ту сторону». Мы с Ахматовой всегда идем не в ту сторону: она умеет завести нас в призрачный туманный лес, где красногвардейцы курят Модильяни. Зачем вы оторвали оперной певице хвост, Анна Андре[е]вна? Зачем вы спалили пятнадцать других ваших обнаженных набросков? И были ли они?
Тема огня вообще любимая у АА.
Известная байка-история про Суркова, который предложил заменить в сборнике АА. название цикла «Сожженная тетрадь» на «Сгоревшая тетрадь». Дескать, Сурков поморщился: зачем эти намеки, будут шептаться, будто приходилось сжигать стихи. "Пусть думают, что у меня был пожар", – сказала Ахматова и собственной рукой заменила эпитет.
Анна Ахматова очень иронична к себе, так же, как и Литвинова. И это при всей так свойственной Ахматовой доле нарциссического безумия. Я вообще люблю ее биографию иногда больше, чем ее тексты. Особенно то, что она про себя придумывает.
Вот Бродский рассказывает (понятно, что с голоса самой Анны Андреевны):
«В бытность Ахматовой в Париже за ней не только Модильяни ухаживал. Не кто иной, как знаменитый летчик Блерио… Вы знаете эту историю? Не помню уж, где они там в Париже обедают втроем: Гумилев, Анна Андреевна и Блерио. Анна Андреевна рассказывала: «В тот день я купила себе новые туфли, которые немного жали. И под столом сбросила их с ног. После обеда возвращаемся с Гумилевым домой, я снимаю туфли — и нахожу в одной туфле записку с адресом Блерио».
Так и ушла. С одним рисунком Моди (все остальные сгорели), слегка прихрамывая (туфли-то жмут), в туфле – записка от Блерио.
Но для настоящего мифа недостаточно быть только вечно желанной.
Литвинова совсем не боится показать себя в кадре стареющей, а Анна Ахматова – смешной.
«АА с "торжеством" рассказала мне: она сказала В. К. Шилейко, что была
бы вполне удовлетворена, если б знала английский язык настолько, чтобы могла читать по-английски так же, как она читает по-итальянски Данте: "А по-итальянски я ведь сама выучилась читать - меня никто не учил!" Шилейко с тягучим пафосом ответил ей: "Да если б собаку учили столько, сколько учили тебя, она давно была бы директором цирка!"
Анна Ахматова сама с удовольствием отрывает свой хвост.
А потом опять забронзовеет: "Приехала с дачи Шервинских Анна Андреевна. Она посвежела немного, помолодела, даже загорела. "Хорошо вам там было?" - спросила я. "Разве мне может быть где-нибудь хорошо? - ответила Анна Андреевна с укором". (Чуковская.)
«Но она невыносима в своем позерстве, и если сегодня она не кривлялась, то это, вероятно, оттого, что я не даю ей для этого достаточного повода». (Николай Пунин.) Но ведь любили ее, а?
«В юности она страдала лунатизмом в полном его выражении. Однажды ночью ее нашли в бессознательном состоянии лежащей на полу в церкви».
И опять, наверно, ни одного свидетеля.
Ну как ее можно не любить?
«Что-то мы много пьем». Еще одна фраза из фильма. Но теперь, даже написанная, она всегда будет звучать литвиновским голосом.
– Если ты слышишь пение во сне, это значит, что вы пошли не в ту сторону.
Нет-нет, мы как раз туда: мы к вам, Анна Андреевна и Рената Муратовна! Мы идем сквозь снег.
