Автор: Ираклий Квирикадзе
Коробка из-под кубинских сигар «Ромео и Джульетта». Она лежала в нижнем ящике моего письменного стола. В коробке были фотографии. Они исчезли. Ищу коробку из под сигар, не нахожу… Я закрыл глаза, стал вспоминать. Стал фотографировать исчезнувшие фотографии. Меня хватило не на много. Вспомнил семь, а было больше полусотни..
Фотография 1. Снято в 1952 году
Чугунный памятник Ленину на въезде в город Анара. У постамента стоим мы – пионеры: Шура Русанов, Антон Пичхадзе, Элизбар Балавадзе, Леван Канкия по кличке Кафка и я, Ираклий Квирикадзе. В руках у нас бутылки вина «Кахетинское № 8». То жаркое лето мы проводили в пионерском лагере.
На постаменте памятника нелепая надпись: «Владимир Николаевич Ленин». Николаевич?! Отчество Ленина – Ильич! Неужели скульптор не знал, как звали отца Ленина?
Фотография 2. Снято в 1943 году
Помню смех подружек. Купание на Черепашьем озере. Розовые лифчики девушек. Люся работала вагоновожатой в трамвайном депо. Нас с Антоном часто катали на Люсином трамвае. Разрешали дёргать рычаг, от которого звенел трамвай. Это был апофеоз детского счастья.
Однажды ночью пришли люди в форме. Арестовали Зою. В ту же ночь арестовали и Люсю. Девушки оказались людоедками. По субботним дням, когда у Зои был выходной, она каталась на Люсином трамвае. Девушки знакомились с молодыми людьми, обычно это были солдаты. После танцев, после скромных застолий девушки убивали своих возлюбленных и…
Я рассматриваю фотографию. Как могла девушка с застенчивой улыбкой, с комсомольским значком на кофте пропускать через мясорубку своих любовных партнёров? В Тбилиси много говорили о девушках-людоедках. Моя мама рассказывала, что на суде девушки сознались во всем и винили голод на Украине, из-за которого они пристрастились к каннибализму…
На фотографии Зоя обнимает и как-то особенно ласково смотрит на меня. Те, кто видел этот снимок, смеялись: «Она откармливала тебя для ужина с подругой Люсей».
Фотография 3. Снято в 1956 году
Говорят, каждые четыре года у человека меняется кровь. Я сменил её раз пятнадцать. Ираклий Квирикадзе образца 1956 года, когда сносили памятники Сталину, а я шёл в толпе демонстрантов с криками «Сталин! Мы с тобой!», − неужели это я? Хотя вот он на фотографии, Ираклий Квирикадзе, семнадцатилетний… На груди портрет Иосифа Виссарионовича. В руках транспарант «Сталин – ты наш!».
В тот год в Грузию приехал китайский генерал Чжу Дэ. Он был другом и соратником Мао Цзэдуна. Мы, съехавшиеся отовсюду, собрались огромной толпой под окнами его тбилисской гостиницы и кричали: «Товарищ Чжу, передай товарищу Мао, что на родине товарища Сталина хотят снести памятники Великому вождю!!!» Провопив час, мы заметили на балконе крошечного китайца в военном кителе. Он махал нам. Мы вопили: «Чжу Дэ! Чжу Дэ! Чжу Дэ! Чжу Дэ!» Два загримированных актёра взобрались на крышу автобуса. Один, с густыми усами, – Сталин, другой, лысый в галстуке, – Ленин. Мы кричали: «Сталин и Ленин любят друг друга!» Сейчас эти слова звучат несколько двусмысленно, тогда это был политический лозунг. Толпа требовала: «Пусть Ленин поцелует Сталина! Пусть Сталин поцелует Ленина!» Актёры целовались. Мы были счастливы, когда генерал Чжу Дэ прокричал что-то на китайском и исчез с балкона. Мы уверяли друг друга: «Товарищ Чжу Дэ сообщит товарищу Мао, как товарища Сталина обижают на родине»…
Прошло много лет. Стал ли я умнее? Вряд ли. Многократно менялась кровь. Многократно менялся характер. Подобно этим пронумерованным фотографиям, во мне живут человек номер один, номер два, номер три…
Фотография 4. Снято в 1963 году
В летнем саду Тбилисского дома офицеров (там иногда появлялось в буфете чешское пиво) в объектив фотоаппарата улыбаются несколько юношей со всклокоченными волосами. Я и мои друзья носили причёски а-ля Элвис Пресли. СССР вроде и не существовал для нас: мы – отдельно, он – отдельно. Ночами мы слушали «Голос Америки», записывали на магнитофон Фрэнка Синатру, Нэта Кинга Кола, божественную Эллу Фицджеральд и бога всех богов Элвиса. Рядом со мной стоит Антон Пичхадзе, одноклассник, собутыльник и т.д.
У папы Антона Георгия Моисеевича был подпольный цех по изготовлению лакированных женских туфель. Когда мы ездили в Москву, Антон брал с собой гору (чемодан) этих пахнущих почему-то печеньем туфелек. Нередко и я на правах друга доставал из его чемодана туфельки, которые приходились по ноге моим московским девушкам. Жизнь была прекрасна!
Кафе «Молодёжное», где играл саксофонист Козлов, улица Горького, ночные купания на Чистых прудах с девочками из общежития ВГИКа, телефонистка Клара по прозвищу «Царь-жопа», разрешавшая нам часами разговаривать с Тбилиси, ресторан «Арагви» − и вдруг телеграмма: «Папу арестовали». Папу Антона, Георгия Моисеевича Пичхадзе. Мы вернулись в Анару.
Начались процессы над подпольными советскими миллионерами. Закрыли цех лакированных туфель, арестовали самого Георгия Моисеевича, приговорили к расстрелу. С Урала, где Георгий Моисеевич сидел в колонии, пришла весть: нужно столько-то денег, чтобы расстрел заменить на другую статью. Семейство Пичхадзе собрало деньги и снарядило Антона в поход на Урал.
По дороге в поезде, всё в том же «Тбилиси – Москва», он влюбился в дочь генерала КГБ. Та обещала помочь ему по делу папы. Две недели в Москве дочь генерала «раскручивала» Антона. Он не вылезал из ресторанов. А из уральской тюрьмы в Анару пришло тревожное послание: «Где деньги? Все может плохо кончиться».
Сестра Антона Лиза попросила меня поехать с ней в Москву, найти исчезнувшего брата. Мы поехали. Помню ночь, луну в окне, мягкий вагон и жёсткий Лизин корсет, который возвышается Пизанской башней на столике. Я не мог спать. Две ночи длилась пытка: желание, недозволенность, совесть и вновь желание захлёстывали меня.
В зимней Москве с невероятным трудом мы вышли на след Антона. Генеральская дочь оказалась самозванкой. Растратив на неё большую часть денег, брошенный ею Антон плакал в объятиях девушки из вгиковского общежития. Девушка была синеволосой, как Мальвина.
Сестра Лиза сказала брату: «Всегда знала, что ты ничтожество! Я взяла последнее, что было в доме. Летим сейчас же в Свердловск!» Странная команда села в самолет: Антон, Лиза, Мальвина и я. В Свердловске тридцать градусов мороза. В зауральские трудовые колонии отправляются поезда только два раза в неделю. Взявшая на себя роль Жанны д’Арк, Лиза не стала ждать поезда, нашла шофёра. Загрузившись в «москвич», мы поехали куда-то за четыреста километров от Свердловска. Воет вьюга. На полпути, в посёлке Заветы Ильича, обедаем в столовой. Выходим, машины нет, угнали. Шофёр обедал вместе с нами. Только в самом плохом кино могло такое произойти. Пустая трасса. Вьюга. Шофёр матерится. Лиза, не обращая ни на кого внимания, преграждает путь грузовику с нефтебаком. Он единственный появился на брошенной трассе.
Лиза и Антон уезжают, оставив меня с Мальвиной и матерящимся шофёром. Не помню повода, но начинается дикая драка: шофёр «москвича» избивает меня, вымещая, видимо, всю злость за похищенный автомобиль. Мы попадаем в милицейский участок посёлка Заветы Ильича. Дежурный милиционер хочет понравиться Мальвине. Он предлагает всем тройной одеколон: выставляет три флакона, потом добавляет ещё два. Я напиваюсь тройным одеколоном. Мы миримся с водителем. Он тоже по-своему сумасшедший: уверяет нас, что маршал Семён Михайлович Будённый – его родной дед, что «москвич» был подарком маршала. Ночью, протрезвев, мы с Мальвиной понимаем, что должны срочно ехать в колонию. Вспомнил и название колонии – «Половицы».
В четыре утра милиционер остановил трейлер, который ехал в «Половицы». «Папу расстреляли, − сказала Лиза, когда мы встретились. – В этот вторник». Мы опоздали на три дня.
…Антон на обратном пути купил в Свердловске пластинку-гигант Луи Армстронга производства Германской Демократической Республики. Это была первая официально вышедшая в СССР джазовая пластинка-гигант. В Москве она была абсолютным дефицитом, мечтой любого джазомана. Когда Антон сказал продавщице: «Дайте мне Сачмо», − та не поняла его. (Сачмо, «губастик», − прозвище Луи Армстронга.)
Фотография 5. Снято в 1976 году
Деревня Маффет. Здесь живут родственники моей мамы. На фотографии я стою рядом с ними, в клетчатой рубашке. Никто из них не знает, как я зол на Государственный комитет СССР по кинематографии. Дело в том, что мой фильм «Городок Анара» был отобран на фестиваль в Локарно (Швейцария).
Мне звонят из Госкино: «Вы едете в Локарно». Я предстаю перед выездной комиссией райкома партии. Задают вопросы: «Как фамилия генерального секретаря Швейцарской коммунистической партии?» Я заученно отвечаю: «Товарищ Томас Коэрфел». – «Сколько коммунистов в Швейцарской компартии?» Я заученно отвечаю: «Семь тысяч шестьсот четырнадцать человек».
Никакого просветления на лицах членов выездной комиссии. По их информации, в компартии семь тысяч шестьсот девять швейцарцев. На пять человек меньше. Но моя неточность мне прощена, видимо, потому, что я не уменьшил, а увеличил количество членов Компартии Швейцарии. Я с лёгким сердцем прилетаю в Москву. Там мне сообщают: «Представлять фильм «Городок Анара» едете не вы, едут Иванова, Петров, Сидоров (не помню фамилии чиновников Госкино)». Но я же режиссёр, это же мой фильм!
После того как я устроил шум в коридоре международного отдела, меня вызвали к товарищу начальнику. Тот спрашивает: «Кто какой Коэрфел?» Я отвечаю: «Генеральный секретарь Коммунистической партии Швейцарии». – «А тогда кто такой Баумгартнер?» Я не знаю. «Баумгартнер с июля месяца возглавляет Коммунистическую партию Швейцарии, а сейчас август».
Так мне дали понять, что я идеологически не готов представлять свой фильм на фестивале в Локарно. Я уехал из Москвы и блуждал один в горах Кавказа – «печальный демон, дух изгнанья»: рюкзак, кеды, спальный мешок, пастушьи тропы, усеянное звёздами небо. Всё это успокоило меня.
Через две недели я спустился с гор и забрёл в деревню Маффет к родственникам. Они искренне обрадовались моему внезапному появлению. Застолье. Я чем-то отравился. Понос. Бегу в огород. Запираюсь в туалетной будке. На ржавом гвозде наколоты куски газетных листов. Срываю один, глазами пробегаю по строчкам «Правды»: «Вчера завершился международный кинофестиваль в швейцарском городе Локарно. Фильм советского режиссёра Ираклия Квирикадзе «Городок Анара» получил приз «Серебряный леопард». Поздравляем молодого дебютанта»... Я радостно закричал, вспугнув рой мух, выскочил из туалета…
Я несерьёзный человек. Вечно пишу какие-то нетипичные истории. А нужны типичные (они продаются). Пишу про дом моего богатого деда в Баку, где моя бабушка кормила молодого Лаврентия Берию – он, сирота, два года на правах друга дедушкиного племянника обедал у нас. Я пишу про моего папу – оперного певца, который однажды с концертной бригадой артистов приехал в пионерлагерь, где я проводил лето, и в столовой пел арию дона Хозе из «Кармен». Пионеры метнули дохлую кошку в папу. Папа не поленился, поднял кошку и метнул её назад в нас, в толпу пионеров… Ему зааплодировали…
Фотография 6. Снято в 1949 году
Тот самый анарский пионерлагерь. Я на пьедестале почёта – третье место в метании гранаты. Леван Канкия, он же Кафка, – первое место. После награждения почётными грамотами мы играли в футбол. Наша с Кафкой команда проиграла. Уйдя с футбольного поля, мы забрели в заросли, где что-то строилось.
Увидели в кустах свежевырытый лаз. Куда он ведёт? Мы влезли в него. Метра три было темно, потом лаз расширился, и мы увидели большую светлую яму, спрыгнули в неё. Посмотрели наверх. Над головами деревянный настил с широкими круглыми дырами. Поняли: мы на дне новопостроенного пионерлагерного туалета.
Только сообразили, куда попали, как раздались шаги по деревянным доскам, и… о ужас! Мы увидели большой женский зад. Через соседнюю дыру было видно лицо той, кому этот зад принадлежал. Пионервожатая старшей группы Берта Михайловна! Присев, она, видимо, почувствовала чьё-то присутствие, посмотрела вниз через соседнюю дыру, увидела нас.
− Квирикадзе, Канкия, что вы там делаете?! – истошным голосом закричала она.
Два идиота подняли руки в пионерском приветствии – ладонь ко лбу:
− Берта Михайловна, сюда мы упали!
Фотография 7. Снято в 1963 году
Лука Месхи, мой дальний родственник, и я сидим в кафе «Вавилон», которое анарцы зовут «Кафе для сирот».
В углу кафе стоит стол, где собираемся мы, безымянные гении. Абашидзе – поэт, гений. Саркисов – тоже поэт, гений. Соселия – философ, гений. Барбизонов – певец, играющий на ситаре. Я – Ираклий Квирикадзе, писатель, конечно же гений. Есть ещё писатель Чичуа, и он гений, но он презирает меня, я презираю его.
Я всюду ловлю реальные сюжеты, он их ненавидит, он фантаст.
Так вот Лука Месхи, случайно забредший в наше кафе, пьёт со мной вино и уверяет, что помнит все девять месяцев, проведённых в материнском чреве. Помнит с того момента, когда, победив миллион себе подобных головастиков, первым добежал до финиша. Хотелось спросить: «Лука, врёшь же?» И я спросил. Удивила невозмутимость, с какой он рассказывал эту маловероятную историю.
Слушая Луку Месхи, я всё больше и больше входил во вкус его рассказа… Годы спустя написал сценарий «Лунный папа», о необычных приключениях его мамы Лауры, пока сам Лука безмятежно плавал в маминых водах.
Бахтияр Худойназаров снял фильм, получивший множество призов на международных фестивалях. Но фильм и рассказ Луки во многом отличаются друг от друга. Особенно финал…
История о лунном незнакомце
Лаура Квирикадзе была наивной шестнадцатилетней лиойской дурочкой и не собиралась становиться моей мамой. Однажды ночью она уколола палец об острый шип дикой розы. Лаура возвращалась с концерта артистов, приехавших в нашу деревню Лио. Решив сократить путь, Лаура пошла пустырём, заросшим кустами диких роз. Кто-то, кто через полчаса станет моим папой, подошёл к ней и назвался актёром той заезжей театральной труппы. Быстро сделав Лауру моей будущей мамой, актёр встал с мятых ночных трав и исчез. Исчез навсегда, «словно растворился в лунном свете», скажет потом Лаура.
Кадр из фильма "Лунный папа"
И никто – ни мама, ни мой дедушка Иосиф, деревенский милиционер, ни бабушка Натали, которые потратили на поиски беглеца-папы множество трудов и времени, никогда не узнали, кто он.
Дедушка, бабушка, мама в течение девяти месяцев многократно ездили в Поти, Кутаис, Анару − города, где есть театры, − высматривали, выслеживали актёров-мужчин, пытаясь определить, кто шёл за Лаурой в ту лунную ночь по пустырю, заросшему дикими розами.
Дедушка был строг, он носил в кармане револьвер, однажды даже стрелял в актёра Гегешидзе, который пошутил по поводу быстрорастущего живота Лауры. Бабушка хотела лишь мужа для дочери. Маме же нравились театры, сцена, бархатные занавеси, мраморные колонны, зеркальные фойе, буфеты, пирожные, лимонад и, конечно же, наряды, причёски, голоса актёров. Каждый понравившийся актёр казался ей тем таинственным лунным незнакомцем.
− Это он, − шептала мама.
Дедушка Иосиф тут же выхватывал револьвер и лез на сцену, гонясь за испуганными до смерти актёрами. После громких разбирательств выяснялось, что понравившийся маме актёр, увы, никогда не бродил в окрестностях нашей деревни Лио.
У дедушки был мотоцикл с коляской. На нём мои родственники совершали набеги на театры в близких и дальних городах. Часто в дороге их настигал дождь. В мокром платье Лаура сидела в полумраке Кутаисской оперы и слушала «Аиду» Верди. Дедушка храпел. Днём он выводил на виноградники арестантов, а вечерами, уставший, расставив толстые ноги, откинув назад мускулистую шею, громко похрапывал на спектаклях.
Поиски таинственного лунного незнакомца забрасывали моих родственников в разные закавказские города. Они были даже в Бакинском театре пантомимы. Они плыли по Чёрному морю на пароходе, как-то три дня просидели в тюрьме, где дедушку били его коллеги-милиционеры, но они героически продолжали поиски. Оставить дочь одну с животом не вмещалось в головах Иосифа и его жены. Через девять месяцев на свет божий появился я.
География и истории
Вокруг деревни − холмистая равнина с залежами сланца. Беспрерывно дуют пыльные бури, с водой постоянные проблемы. Лиойцы купаются в песках. Я не оговорился − именно «купаются». Для этого они закапываются на солнцепеке в раскалённый до 60 градусов песок. С тела, как в парной, катит градом пот. Моя мама ходила в «парную» со своей подругой Медеей.
Кадр из фильма "Лунный папа"
Женщины Лио принимали «парную» у развалин церкви, которую все называли крылатой, вернее летящей. Подглядывать за голыми женщинами никому из мужчин не приходило в голову. Хотя говорили, что военные из мотострелкового полка, расположенного неподалёку от деревни, разглядывали смуглотелых красавиц в мощные полевые бинокли.
Но теперь нет уже мотострелкового полка, на его месте стоят пустые армейские дома и огромный чугунный памятник Ленину. Ноги у памятника отсутствуют. Их взял металлургический завод на переплавку, но туловище и голову вождя взять забыли. Эвакуация военного полигона из Лио кое-что изменила во флоре и фауне местности. На аэродроме в трёх километрах от деревни лётчики загружают самолёты овцами, коровами, быками и вывозят их на продажу.
Опасливо озираясь, они гонят скот к самолёту, стоящему с заведёнными пропеллерами. У люка происходит заминка, большой чёрный бык не хочет влезать, бодается, дерётся. После короткой корриды бык загнан в самолёт. Мы ещё узнаем об этом быке в жутковатой трагикомической ситуации, где-то к концу истории.
Молодого, узколицего лётчика Зозо Булочкина, грузина по матери и русского по отцу, тоже постарайтесь запомнить. Это он завлёк быка в самолётный люк и под хохот друзей, нетрезвых с раннего утра, сел за штурвал самолёта и взлетел в красное от восходящего солнца небо.
Лаура
У мамы был громкий голос. Во время сбора винограда она порывалась петь, но петь бабушка Натали не разрешала.Лаура, высокая девушка-подросток, любила сдавать кровь приезжающим в деревню санитарам Общества Красного Креста и Красного Полумесяца. Ей нравился один из двух санитаров, который, когда брал мамину кровь, показывал ей фокусы с картами или читал любовную лирику Галактиона Табидзе.
Думаю, что «санитар-кровопийца», как он себя называл, мог стать моим папой, но не успел, его опередил решительный «лунный незнакомец». О санитаре и его напарнике можно сказать, что они были аферистами, разъезжавшими по маленьким городкам под видом Красного Креста. Собранную кровь они выгодно продавали в госпиталях.
В ночь, когда я был зачат, мама смотрела в деревенском клубе спектакль. В Лио от случая к случаю приезжали артисты. В этот раз показывали отрывки из пьес Шекспира. Чёрный Отелло душил в постели белую Дездемону. Юный Ромео говорил о любви, стоя под балконом Джульетты. Мама, заворожённая, смотрела на сцену, повторяла шёпотом монологи влюблённых. После спектакля в клуб должен был заехать Иосиф.
Он очень любил свою дочь и следил, чтобы её никто не обидел, особенно сейчас, в пору её прощания с детством. Крупные ноги, крупный зад, большие зелёные глаза, пышная грудь Лауры могли свести с ума кого угодно. Даже конь почтальона как-то не удержался и лизнул потный мамин зад. Мама собирала оставшиеся, перезрелые виноградные гроздья. Лизнул и не смог оторвать язык от маминых прелестей. Виноградари хохотали.
Дедушка Иосиф не пришёл в ту ночь в клуб – он проспал. Лаура ждала папу, потом пошла домой одна. В сухой траве мерцали светлячки. Мама уколола палец. Дальше вы знаете, что произошло. Лицо актёра было бледным.
Лаура, заворожённая, смотрела на то, что делал актёр, и выполняла всё, что он требовал. Минут через шесть в природе образовалось нечто, что смело можно назвать моим приходом в этот мир.
Папа
«Он был бледным», − сказала Лаура своей подруге Медее, которой первой раскрыла сладчайшую жуткую тайну.− А если будет ребёнок? − спросила Медея.
Лаура разинула рот. Немая сцена длилась так долго, что мне захотелось крикнуть: «Я уже есть!»
Лаура продолжила рассказ о лунном незнакомце:
− Потом во мне что-то взорвалось, как бомба, нет, как динамит, помнишь, на Базалетском озере бросили динамит и рыбы взлетели в воздух, вот так разлетелись в разные стороны мои ноги, живот, сердце, груди.
Медея закрыла глаза, желая яснее представить этот взрыв.
Девочки ходили по пустой столовой, где Медея помогала отцу-буфетчику чистить лук, картошку, потрошила рыбу.
− Я забыла сказать, он нёс гуся мёртвого, − добавила Лаура.
− Мёртвого?
− Да.
− Тогда это действительно был актёр. Они всегда воруют ночами дичь, душат и увозят в город.
− Зачем?
Вошёл папа Медеи. Девочки замолчали.
Гинеколог
Вскоре Лаура, убедившись, что в ней затаился я, решила от меня избавиться. Она тайно поехала с Медеей в посёлок металлургов. Врач-гинеколог тщательно помыл руки, стал кипятить инструменты. Мама сидела на гинекологическом кресле, и я с ужасом вслушивался в действия гинеколога. Я хотел кричать, как, наверное, кричат слепые котята, которых несут топить в реку. «Оставьте меня в живых, может, я буду Эйнштейном, Гагариным, может, Джиной Лоллобриджидой!» Удивительно, но меня услышали там, выше облаков…Ожидая, пока покипятятся инструменты моего убийства, гинеколог вышел во двор покурить... Подъехала пыльная машина, из которой раздались три выстрела. На халате несчастного гинеколога появились три пунцовые розы, он позвал санитарку. «Скажи девочке, что я не сделаю аборт. Пусть рожает, так хочет Всевышний».
Врач был сван, а вы знаете их родовые разборки. Язык не поворачивается сказать: «Спасибо, дорогие сваны!» Но что в таком случае можно сказать?
Лаура долго сидела в гинекологическом кресле. Она слышала выстрелы, в металлургическом посёлке всегда что-то грохотало, булькала раскалённая сталь, свистели маневровые паровозы.
Первый набег на театр
Не будем считать число пощёчин, которые надавал лиойский милиционер Иосиф, узнав, что дочь забеременела. Когда страсти приутихли, Иосиф решил действовать.− Мы объездим с тобой все театры, ты должна узнать этого негодяя.
Иосиф поспешно заложил в кобуру револьвер. Мир театра для него был незнаком, поэтому на всякий случай он решил прихватить верного стального друга. Иосиф пытался скрыть тайну дочери от родственников, от односельчан, но деревня Лио быстро узнала о случившемся. Строгие вековые традиции не допускали мысли, что у ребёнка не будет отца. «Ничьих детей» в Лио никогда не было.
Иосифу, олицетворяющему закон и порядок, легче было застрелить дочь, застрелиться самому, чем дожить до дня, когда родится этот «ничейный». Иосиф Квирикадзе пошёл в клуб. Заведующий клубом Акакий Гугунава был полупридушен в своём кабинете, словно он был виноват в том, что среди артистов, игравших в мае, оказался совратитель невинных лиойских девушек. Акакий разыскал список актёров, посетивших деревню три месяца назад.
− Это не мог сделать актёр. В тот раз приехали такие хилые, а с твоей дочкой, чтоб справиться, нужен...
− Кто? − спросил Иосиф настороженно.
− Вот, смотри. Журнал «Экран»… (Акакий ткнул пальцем на голого по пояс Арнольда Шварценеггера.) Одни мышцы. − После паузы добавил: − Не знаю. Когда она ходит по улице, в ней всего так много…
Акакий налил вина, велел аккордеонисту принести закуску. Три бутылки выпили на двоих. Аккордеонист играл душещипательные мелодии.
− Насыпь пепел на мою седую голову, − милиционер бил по своей круглой, как бильярдный шар, голове. − Я опозорен.
Мотоцикл с пьяным милиционером, женой и дочерью мчится в дождь, сверкают молнии, гремит гром... Они сидят в полупустом зале Потийского драматического театра. Иосиф при входе грозно спросил билетёра:
− Папандопуло сегодня играет?
Фамилия этого актёра стояла первой в списке, данном заведующим лиойского клуба.
− Играет, − подтвердил билетёр.
Спектакль уже начался. Иосиф заметил, что в задних рядах пили водку из горлышка.
Кадр из фильма "Лунный папа"
− Это ты мне? − спросил он у актёра.
− Да, да, тебе. Там водку распивают, здесь ты, лысый мудак, храпишь, а я Дездемону душить для кого должен?
В задних рядах засмеялись с пьяным удовольствием. У Иосифа не хватило юмора влиться в общий смех. Он показал на Отелло и спросил Лауру:
− Он?
Мама покраснела:
− Не знаю, папа, вроде он, но очень чёрный.
Иосиф резко встал, пошёл к задним рядам и стал пить с ними водку из горла. Парни поддевали милиционера:
− А что этот Шекспир тебя при всех мудаком обозвал? Нехорошо, командир, не уважают.
Иосиф молча пил. Вдруг неожиданно для собутыльников вскочил, побежал к сцене, вспрыгнул на неё. В руках его сверкнула револьверная сталь. Иосиф схватил Отелло за горло, стал его душить. Началась паника. Иосиф тащил Отелло за кулисы. Дездемона хотела высвободить мавра из сильных милицейских рук, какие-то люди пытались сделать то же самое, но Иосиф отталкивал их револьвером. Где-то за кулисами обнаружили кран.
− Смой с себя сажу! – приказал Иосиф.
− Зачем? − спрашивал испуганный Отелло.
Иосиф выстрелил в потолок, давая понять, что он не для шуток взобрался на сцену. Гримёрша вазелином счистила грим. Иосиф велел актёру стать у стены, опустить руки, открыть глаза и смотреть на Лауру.
− Он? − вновь строго спросил Иосиф у дочери.
Лаура внимательно разглядывала вазелинового мавра.
− Вроде не он, − сказала она.
− Вроде или он?
− Не он, папа!
− Пошли, − сказал Иосиф.
И без всяких объяснений покинул театр, ведя перед собой дочь и жену.
Рос мамин живот, а это значит − рос я. Я уже знал, что могу стать только лишь Эйнштейном, Гагариным, но никак не Джиной Лоллобриджидой. Я уже знал, что я − мальчик. Мама часто стояла перед зеркалом и любовалась своим животом. Потом она ложилась, гладила его, шепталась с ним. Мне было спокойно и радостно плавать в маминых водах.
Созрел виноград. Все бросились на его сбор. Беременность в это время не в счёт. Я не буду подробно описывать второй и третий набеги Иосифа на городские театры. Все они были шумные, сумасшедшие, как и первый. В Кутаисском театре дедушку привязали на сцене к артиллерийской пушке, сделанной из гипса, и оставили на ночь привязанным, как сикха (сикхов англичане расстреливали, прижав к жерлам пушек). Ночью дедушка выволок пушку и с ней протащился по улицам до вокзала, где ночные дежурные развязали ремни, верёвки и освободили Иосифа. В «чёрном списке» значилось пять фамилий актёров-мужчин. Иосиф со всеми сделал очные ставки. Лаура говорила «нет».
Последним в списке был певец Мурман Инашвили, исполняющий древние песни. Он в том злополучном майском спектакле выступал отдельным номером, поэтому и оказался под подозрением, несмотря на то что тридцать лет носил длинную чёрную бородку с проседью а-ля Фидель Кастро, которую Лаура не могла не приметить на том мифическом лунном папе. Певец был схвачен на окраине своей деревни Эркоти, где он косил траву. Иосиф посадил его в коляску мотоцикла, связал руки, чтобы не буянил, и повёз к Лауре в Лио.
− Он? − с угасающей надеждой в голосе спросил Иосиф у дочери.
− Нет, папа! Была луна, а почётного Мурмана я узнала бы в полной темноте!
Иосифу пришлось отвезти певца назад в поле, вернуть ему косу, извиниться и пожелать удачного сенокоса.
Милиционер с горя запил с заведующим клубом Акакием, тот сознался, что дал список актёров, которые приезжали не в этом году, а в прошлом. Акакий потерял бумаги, касающиеся майского спектакля. Иосиф рассвирепел: «Так я напрасно за ними гоняюсь!»
В глазах жителей деревни Лио милиционер видел нескрываемую издёвку: «Ребёнок рождается без отца». Иосиф неистовствовал. Мрачно смотрел на живот дочери, словно хотел отсечь его острой саблей прапрадедушки и этим восстановить нарушенную гармонию существования своего дома, своего рода.
Карл Глонти
Лаура потеряла сон. Она вставала ночью с кровати, шла во двор, садилась на велосипед и уезжала в поля, мерцающие фосфорическими огнями. Если бы у светлячков были глаза, то они с удивлением смотрели бы вслед дылде в ночной рубашке, кое-как умещающей живот на раме велосипеда.В нескольких километрах от Лио по равнине была проложена железная дорога. В шесть утра проезжал скорый поезд. Лаура, спустив с велосипедных педалей свои длинные ноги, смотрела на пыльные вагоны, потом поворачивала велосипед и уезжала назад, в деревню.
Однажды, в шесть утра, с подножки поезда был сброшен человек. В предрассветной синеве были видны силуэты людей, которые вытолкнули его с криками и хохотом. В воздухе разлетелись какие-то мелкие бумажки. Одна из них прилепилась к велосипедному колесу, Лаура увидела игральную карту − шестёрку пик. Человек свалился на песчаную насыпь, тут же вскочил и, хромая, побежал за поездом. Лаура узнала его, это был санитар Карл Глонти, которой не раз брал у неё кровь. Санитар поезда не догнал. Увидел Лауру, утёр окровавленный нос. Они вместе пошли к деревне.
Санитару Глонти пришлось забросить прибыльное дело собирать кровь. Недруги спалили его автобус. Он стал ездить по поездам и обыгрывать простофиль в карты, но и тут не повезло. Одиночку-шулера накрыла поездная картёжная мафия. Его сбросили с поезда.
Побитый Карл весело смеялся, тыкал палец в живот Лауры, спрашивая, кто опередил его. Когда узнал, что удачливый соперник − инкогнито, принёсший столько проблем в дом Квирикадзе, задумался и сказал:
− Пусть твой отец оплатит все мои долги, я женюсь на тебе, мне всегда нравились беременные женщины.
В лучах встающего из-за виноградных холмов солнца санитар смотрелся очень красочно: высокий, плотный, в майке с рисунком шимпанзе, прыгающей с ветки на ветку, с синяком и разбитым носом.
Неожиданно для себя Лаура привела Карла в дом. Иосиф напоил его вином, которое готовил сам, выжимая сок из виноградных гроздьев в большую медную лохань. Карл оценил вино и как-то очень быстро сдружился с милиционером, который, как оказалось, прекрасно играл в карты и замечательно шулерничал. После второй бутылки вина они договорились, что с начала следующего месяца будут вместе ездить по поездам и обыгрывать дураков. Иосиф то ли шутил, то ли говорил серьёзно. Его погнали из милиции за проступки во время набегов на театры, вот он и готовился к новой жизни – «из милиционера в шулеры».
Но дочке он сказал:
− Моё шулерство − это шутка, я вправлю мозги твоему балбесу, дай срок.
Карл стал ходить каждый день в дом Лауры. Купил себе костюм. Лауре − маленькое золотое колечко с аметистовым камешком. Он был нежен с беременной девочкой. Рассказал ей, что мама его, Зина, была руставской проституткой, что у него не было отца, в детстве это его очень мучило и он всю жизнь ищет его.
Пригласил Лауру в ресторан, где случилась история: они сидели в зале, стоял гомон голосов, человек двадцать воинов-десантников праздновали какой-то юбилей. Десантники произносили громкие тосты, забрасывали деньгами певицу, на пышных грудях которой сверкали сотни зеркальных осколков...
Кто-то окликнул Карла. Он оглянулся. В углу ресторанного зала, у пластмассовой пальмы, сидели те, кто скинули Карла с поезда. Карл, увидев «друзей», встал, подошёл к ним, поздоровался. Те усадили его за свой стол, но тут же и «случайно» пролили на голову кетчуп. Никто в зале не заметил этих издевательств, только Лаура, бледная, смотрела, как Карл отошёл от столика под пальмой, пошёл в туалет смыть кетчуп. Вернувшись к Лауре, он сказал:
− Слушай меня, девочка, сейчас я пойду к эстраде, скажу в микрофон два слова, после которых ты быстро выходи и иди вот к той машине, − Карл указал в окно на красную машину.
Когда певица кончила петь, на эстраду вспрыгнул бывший санитар, взял в руки микрофон и улыбнулся залу.
− Дорогие десантники! Сегодня, в ваш праздник, мы поздравляем вас! Вон там, под пальмой, сидим мы, − Карл указал на стол, где только что над ним издевались.
Шестеро крупнотелых молодых мужчин с напряжёнными лицами смотрели на говорящего с эстрады.
− Я хочу вам спеть! Эта песня посвящается воинам-десантникам!
Карл оглядел притихший зал, быстро прижал микрофон к своей заднице, которая издала громкий, протяжный звук, многократно усиленный динамиками. Зал слушал в полном оцепенении. Карл передал микрофон подошедшей певице и исчез с эстрады. Из немой паузы первыми вышли десантники, они бросились к столу, где сидели «друзья» Карла. Кулаки их стали сокрушать физиономии «друзей». Вспомнив про машину, Лаура вышла из орущего матом ресторанного зала.
− Как я их уделал, а? − хохотал Карл за рулём похищенной машины «друзей».
Лаура влюбилась в Карла Глонти. Он стал жить в нашем доме, стал целоваться с Лаурой в тех самых розовых кустах на пустыре, где когда-то её повалял лунный незнакомец. Беременная Лаура была счастлива в руках бережного, внимательного возлюбленного.
Свадьба
Через две недели сыграли свадьбу. Приехала белокурая руставская проститутка Зоя − мать Карла. Вся Лио три дня пила, веселилась, а потом случилось то, во что никто не верил, когда им рассказывали...Утром рано Иосиф, Лаура и Карл поехали в районный центр расписаться официальным браком, о котором почему-то все забыли. Мотоцикл только выехал за деревню, как Лаура попросила отца остановиться. Беременная побежала к кустам. Карл за ней.
− Ты что, девочка? Тебе нехорошо?
− Успокойся, у меня мои проблемы... Живот…
Карл вернулся к мотоциклу, стал тихо что-то говорить Иосифу. Это видела Лаура, присевшая в кустах.
Неожиданно, со страшным рёвом, с неба упал бык. Он расплющил мотоцикл, сбил насмерть Иосифа и Карла. Когда подбежала Лаура, она увидела только огромную тушу чёрного быка, горячую кровь, стекающую с бычьих ноздрей и чьи-то ноги, то ли отца, то ли возлюбленного, которые вытянулись из-под туши. В эту фантастическую смерть никто не хотел верить. В шесть утра, у выезда из деревни Лио с неба свалился бык? Это трагическое, абсурдное явление никто не мог объяснить. Бык с неба?! Разве что Зевс покончил самоубийством?! Но при чём Иосиф, Карл?!
На девятом месяце беременности Лаура, вопреки природе, расцвела, похорошела. Девичье лицо обрело черты красивой женщины. Она пошла помогать своей подруге Медее в столовую. Получала какие-то мелкие деньги. Она не могла оставаться одна. Краткая любовь к Карлу Глонти раскалённой иглой возникала у сердца, как только она оказывалась одна.
Ей не хватало весёлого шулера с нежными, сильными руками, с которым она так глупо договорилась заниматься любовью только после рождения сына. Вечером как-то в столовую вошли два подвыпивших лётчика. Лётчики стали рассказывать Лауре и Медее забавные истории, среди них и эту: месяц тому назад, улетая из местного аэропорта на Север, зная, что там неблагополучно с питанием, они украли из стада двух коров и быка. Только взлетели, бык сорвался с привязи и стал носиться по самолёту, как сумасшедший. Пришлось срочно избавляться от опасного груза. Они открыли люк, быка вытолкали...
Кадр из фильма "Лунный папа"
Лаура опрокинула на голову одного из лётчиков кастрюлю с горячим гоми. (Вспомните, Гульсунда из Маффета точно так же наказала наглеца Арсена. Что сказать, берегитесь маффетско-лиойских девственниц, у них одни и те же приёмы расправляться с негодяями.)
Через два дня в столовую пришёл друг лётчика, который избежал участи своего товарища, ошпаренного раскалённым гоми. Он принёс письмо от лежащего в больнице капитана Булочкина. В письме капитан просил прощения, что стал причиной таких потрясений красивой женщины, что раскалённый гоми и ожоги второй степени − лёгкое наказание за его преступление. В конце письма он просил Лауру выйти за него замуж.
Лаура отказала. Вскоре капитан Булочкин сам появился в столовой. Рана на голове зажила, но волосы росли кустами. Лаура выгнала его. Он пришёл к ней в дом пьяный. Стоя у порога комнаты Лауры с большой пачкой денег в руках, он сказал:
− Девочка, это я. Это я − он!
− Кто он?
− Артист, который повалил тебя в кустах диких роз.
Лаура рассмеялась.
− Ты не веришь?
− Ты что, дурак, Булочкин?
− Сказать, что ты говорила в ту ночь? «Ой, как глубоко!.. Во мне нет больше места».
Капитан рассмеялся, увидев растерянность на лице Лауры. Капитан рассказал все подробности той ночи и дня:
− Я приехал к друзьям в мотострелковый полк, он расформировался, друзья пообещали подкинуть кое-что. Три дня мы пили, я разглядывал в бинокль голых лиойских девочек, которые закапывались в песок. Приметил одну, классную, сдурел, потом увидел её в клубе, она сидела, разинув рот, и слушала Шекспира. После спектакля пошёл за ней, китель вывернул наизнанку и представился актёром. Я даже сказал: «Я − Ромео». Ведь так я сказал, помнишь?
Лаура вспомнила. Капитан упал на колени. Лаура молча ходила по комнате. Капитан не поднимался с колен. Лаура нашла на кухне бутыль отцовского вина. Впервые выпила. Вместе с капитаном. Потом была ночь. Мы были вместе: мама, папа и я. Вновь, девять месяцев спустя.
Утром Лаура выскользнула из постели, заварила чайник, расставила тарелки, нарезала сыр, помидоры, хлеб. Приготовила завтрак. Пошла в спальню разбудить капитана, остановилась у кровати, где, скинув одеяло, лежал, спал, храпел красивый, сильный мужчина. Смотрела на него и, сама того не ожидая, вынула из комода отцовский револьвер, набросила на спящую капитанскую голову подушку и выстрелила.
Потом пошла в огород и стала рожать меня среди зелёных кочанов капусты.
фото: МИА "РОССИЯ СЕГОДНЯ"; DDP IMAGES/VOSTOCK PHOTO
