Гигантские крабы, кетовая икра - на Сахалинском кинофестивале царило всеобщее веселье. И неожиданно горничная Лиза спрашивает меня: "Вы грузин?" - "Да", - говорю я. - "А вам знаком Платон Пирвели?"
Это была странная война. В начале 90-х президент Грузии Звиад Константинович Гамсахурдия со своими сторонниками заперся в самом центре Тбилиси на проспекте Шота Руставели в Доме правительства. Восставшие против президента пытались штурмом взять огромный мраморный дворец, но он не поддавался. В пороховом дыму, в языках огня, вырывающихся из окон верхних этажей, Дом правительства был похож на средневековый замок с рисунков Иеронима Босха.
Это жутковатое зрелище можно было разглядывать на экранах телевизоров, его показывали все телеканалы планеты. А можно было (если ты тбилисец) выйти из своего дома, пройтись не спеша по проспекту Руставели и на подступах к Александровскому саду остановиться под ветвями вековых платанов и глядеть на воюющих, которые в трёх шагах от тебя стреляли из ружей, пистолетов, автоматов.
Стрелявшие были люди молодые и средних лет, бородатые, лысые, в костюмах, плащах, кашне, кое-кто в шляпах. Некоторые падали на асфальт проспекта Руставели. Если не двигались – это были мёртвые, если хватались за грудь, ногу, живот, ухо – это были раненые. Никто не плакал, во всяком случае, не было слышно плача. Стоявшие за вековыми платанами зрители выбегали, тянули мертвецов и раненых к тротуарам, так как каждые три минуты по проспекту с грохотом проносились танки, которые стреляли по дымящемуся Дому правительства. Танков было три-четыре, они делали круг и снова выезжали на проспект. Мраморные стены мало страдали от танковых снарядов…
То, что я сейчас пишу, – это моё воображение вперемешку с действительностью, что давали картинки телеканалов «Си-эн-эн», «Би-би-си», «Евроньюс». Меня не было в Грузии во время этой странной войны. Я жил в далёком от Тбилиси мире, назывался он Лос-Анджелес. Поехав в Америку получать приз за сценарий «Шлюха американского лейтенанта», ставшего победителем литературного конкурса «Хартли и Мерил», неожиданно я оказался в госпитале, где мне сделали срочную операцию на сердце.
Неожиданно – потому что я ничего не знал о своём неблагополучном сердце, совершал многокилометровые кроссы, участвовал в марафонских забегах вокруг Тбилисского водохранилища, которое тбилисцы именуют Тбилисским морем. И нате вам – в лос-анджелесском клубе «Братья Маркс» ночью, после танца, похожего на сцену из фильма «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?», меня везут в госпиталь, и кореец-хирург Каспар Ли распиливает мне грудную клетку, выволакивает оттуда не желающее сокращаться сердце. Я под наркозом, но есть видеозапись: Каспар Ли с сердцем победителя конкурса «Хартли и Мерил». Хирург улыбается. Он прочистил моё сердце, залатал его, заставил сокращаться вновь и втиснул назад меж рёбер.
Когда я пришёл в себя, хирург-кореец положил на мои губы пинг-понговый шарик и велел дуть, чтобы шарик взлетал как можно выше. Это был тренинг для лёгких. Через неделю я стал ходить, потом бегать вдоль Тихого океана. Мне нельзя было возвращаться в Грузию ещё месяца два, я проедал свою сценарную премию, обрёл американских друзей, которые и позвонили мне ночью: «Ираклий, горит твой Дом правительства».
Я включил телевизор, увидел людей, стоящих за стволами платанов, увидел танки, стреляющие по окнам мраморного дворца. В пороховом дыму узнал свой детский сад, соседствующий с правительственным зданием. Вспомнил почему-то, как плакал навзрыд, когда моя мама привела меня туда в первый раз и оставила. Я стоял у зарешеченного окна и видел молодую, красивую маму, уходящую к платанам. Воспитательница Генриетта, высокая, как баскетболистка, девушка, наклонилась ко мне, я, четырёхлетний, смотрел на её большущие ступни в шлёпанцах, и это зрелище успокаивало меня, я смотрел и не плакал.
Сейчас в густом дыму бегали люди с автоматами Калашникова. Кого-то из них я даже узнавал. Было странно видеть, как мои знакомые стреляют в моих знакомых, спрятанных там, за стенами Дома правительства, в кабинетах, на лестничных площадках, в буфете, в туалетах… А где сам президент Гамсахурдия?
Мы были с ним почти ровесники. Думаю, он на год всё же старше меня.
Первые годы президента. 1991 год
От стен винзавода всегда просачивались алкогольные пары, они кружили головы, мы били беспощадно. Будущий президент первым смилостивился к побеждённым и дал им бежать с поля битвы. Элизбар Балавадзе пнул ногой одного из убегающих и потерял туфлю, слетевшую с ноги. Почему-то туфлю мы долго не могли найти. Будущий президент искал её вместе с нами, поблагодарил за поддержку, предложил встретиться. И пошёл вверх по улице Петришвили. Больше мы не встречались.
И вот сейчас в Лос-Анджелесе, поигрывая по привычке пинг-понговым шариком на губах, я всматривался в тбилисский апокалипсис. Мне было жалко президента, совсем недавно его боготворила вся Грузия. Он был красив, умён, красноречив, за ним шли тысячные толпы. Но потом что-то случилось, толпы отвернулись от своего вождя. Только немногие женщины-фанатки продолжали любить его, они называли себя «звиадистками».
Грузия. Атмосфера переломного 1993 года
Каспар Ли велел мне ежедневно ходить по пустынным калифорнийским пляжам Венис-Бич, а я двадцать четыре часа смотрел хронику грузинской войны, не вставая с потёртого бархатного кресла, которое принесли мне в подарок Сергей Бодров-старший и его сын Сергей Бодров-младший, тогдашние мои соседи по Венис-Бич.
Тихий океан и Лос-Анджелес объединили и сдружили в те годы многих хороших людей: братья Урб, Тармо и Томас, эстонские блюзовые музыканты; Рустам Ибрагимбеков, известный романист и драматург; Александр Половец, главный редактор еженедельника «Панорама»; Булат Окуджава, сделавший такую же операцию на сердце; Саша Буравский, сценарист; Леван Учанейшвили, актёр; его брат Ираклий, актёр и композитор; Лена Жукова, медик; Витя Иванов, голливудский каскадёр, остроумец...
Фрэнк Пирсон, президент Гильдии сценаристов Америки, дал мне приз за сценарий «Шлюха американского лейтенанта», а вслед и грин-карту, благодаря которой я выманил своего сына из пекла той гражданской войны, разгоревшейся в Грузии. Страна, как лопнувший арбуз, разделилась на президентских сторонников и всех других. После осады Дома правительства страсти не стихли, а взвились вверх, жена пошла против мужа, сосед против соседа. Танец с саблями затанцевала вся Грузия.
Там, на острове, я начал так:
Мы молча смотрим, как большие рыбы, заплывшие из Охотского моря в устье безымянной реки, выпрыгивают из воды в надежде оказаться на вершине бурного водопада. Мало кому из них это удаётся. Взлететь надо метра на три. Рыбы-счастливицы, кому удаётся прыжок, продолжают свой путь к тихим заводям, где, выплеснув из себя тысячи тысяч икринок, они умирают.
Мы, члены жюри: Кшиштоф Занусси, знаменитый польский режиссёр, японская актриса Макико Ватанабэ, немка-режиссёр Изабель Штевер, китаец-прокатчик Янь Юйцзинь, замечательный режиссёр Александр Котт, секретарь жюри Ирина Ильичёва и я, Ираклий Квирикадзе, – стоим на сыром пригорке и смотрим, как отчаянно пытаются перепрыгнуть водопад большие рыбы, и ничем не можем им помочь. Сопровождающий нас фотограф Максим говорит, что, совершив сотню прыжков, рыбы побеждают водопад и, счастливые, плывут умирать… Выплеснув из себя икру, они завершают цикл своего существования. Их икра продаётся в местных ларьках.
О Сахалине я знаю по книге Антона Павловича Чехова. Даже японка Макико Ватанабэ читает «Остов Сахалин», ходит с Чеховым на японском под мышкой и ищет каторжан на улицах Южно-Сахалинска, но не находит их. Макико плачет, глядя с пригорка на реку, чёрную от спин тысяч больших рыб. Кшиштоф Занусси спросил меня: «Ираклий, что ты думаешь о смерти?» В этот момент одна из рыб перепрыгнула водопад, вся наша компания обрадовалась. Мы, как дети, топали по лужам туда, где дымит костёр и в алюминиевой кастрюле варятся огромные колючие сахалинские крабы.
Посмотрев за шесть дней два десятка удачных и неудачных фильмов, мы имели право на крабовое обжорство. Кшиштоф Занусси вновь спросил меня: «Ираклий, что ты думаешь о смерти?» Я изобразил на лице гримасу, которая, наверное, означала «ничего не думаю». В меру своего легкомыслия, несмотря на семьдесят семь лет, я совсем не задумываюсь над тем, что рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки, уже много лет бродит бледнолицая женщина с косой и ухмыляется, глядя на меня, бегающего кроссы, покупающего годовые абонементы в фитнес-клубы.
На слове «фитнес-клубы» я прервал своё письмо. Вошла горничная, которая спросила, нужна ли уборка и грузин ли я. Я ответил, что грузин, а уборка не обязательна. Она улыбнулась и сказала: «Я видела вас по сахалинскому телевидению, вам дали приз, железную цаплю». Я поправил: «Бронзовую цаплю». Горничная повторила: «Бронзовую… А за что?» – «Пишу для кино много лет. Наверное, за это и получил «цаплю».
Горничная села на стул, положила руки на пышные колени. Ей было лет пятьдесят. Она сказала: «Моя фамилия – Шаликашвили. Хотя я не грузинка, я с Сахалина, Лиза Дмитриева. Шаликашвили – мой муж, Мимино. Помните такой фильм – «Мимино»? Мой Мимино не похож на того Мимино, лётчика-вертолётчика… Он инструктор по птицеводству… был… Теперь сам в Грузии птицеферму строит, но я уехала… Мы поссорились, никогда не ссорились, а тут вот…»
Лиза Шаликашвили замолчала. Сидела и смотрела на меня, из её глаз текли медленные слёзы. Достала фотографии, протянула их мне. Я посмотрел на часы, скоро надо идти в кинозал, где мы, жюри, смотрели по три фильма в день. Сегодня южнокорейский фильм «За пределами тоски», российский «Петербург. Только по любви» – это альманах, где авторы – Рената Литвинова, Дуня Смирнова, Анна Пармас, Оксана Бычкова, всего семь режиссёров-женщин, – и «Айша», танзанийский фильм… Горничная плачет и протягивает фотографии мужа Мимино.
Первая фотография удивила меня. В рост стоит Звиад Гамсахурдия. Узнаю батумскую набережную, чуть в стороне несколько белых чаек на асфальте смотрят на президента Грузии. Рядом с ним молодая, курчавая, пышнотелая Лиза Шаликашвили. На ней зелёное платье, большой бант на груди. Президент улыбается, чуть придерживая рукой Лизу за талию. У левого плеча Гамсахурдии стоит, видимо, Мимино Шаликашвили, крепкий, высокий, коротко стриженный, с грустными глазами. Лиза подтвердила мою догадку: «Это Мимино».
Я про себя повторил: «Инструктор по птицеводству». На других фотографиях президента не было, только Мимино и Лиза. Я спросил: «Вы звиадистка?» Горничная засмеялась: «Нет, ни Мимино, ни я не были его поклонниками, эту фотографию я держу по особому случаю… Можно я расскажу, как много у нас было печали, обид и как мы в той войне обрели счастье?»
Я слушал горничную, вначале демонстрируя, что очень тороплюсь, но потом, забыв о конкурсных фильмах, слушал её, и из моей памяти выплывало то, что я описал на первой странице: окутанный чёрным дымом Дом правительства, танки на проспекте Руставели, толпы ротозеев, прячущихся от смерти за стволами вековых платанов, мужчины с автоматами, разъезжающие в автобусах по всей Грузии и стреляющие по не своим, инструктор по птицеводству и его жена, гостиничная горничная, случайно встретившие президента на батумской набережной. Президент почему-то в то утро пожелал фотографироваться со случайными прохожими. Почему этот интеллектуал, философ, языковед, аналитик, диссидент, став президентом, повёл свои президентские дела так, что оттолкнул от себя многих и многих?
Я вновь посмотрел на часы, они показывали время, когда в зале кинотеатра члены жюри Международного кинофестиваля «Край света» вставали и кланялись зрителям, их имена и фамилии объявлял ведущий, моё кресло пустовало, так как я сидел в номере с Лизой Шаликашвили.
«Мой Мимино бегал по лесам, его преследовали, он стал яростным антигамсахурдийцем, получил кличку «дикий Мимино». Всюду, где собирались антигамсахурдийские митинги, он произносил антирежимные речи. Мой инструктор по птицеводству оказался громким трибуном. Сегодня он кричит в Батуми, завтра в Гори, послезавтра в Кутаиси, через три дня в Поти… Потом его поймали…»
Лиза Дмитриева, она же Лиза Шаликашвили, с пылающим лицом, ей не дашь пятьдесят два года (она уточнила эту цифру), резко встала и подошла к окну, за которым темнел Южно-Сахалинск, в пятиэтажках горели огни. Сентябрь был дождливый и туманный, где-то совсем недалеко в безымянной реке десятки тысяч больших рыб, несмотря на ночь, продолжали толкаться у трёхметрового водопада. Кто-то из них подбрасывал своё раздутое красной икрой тело, взлетал в воздух и делал очередную попытку оказаться над водопадом. А жюри смотрело на экране кинозала фестивальные фильмы.
К чести сахалинского зрителя надо сказать, что залы были набиты битком. Это удивительно. Зритель напряжённо, затаившись, смотрел и хорошие, и не очень хорошие фильмы. На краю света людям так важно, что к ним приехали, их не забыли. Они за это благодарны. Тысячеместный зал никто не покидает, смотрят даже трёх-с-половиной-часовой фильм, где с первой до последней минуты не понимаешь, в чём дело, что на экране происходит.
Лиза отошла от окна и повторила: «Мимино поймали… Его предупреждали – Мимино, остановись, не прыгай выше головы, Звиад строит для тебя, для всех нас страну счастья, страну солнца…» Лиза вдруг перешла на грузинский, она говорила почти без акцента: «Знаешь, Ираклий, я вас, грузин, не понимаю! Мне нравился и продолжает нравиться Звиад Гамсахурдия, после него были другие, но он самый настоящий. Когда я фотографировалась с ним, я помню ток, который тёк от его руки, тёк на моём плече, потом на спине, потом на талии, вот тут… Я никогда не могла сказать это Мимино, но тебе говорю. Да, знаю, Гамсахурдия хотел спрятать Грузию от всего мира, знаю, что это не верно… Грузия же не Северная Корея, она всегда была открыта… Почему надо было Мимино так не любить его?.. Скажи, Ираклий, ты знаешь Платона Пирвели? Платона Валерьяновича Пирвели? Это он схватил моего Мимино и пытал. Он командовал отрядом (командос) быстрого реагирования, очень суровый человек был…»
Я ухмыльнулся: «Почему был? Он есть». Лиза тоже улыбнулась: «Да, я знаю. Я недавно торт испекла и поднесла ему в знак благодарности». Я удивился: «Он же пытал Мимино! А ты ему торт испекла?! Как это?» – «Да». – «Как?!» Горничная рассмеялась: «Весь мой рассказ об этом. О том, что я, Лиза Шаликашвили, приготовила самому мерзкому человеку, палачу моего мужа, в знак благодарности торт». – «Не понимаю».
На другой день жюри повезли к той безымянной реке, впадающей в хмурое Охотское море, где у бурного водопада скопилось тысяч двадцать чёрных рыбьих спин. А может, тысяч сто двадцать. Кто сосчитает? Большие рыбы толкались, взлетали в воздух чёрными торпедами и падали на спины своих друзей, недругов и соперников. Каждая думала только о себе, как оказаться за преградой и поплыть дальше… Я уже это писал. Родив жизнь, умереть.
За полчаса нашего молчаливого стояния я насчитал пятерых удачно взлетевших и по косой траектории упавших за водопадную занавесь. Задние напирали на передних, те становились торпедами. Вот ещё один удачный перелёт. Фотограф Максим назвал счастливца «Рыба-Чкалов». Мне понравилось сравнение с Чкаловым. Откуда оно пришло в голову молодому, двадцатипятилетнему человеку? Прошлое живёт в нас каким-то таинственным кодом. Может, назвать мой рассказ «Рыба-Чкалов»? Ведь не назовёшь его «Рыба-Гамсахурдия». Тот не перелетел над водопадом, проиграл войну, после заперся в Доме правительства, заперся в Мингрелии, в Чечне у друзей. Не уверен, что те, с кем он заперся, были его люди. Он бился до последних сил…
Потом случилась та таинственная смерть. В горах другая логика войны и мира, жизни и смерти. Шамиль, Хаджи-Мурат, император Николай I, император Александр II, генералы Ермолов, Барятинский, Воронцов, Паскевич, Аргутинский-Долгоруков… Грибоедов, Лермонтов, Толстой… Сколько воинов, сколько рассказчиков, сколько тайн! Когда у безымянной реки, в ожидании варки красных колючих крабов, я рассказывал Кшиштофу Занусси историю Лизы и Мимино в жерновах гамсахурдийской войны, он слушал её без особого внимания, для польского уха подвиги и измены – обычная историческая данность. Прореагировал Кшиштоф только на торт, преподнесённый палачу в награду за жестокие пытки мужа. Он так же, как и я за день до этого, удивлённо спросил: «Почему? Она что, не любит его?» Я досказал историю.
Платон Пирвели, тот, что истязал Мимино, был поэтом, издавшим книгу хороших стихов, вторая книга оказалась неудачной. Критика её ругала. С Платоном произошли перемены. Он отпустил бороду, надел камуфляжную форму, стал командовать отрядом быстрого реагирования. Он разыскивал врагов и наказывал их жестоко и изощрённо.
Платону Пирвели нравился фильм Федерико Феллини «Амаркорд». Там есть сцена, как чернорубашечники вливают в папу героя стакан за стаканом рыбий жир. Платон Пирвели повторял эту сцену со своими «пациентами». Особенно ему нравилось опаивать рыбьим жиром юных девушек. За Мимино Платон гонялся долго, терял его в толпе Поти, в Батуми нагрянул в пять утра на квартиру Шаликашвили, но Мимино удалось сползти по водосточной трубе и бежать. Наконец это случилось, Платон настиг Мимино.
Вот тут, если у моего пересказа слов Лизы Шаликашвили есть драматургия, сахалинская горничная подошла к кульминации. Я даже не совсем понимаю, почему она в тот поздний вечер решила меня посвятить в такие откровения. Люди Платона Пирвели раздевали Мимино догола, клали его на стол, медными проволоками обкручивали его яйца (не знаю медицинского термина этих мужских принадлежностей) и концы проволоки вставляли в электрическую розетку. Электрический ток заставлял дико кричать отрицателя законной власти Мимино Шаликашвили. Он кричал до тех пор, пока медные провода не вынимали из розеток.
Большой любитель кино Платон Пирвели, видимо, видел подобную пытку в каком-то неизвестном мне фильме. А может, поэт, в стихах называющий Данте братом, придумал эту близкую к средневековым пыткам свою, авторскую? Хотя где в Средневековье были электрические розетки? Так или иначе Платон, брат Данте, долго водил Мимино по всем кругам ада. А теперь угадайте то, что не сумел угадать выдающийся польский кинорежиссёр Кшиштоф Занусси.
Рыбы стали десятками взлетать и перепрыгивать через водопад на безымянной речке. А Кшиштоф продолжал думать, почему горничная Лиза Шаликашвили испекла торт, украсила его свежей клубникой (было это в начале лета) и преподнесла с благодарностью палачу своего мужа. Александр Котт, тоже озадаченный моей историей, предположил: «Может, женскому сердцу мало одной любви? И она ищет вторую любовь – любовь врага?»
По воле случая я знал Платона Пирвели, он не был моим другом, но с ним дружили мои друзья. Тбилиси – город маленький. При коммунистах его звали «маленький Париж». В «маленьком Париже» было большое веселье, пили из витых рогов, некоторые из них вмещали литр-два вина. Были и рога-чемпионы, на пять литров вина. Платон Пирвели был тот, кто мог выпить зараз пять литров. Представьте Платонову глотку. Вино вливается в эту глотку и бурным водопадом падает вниз, в бездонный желудок.
Мой друг Элизбар Балавадзе поехал как-то с Платоном в Кутаиси, оба – поэты, в одной машине «Нива». По дороге они проголодались. Платон велел завернуть в деревню Сио, где жила его тётка Варвара. Той не оказалось дома. Поэты что-то нашли в холодильнике, но Платон увидел во дворе молодую свинью и, недолго думая, словил её, заколол, зажарил. Всё по правилам, паяльником спалил длинную свиную щетину и так далее. Элизбар съел полноги, Платон – всю свинью. Тёткино вино из подвала оказалось очень к месту. Заснули поэты пьяные во дворе на траве – помните картину «Страна лентяев» Брейгеля?
Тётка Варвара разбудила их печальных зовом: «Гут, гут, гут»… Она звала пропавшую свинью. Поэты присоединись к тётке Варваре, вышли в лес и – в три голоса: «Гут, гут, гут» – стали искать. Весь Платон Пирвели в этом. Ходит по лесу огромный сытый мужчина и ищет упокоившуюся в его животе свинью: «Гут, гут, гут».
Неделя пыток электроразрядами для Мимино превратилась в невыносимое мучение. Он звал смерть, она не являлась. Может, боялась Платона Пирвели (фамилия очень значимая, по-грузински «пирвели» – «первый»). Мимино доходчиво объяснили, что не надо бузить, сеять смуту. А то поймаем в другой раз и увеличим вольтаж. Не 220 вольт, а 370 или ещё больше. Мимино отпустили.
Он оказался дома. Лиза целовала его, не могла нацеловаться. У них не было детей. Это являлось их главной проблемой. Мимино Шаликашвили в постели был мустанг, буйвол, носорог, Лиза с трудом выдерживала его натиски. Но не выдерживала кровать. Она трижды за пять лет прогибалась, рвались пружины, приходилось кровать заменять на более прочную.
Соседки жаловались, что ночами они чувствуют себя в эпицентре землетрясения. Усталая от бессонной ночи Лиза извинялась, спрашивала соседок, как вести себя в таких случаях, соседки, не скрывая зависти, говорили, что у них не было таких случаев. А забеременеть Лизе никак не удавалось.
Они обошли всех врачей. Те расписывали сложные схемы любовных утех по-научному, ничего не помогало! Лизе было двадцать шесть лет, Мимино – тридцать один. Кто-то из них был бесплодный. Врачи сказали кто – Мимино. После этого приговора Мимино сник, потерял интерес к сексу. И тут война, арест, пытки.
Думаю, проницательный читатель, в отличие от Кшиштофа Занусси, уже догадывается, что случилось по возвращении Мимино домой. Случилось чудо! Он вновь стал мустангом, буйволом, носорогом. В первую же ночь Лиза забеременела. Девять месяцев спустя родился мальчик Георгий. Спустя ещё девять месяцев второй мальчик – Арсен. За ним третий – Тимур. Объяснить это чудо можно только результатом жутких развлечений изощрённого мастера пыточных дел Платона Валерьяновича Пирвели, окручивавшего медной проволокой беззащитные места своих жертв.
Конечно, он ничего не знал о проблемах Мимино. Счастливые муж и жена не остановились в сотворении детей. Появилась девочка, названная в честь матери Лизы Тасей. Ещё двойня мальчиков – Заур и Терентий. Дом, в котором пять лет были слышны лишь скрипы кроватных пружин, теперь наполнился детскими голосами, детским смехом и детской беготнёй. И война сошла на нет. И президент Гамсахурдия бежал из Грузии и пересёк Кавказский хребет. Мне видится сидящий на лошади Звиад, дует снежный ветер, черкеска президента обледенела, он небрит, шарф закрывает уши. Так Наполеон покидал чужую страну, где он проиграл. Гамсахурдия проиграл своей стране. Грустно представлять такую печальную картину.
На острове Сахалин завершился международный кинофестиваль. Главный приз получила немецкая картина «Чужеродное тело» Кристиана Вернера. Приз за режиссуру получила грузинская картина «Жизнь Анны» Нино Басилии, драматичная история молодой женщины, которая ищет и не находит выхода в кругу обступивших её жизненных проблем. В конце вроде бы находит. Она идёт, как Кабирия, героиня великого фильма Федерико Феллини, и точно так же, как Кабирия и как горничная Лиза Дмитриева-Шаликашвили, улыбается сквозь слёзы.
Остался вопрос – почему Лиза там, в Батуми, годы спустя, уже будучи матерью шестерых детей, узнав, что в батумскую гостиницу, где она работала горничной (она всегда и везде работала горничной), приехал из Тбилиси большой чиновник Платон Валерьянович Пирвели, испекла замечательный торт и принесла ему в номер. Тот крайне удивился, когда она сказала: «Спасибо, что вы истязали моего мужа».
Не объяснив, она вышла из номера, оставив чиновника одного, глядящего на горящую свечу посреди спелой клубники. Мимино, узнав об этом, устроил скандал жене. Лиза, забрав двух мальчиков-близнецов, уехала к родителям на Сахалин. Вот уже четвёртый месяц она живёт на острове.
В сахалинскую гостиницу поработать её позвали подруги-горничные. Зная, что с Сахалина я еду в Тбилиси, она дала мне незапечатанный конверт и пластмассовую банку икры. Конечно же, я заглянул в конверт.
На листке были написаны четыре грузинских слова русскими буквами: «Мимино, Тасо, бичебо, миквархар» – «Мимино, Тасо, мальчики, люблю».
фото: Максим Федоров; Legion-Media
