Мы едем, едем, едем в далекие края... Куда, зачем и что там ждёт нас с Аллой Сергеевной Демидовой? А ждет фестиваль нового искусства «Территория» и Граунд-Cолянка - модное место, где энергией и фантазией Кати Бочавар творится новая реальность из разных инсталляций и перформансов. Там с 20 октября предполагается мини-фестиваль «ДЕМИДОВА-ФЕСТ». И даже планируется небольшая выставка, состоящая из разных подлинных вещей, которые ещё предстоит вывезти из квартиры Демидовой на Тверской.
А ещё, в АСТ должна выйти моя новая книга, где собраны ее многочисленные фотосессии, живописные портреты, кадры из фильмов. Все это называется «АЛЛА ДЕМИДОВА. P.S.».
Плюс текст, сочиненный во время вынужденного простоя на карантине, две главы из которых любезно согласился разместить на своем сайте STORY.
Алла Демидова всегда была самой бесстрашной из наших актрис, готовой к дерзким экспериментам и невероятным новациям. Первой в русском театре захотела сыграть Гамлета. Первой из актерской братии стала писать театральную прозу. Первой распознала в Раневской не ридикюльную барыню, томно оплакивающей свой Вишневый сад, а нашу современницу на гране нервного срыва. Первой стала публично читать с подмостков запрещённый «Реквием» Ахматовой. Первой отважилась погрузиться в мир древнегреческой трагедии. И с тех пор играет не для почтенной или малопочтенной публики, но не больше и не меньше, как для бога Диониса (чтоб вы знали!).
Впрочем, может сыграть и какую-нибудь смешную водевильную старушку в кудельках и с мопсом на руках, как в «Настройщике». И тут же соберёт всех золотых Ник и Орлов, выдаваемых у нас за актёрские достижения. Их у Демидовой на самом деле не счесть, и впечатляют они не меньше, чем список режиссёров, которых в разные годы она вдохновляла. А это все сплошь первые имена - Юрий Любимов, Анатолий Эфрос, Андрей Тарковский, Роман Виктюк, Анатолий Васильев, Кирилл Серебренников, Рустам Хамдамов, Кира Муратова. А ведь были еще и знатные иностранцы - Антуан Витез, Теодор Терзополус, Роберт Уилсон... С кем-то получилась красивая и затейливая история сотрудничества, с кем-то все ограничилось только планами, мечтами и разговорами за чаем из антикварных чашек. Но это неважно! Важно, что, посверкивая своим серебреными кольцами и браслетами, Демидова умеет привораживать судьбу, наколдовывать невероятные встречи, приманивать удачу. Она знает старинные заговоры, владеет тайными практиками. Умеет из рядового жонглирования словами и репликами извлекать чистую энергию Театра. Она, конечно, ведьма, колдунья, сивилла, графиня Калиостро... У неё нет возраста.
Monstre Sacre, как говорят галантные французы, когда хотят выразить высшую степень восторга и преклонения. У них там кого не возьми, одни священные чудовища - и Сара Бернар, и Эдит Пиаф, и Арлетти, и Барбара, и Изабель Юппер... Уверен, что в этом ряду наша Алла Сергеевна не потерялась бы. Наоборот, всех бы легко задвинула. Суховатый педант Антуан Витез и собирался проделать этот номер, когда вознамерился поставить с ней «Федру» в Комеди Франсэз. Не дали. Местные артистки легли грудью, чтобы не допустить опасную чужестранку на священные подмостки. А потом Витез умер. И больше никто на такие эксперименты не решился.
Демидовой всегда завидовали и ничего не прощали. Ни ранний успех в кино, ни первый автомобиль, на котором она носилась по Москве и окрестностям как заправская гонщица. Ни то, что ни от кого никогда не зависела, ни с кем особо не сближалась, держалась наособицу, сторонясь любых интриг и закулисной пошлости. Когда не было ролей, писала книги, не было режиссера, сама сочиняла и ставила себе поэтические программы. Жила гордо, одиноко, отдельно.
Да так и продолжает жить, не очень-то интересуясь, «какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе?». У неё есть ее книги, пасьянс, Икша, куда она удаляется каждое лето, как в скит. И там гуляет по полям и лесам в развевающихся на ветру одеждах. А кино уже нет. И театра осталось чуть-чуть. Ее еще можно изредка увидеть в «Ахматовой» в Гоголь-центре или в «Старике и море», если только какой-нибудь амбициозный театральный директор или фестиваль с испуга не согласятся на условия непреклонного Анатолия Васильева. Или услышать, как она читает стихи в Придворной Капелле в Санкт-Петербурге. Великий театр ещё имеет место быть на наших широтах. И это Театр Аллы Демидовой. И этой осенью, надеюсь, вы в этом сами убедитесь.
Сергей Николаевич,
29 сентября 2020
Никогда не надо возвращаться туда, где прошло детство
«И никакого розового детства… Веснушечек, и мишек, и игрушек»…
Даже вельветовый Мишка, живущий у нее дома на верхней полке книжного стеллажа, оказался не ее, а принадлежал ее покойному мужу Владимиру Ивановичу Валуцкому.
- Тогда игрушки у всех были одинаковые, - говорит А.С. – у меня был точно такой же мишка. Но он давно потерялся во время бесконечных переездов. Да и вообще никому бы и в голову не пришло хранить мои игрушки!
В голосе А.С. слышится не обида, а суховатая констатация факта: хранить некому, заботиться особо тоже. Отец погиб на войне, мама потом вышла замуж. Об отчиме ни слова.
Детство было бедное, военное, туберкулезное. Ледяная вода, хлюпающая в промокших войлочных валенках. К чаю вместо сахара свекольные очистки - обычное угощение. Одно-единственное платье, как говорится, и в пир и в мир. Да и какие пиры были в те времена! А если случались редкие праздники, то она обычно стеснялась притронуться к еде: вдруг догадаются, какая она голодная. С тех пор никогда не ест в гостях. Привычка детства.
Дедушка и бабушка Аллы Демидовой по материнской линии со своими детьми. В центре пятилетняя Шура, мама актрисы
Бабушка-старообрядка. Один из самых запомнившихся кадров детства: на фоне розовеющего закатного неба бабушка кладет поклоны и истово молится. Это тоже оттуда – двуперстый старообрядческий жест и непонятные слова молитв на старославянском языке, чей смысл откроется ей только спустя много лет.
Взрослый мир пугал. Взрослый мир был чужим и страшным. Там шла бесконечная война, а с шести утра до двенадцати ночи не умолкал репродуктор, висящий на кухне. Из его черных недр то раздавался тревожный баритон диктора Левитана, то неслась музыка Чайковского, то терзала виолончель неутомимая Галина Козолупова.
А по ночам в темноте шуровали крысы, от которых надо было прятать съестное.
Вот еще один кадр из детства: мама кладет хлеб в холщовый мешок и подвешивает его высоко к потолку. А вот они с мамой возвращаются домой и видят, что вся их комната утопает в белом пуху как после погрома. Это крысы, не добравшись до хлеба, в бешенстве растерзали подушки.
Алле полтора года
Отца помнит смутно. Звали его Сергей Алексеевич. Во время войны он приезжал дважды. И совсем ненадолго. Первый раз на два дня, когда она жила у бабушки в деревне Сельцо под Владимиром. Тогда ее разбудили среди ночи. Ему не терпелось увидеть маленькую дочь. У него в солдатском рюкзаке было две игрушки: лиса и слон. АС спросонья выбрала лису. Слон достался на следующее утро ее молочной сестре Наташе. Как она потом орала! Ей тоже хотелось лису. Но АС не отдала. Поезд ушел. Эта рыжая лиса потом еще долго жила у нее, пока мама не передарила ее кому-то. «Ведь ты же уже большая!».
Ничего от отца не осталось, кроме нескольких фотографий, где он еще совсем молодой вместе с мамой. Смотрит выжидательно, с рассеянной полуулыбкой на губах. Белая сорочка, галстук, набриолиненные волосы. Как будто только что из парикмахерской. А мама – уютная хохотушка, с ямочками на щеках.
Родители Сергей Алексеевич и Александра Дмитриевна, 1935
Это потом она узнала, что еще до ее рождения папа прошел тюрьму и ссылку. Был освобожден за примерное поведение, но прописаться в Москве ему не разрешили. Только сто первый километр. И он приезжал к ним с мамой наездами из Рузы, где жил у старшей сестры. Ну, а потом война.
В их последнюю встречу, когда мама ушла на работу, и они остались вдвоем, он спросил: «К маме кто-нибудь ходит в гости?» И А.С., хотя знала, что у мамы есть другой мужчина, ответила: «Нет, никогда!».
«Не верьте женщинам. Никогда не верьте женщинам», - как говорила Марлен Дитрих.
Сергея Алексеевича Демидова убили 17 февраля 1945 года в деревне Выжихи Ломжинского воеводства в Польше. Она навсегда запомнит салют в честь взятия Варшавы - палили из пушек за кремлевскими стенами. И мамин плач – похоронка лежала на столе.
А до этого ей приснился папа. Хотя А.С. почти никогда не запоминает свои сны. Но этот почему-то запомнит на всю жизнь. Как папа, с которым она только что сидела на диване, вдруг стал маленьким-маленьким, как Мальчик-с-пальчик, и провалился куда-то в щель под шкаф. Такой вот странный сон!
Что там дальше? Улица Осипенко, гостиница Балчуг, Москворецкий мост, Красная площадь, Александровский сад, Манежная площадь – главные адреса ее послевоенного детства. Мама ходила по этому маршруту в университет, где работала лаборанткой, а А.С. с ней в свой детский сад во дворе университетского корпуса. Зимой мама возила ее на санках.
- Я вижу, как по белому снегу от Василия Блаженного катится вниз красное яблоко, которое я уронила. А в самом Василии Блаженном, вернее внизу, над тротуаром, есть норка, где живет Королева крыс. Каждый раз, когда мы проходили это место, мама рассказывала мне новую историю из жизни Королевы. Я точно знаю, что она и сегодня там живет. На пустой Манежной площади ставили большую елку с игрушками, а вокруг продавали конфеты и мороженое. Но это уже было после войны. У меня одно время наслаивается на другое.
Женская школа N626. Там А.С. первым делом побежала записываться в драмкружок. И сразу как пощечина: «Бобыль Бакула – Демидова». А она так мечтала о Снегурочке! Не дали. Потом эта история с ней будет повторяться много раз. Она научится делать вид, что так и надо. Ей не надо чужого. Ни лакомств, ни ролей. Бобыль так Бобыль
Из самых страшных воспоминаний: ее держат за руки и за ноги на Овчиниковской набережной над водой. Внизу сверкает река, по которой медленно плывет груженая баржа. Солнце слепит глаза. Ей не вырваться. Силы не равны. Злые дети решили ее проучить, чтобы «не высовывалась».
На самом деле она слабая, болезненная, домашняя. Плохо прыгает через веревочку. Совсем не знает законов уличной стаи. И вот теперь за это она полетит в воду. И тут уже не страх, не паника, а какое-то полное онемение, неспособность и даже нежелание сопротивляться. Когда эта пытка закончилась, и она в полуобмороке на ватных ногах добралась до дома на улице Осипенко, то поклялась себе страшной клятвой, что никогда больше не будет иметь дело ни с одним коллективом. Лучше одна. Всегда одна.
В тот день, когда умер Сталин, она соберется с подружкой в Кадашевские бани. Все дома, конечно, замерли, облачившись в глубокий траур и беспросветную скорбь. Какая баня! Но с детства А.С. терпеть не может менять свои планы. Если что-то наметила, доведет до конца. Тогда они попарились и помылись от души. Никого в бане больше не было. Только они, две худеньких девочки, пришедшие смыть с себя несуществующие грехи. Так и запомнится ей 5 марта запахом дегтярного мыла, жаркого пара и какой-то веселой, хрустящей свежести. Начиналась новая жизнь, которую она смутно предчувствовала, боясь себе в этом признаться.
Из других прекрасных воспоминаний: она с мамой в театре. Кажется, это филиал Большого, где теперь Театр Оперетты. Они сидят где-то под самым потолком. А внизу позолота, хрусталь, погоны и военные кители, пунцовый бархат занавеса, который медленно раздвигается в разные стороны. Самого спектакля не помнит. Только смутные видения из какой-то старинной жизни в виде нагромождения разных тканей, длинных шлейфов, чуть съехавших париков и очень яркого, праздничного грима.
В сознании навсегда отпечаталось, что это и есть настоящий Театр. Сон, мечта, таинственное сияние и сверкание. Что-то подобное потом изобразит Роман Виктюк в самом начале их «Федры», когда она, закутанная в цветные шелка, будет безмолвно возлежать, как одалиска на полотне Энгра.
«Я не увижу знаменитой Федры…»
Откуда в ней была такая уверенность, что, нет, она-то увидит? И эта ее смешная детская фраза «я стану великойартисткой», которую так любят цитировать журналисты. Именно так, в одно слово!
То ли где-то вычитала, то ли услышала все в том же репродукторе. Кто тогда был в ранге великих? Победительная мхатовская премьерша и сталинская лауреатка Алла Константиновна Тарасова? Нежноголосая инженю, любимица московских интеллигентов Мария Бабанова? Трагическая дива былых времен Алиса Коонен? Не думаю, что А.С. тогда знала их всех по именам. Но голоса наверняка слышала. Радиоспектакли главных московских театров входили обязательным пунктом в образовательный список столичной школьницы старших классов. Как и походы в Третьяковскую галерею, благо она была всего в трех шагах от «Балчуга». И фильмы итальянского неореализма, счастливо избежавшие цензурных советских ножниц и добравшиеся во всем своем черно-белом великолепии до экранов «Ударника» и «Художественного». И, конечно, книги, книги – ее главные друзья и собеседники на всю жизнь.
Алла Демидова - студентка экономического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова
В 18 лет А.С. уйдет из дома. И никогда уже больше туда не вернется. И в район Замосковоречья ее сейчас совсем не тянет.
- Никогда не надо возвращаться туда, где прошло детство. Детство должно быть в памяти. И возникать в бессонные ночи…
Отношения с мамой на долгие годы были формально-отчужденными, прохладными. Они заметно потеплеют, только когда не станет отчима. К тому времени А.С. будет уже известной актрисой. Александра Дмитриевна доживет до 92 лет. Не работала только последний год, потому что почти ослепла. Когда она умерла, А.С. была на гастролях. Но на похороны успела. Удивилась и была тронута, когда увидела всю мамину кафедру в полном составе с цветами. В МГУ Александру Дмитриевну очень любили.
После ее смерти А.С. нашла у нее дома в шкафу целую папку разных вырезок старых интервью и газетных статей, посвященных спектаклям, фильмам с ее участием.
- Я и не знала, что она их собирает. Она никогда мне об этом не говорила.
- Она вами гордилась?
- Думаю, ей было приятно, когда обо мне говорили хорошие слова ее сослуживцы. Но сама она никогда меня не хвалила. Никогда! Даже когда я была маленькой и, конечно, очень ждала похвалы именно от нее.
- Что стало с теми вырезками? Вы их выбросили?
- Нет, отдала в монастырь в Коломне, где сейчас часто бываю. Монашки их разобрали по годам, аккуратно разложили по папкам. Может, еще пригодятся для вашей книги?
Володя
Для меня он, конечно, был всегда Владимир Иванович. Муж А.С. Он почти никогда не появлялся, когда я приходил к ним в дом. Гости А.С. – это ее гости. Он-то тут при чем? Обретался он в какой–то дальней комнате в конце коридора. Молчаливый, седой, учтивый. Носил очки в профессорской металлической оправе и темные клетчатые рубашки. Всегда первым брал трубку, когда кто-нибудь звонил в дом, а на просьбу позвать А.С. смешно отвечал: «Я сейчас пойду ее поищу».
Алла Демидова и Владимир Валуцкий в своей первой квартире в кооперативном доме «Молодежь театров» на углу Садового кольца и улицы Чехова (ныне Малой Дмитровки)
Никогда не считал, но, кажется, у них дома пять или шесть комнат. Когда-то вся квартира принадлежала сталинскому дипломату П. Майскому. Потолки, паркет, номенклатурные виды из окон на Моссовет и памятник Юрию Долгорукому. Хотя по нынешним временам квартира не такая уж и большая. Вполне можно было бы крикнуть: «Алла, тебя к телефону». Но у них было так не принято. «Я пойду ее поищу»…
В.И. даже к завтраку не позволял себе появиться в халате. Всегда в свитере или домашней куртке. Чувствовалась польская кровь. Благородство манер, чувство стиля. И сам он был такой гордый шляхтич.
Хотя никто об этом и не догадывался. Все его знали прежде всего как автора кассовых советских хитов «Семь невест ефрейтора Збруева», «Начальник Чукотки», «Зимняя вишня». Не говоря уже о сериале про Шерлока Холмса с участием его друзей В. Ливанова и Ю. Соломина. У В.И. была репутация классного профессионала, умного, вдумчивого, не умеющего гнать халтуру. Он цепко держался за быт и психологию, а потому прекрасно вписался в ситуацию застойных 70-х. Формулу «кино для людей» он освоил в совершенстве. Может быть, поэтому его любили и ценили такие разные режиссеры, как Александр Зархи и Игорь Масленников, Илья Авербах и Станислав Говорухин. Это был его круг, его кино, его «Ленфильм», студия, которая долгие годы была для него родным домом. Со всеми драмами, склоками, пьяными объяснениями в сигаретном дыму, бессонными ночами в «Красной стреле», с бесконечными схватками в начальственных кабинетах Госкино, где каждый его удачный сценарий обрастал десятками уродских поправок. И все это надо было преодолевать, исправлять, пробивать. Сколько жизни на это ушло! Но В.И. умел держать удар. Никогда не сдавался. Когда доходило до дела, был холоден и невозмутим, как хирург в операционной. Знал, где можно уступить, где нельзя, а главное, как сделать так, чтобы его сценарий все-таки остался живым.
- Я ненавижу читать сценарии. И на слух их просто не воспринимаю. Зато со своей стороны я не оставляла Володю в покое. Все требовала, чтобы он слушал мои литературные и поэтические программы. Он усаживался в кресло с Микки (пекинесом) или Машей (пуделем), а я им все читала и читала, пока они в изнеможении не засыпали, утомленные моим чтением. Впрочем, если он мне делал замечания, я выполняла их беспрекословно. У Володи был идеальный слух на фальшь.
Когда А.С. говорит о В.И., в ее голосе начинает звучать обертон какой-то насмешливой нежности, такого легкого родственного подтрунивания, которое можно позволить себе, только говоря о том, кто давно является частью тебя, твоего прошлого, твоей жизни. С кем нельзя расстаться («Расставание наше мнимо, я с тобою неразлучима...») И даже когда разлука произошла, В.И. все равно все время где-то здесь, рядом, в соседней комнате, где по-прежнему стоит его компьютер, а на стеллаже сидит его детский вельветовый мишка, и на стене висят ее молодые портреты.
Вместе с Владимиром Валуцким в Третьяковской галерее
- Володя был любимый сын. Он всю жил с бабушками, тетушками. С дедом. С мамой! Единственный мальчик в семье. Если он в детстве заболевал, то болел с шиком, размахом. Его тут же укладывали на огромную бабушкину кровать, где он возлежал со своими книжками и игрушками. А все вокруг него водили хороводы. У меня все было по-другому. Я, заболев воспалением легких, которое потом перешло в туберкулез, болела практически одна. Никому особого дела до меня не было. Просто отдали в больницу. Конечно, повторить уклад его семьи я бы не смогла. Поначалу он привозил обеды от своей мамы, наверное, в тайной надежде, что когда-нибудь я сама научусь готовить. Но я не любила возиться на кухне. Да и как-то не приучена была к этому с детства. Он даже мою маму навещал чаще, чем я. Притом что она не очень-то нуждалась в этих его визитах. Тем не менее ему это было важно. Так же как отмечать дни рождения, праздники. У них дома это тоже было заведено.
- Вас это раздражало?
- Нет. Иногда я про себя посмеивалась над этой его привычкой или потребностью. Но не раздражалась.
- А сам он не высказывал претензии, что это с вами невозможно?
- Ни разу в жизни. Хотя я понимаю, что ему была нужна другая жена. Потому что он семейный человек, любящий и привыкший жить в семье. А я всегда была на стороне, и в семье тоже как бы на обочине. У Володи где-то есть старая книжка «Жизнь животных» Брема со странными фотографиями. Там сидят на скамейке одинаковые макаки, и есть одна, сидящая отдельно, отвернувшись от всех. Вот это я.
- Вы как-то признались, что когда вы тяжело болели, он вас спас…
- Он спасал меня несколько раз. И в этом было, кроме всего прочего, его отношение к долгу, семье, близким. Даже когда у него родилась на стороне дочь, любимая и долгожданная, он должен был от меня уйти. Но не ушел. Даже слова мне тогда не сказал.
- Вы позже узнали?
- Через несколько лет. У меня была в это время тяжелая операция. Он ходил ко мне в больницу как на работу. Хотя тогда у него родилась маленькая дочь. Так что тут у меня к нему нет никаких претензий. И даже какие-то слухи о его романах на наших отношениях никак не отражались. Мы с ним жили как брат с сестрой. На самом деле таких браков много. Взять ту же Лилю и Осипа Бриков. Но в основном среди интеллигенции, которая не спешит это обнародовать. Самые крепкие браки не замешаны на сексе. Секс уходит, а любовь и привязанность остаются.
И еще, - игра! Как ни странно, даже в преклонные годы они не переставали играть, придумывая и разыгрывая смешные скетчи. Такой маленький театр для себя. Со своим оригинальным репертуаром, набором ролей, смешных реплик.
Тут многое зависело от настроения и даже времени суток. Например, оба обожали играть в зоопарк, который постепенно разрастался, менялся, трансформировался. Какие-то животные исчезали, сбегали, какие-то приходили им на смену. Звериные клички и маски давали возможность высказать наболевшие обиды и претензии, не допуская возможности перейти на личности. Театр страховал их и тут. Как правило, В.И. обижался на слова, А.С. – на интонации. А в какой-то момент они прикрыли свой «зоопарк», чтобы переключиться на двух смешных «тасманийцев» Арчибальда и Ромуальда. Позднее В.И. сочинит про них детскую книжку с картинками.
Я прошу А.С. рассказать, как эта игра происходила, как распределялись между ними роли.
- Ну, представьте себе, сижу я утром за кофе и пасьянсом. Входит Володя. Если у меня хорошее настроение, то я его приветствовала каким-нибудь смешным текстом: «Входите, Аркадий Аркадьевич! Садитесь, пожалуйста, кушать подано…» Изображаю обезьянку-прохиндейку. А он сразу должен включиться в игру. Маски и реплики мы придумывали на ходу, меняя их в зависимости от настроения. Однажды мою фразу он вставит в свой сценарий фильма «Повесть о неизвестном актере». Там провинциальный актер, которого играл Евгений Евстигнеев, спрашивал у столичного гастролера, недавно обзаведшегося молоденькой женой: «Ты кого взял? Она из наших или из публики?». Вот это разделение на «наших» и «публику» для меня с Володей значило очень многое, как и для всех людей нашего круга. Мы все-таки были «свои». Все друг друга знали, были постоянно на виду. Дорожили репутацией, сторонились дружбы с начальством, старались не снижать уровень, не идти на поводу у «публики». Поддерживали тех, кого очень уж гнобили. Существовала негласная, непафосная, но какая-то очень четкая система нравственных координат, которую никому не полагалось нарушать. Но в конце 80-х все куда-то покатилось и рухнуло. И те, кому повезло уцелеть, как мне, живут среди сплошных руин.
Владимир Валуцкий, начало 90-х годов
Ночами напролет он бесконечно выстукивал на компьютере все новые и новые версии своих сценариев, которые теперь отвергались с другими формулировками и под другими предлогами. Если раньше судьбу кино решали бывалые аппаратчики, то теперь их сменили дюжие ребята, важно величавшие себя «продюсерами» и не слишком выбиравшие выражения, чтобы объяснить, кто главный на съемочной площадке.
Тем более что написание сценария – это еще не самый дорогостоящий этап в производстве фильма, а всего лишь «работа с документами», которая может длиться сколько угодно долго в зависимости от капризов и фантазий очередного заказчика.
Представляю, как мучился В.И. со своим «Адмиралом». Сколько сил потребовали «Банкрот», «Шпион», «Диверсант», «Благословите женщину».
В своем интервью для журнала «Сеанс» он с горечью признался: «Эта каторга… меня доконала. Настолько, что пропало желание вообще работать в кино». Перечисляя причины своего разочарования, скажет: «Во-первых, я не хочу и не умею писать под диктовку малосведущих в кино (да и в жизни) людей. А во-вторых, и в главном - мне надоело терпеть такое понижение статуса кинодраматурга, когда без спроса и предупреждения кто-то за него перекраивает все в сценарии, не объясняя, почему это делается и зачем. Нет, вру, один раз мне объяснили: видите ли, ваш сценарий слишком хорош, нам надо попроще».
На самом деле это В.И. был слишком хорош для кино, которое пришло и воцарилось на российском экране. Но это обстоятельство вряд ли могло его так уж утешить. Он привык быть при деле, в процессе, чтобы с ним и его мнением считались. В.И. попытается найти себе применение в новых обстоятельствах. Начал писать автобиографическую прозу, где снова ожила его любимая Покровка, N9, двор его детства с азартными послевоенными играми в «расшибалочку» и «пристеночек»… Никто уже не помнил этих названий. Никто не знал, как выглядели хоромы купцов Арбатских, где еще герои пьес А.Н. Островского заказывали себе парадные кареты. Недаром у В.И. с детства было кличка «Умный», которым его наградила местная шпана из уважения к недюжинным познаниям в области истории и литературы. «Ну, Умный, рассказывай», - этот призыв, звучавший во дворе на Покровке, странным образом не растерял своей актуальности и 70 лет спустя. Только кому теперь ему было рассказывать? Да и зачем?
Уже после его смерти А.С. признается мне:
- В моей жизни было много увлечений, даже влюбленностей. Но только сейчас начинаю понимать, что по-настоящему любила я только трех человек. Мою бабушку, с которой постоянно ссорилась и мирилась. Маму… Хотя я рано ушла из дома и никогда больше не жила с ней под одной крышей. И Володю!
А потом, выдержав паузу, насмешливо добавила: «Любовь ведь бывает разной».фото: Данил Головкин; личный архив А.С. Демидовой
