Василий Шукшин, последний романтик

Автор: Диляра Тасбулатова

Василий Шукшин, человек феноменального склада, актер, режиссер и писатель в одном лице, умер 2 октября 1974 года, в разгар съемок эпопеи «Они сражались за Родину», в каюте теплохода. Первым его обнаружил Георгий Бурков, друг и коллега, с которым они вместе снимались в фильме Бондарчука.

Посмертная награда

…Во всем этом есть что-то символичное – они и по сюжету картины были друзьями, всё пополам, хотя бывало и ругались. Но как бы там ни ругались (чаще нападал грубоватый Лопахин-Шукшин), было ясно, что оба жизни друг для друга не пожалеют. Сергей Бондарчук, зарекомендовавший себя как мастер батальных сцен, здесь превзошел самое себя: танковая атака немцев, особенно первая, настолько устрашающая, так что кровь стынет в жилах, а Шукшин бледнеет прямо в кадре при виде надвигающейся армады на остатки их полка, произвела и на зрителей оглушительное впечатление. «Они сражались за Родину» стал лучшим фильмом года, его посмотрели более сорока с половиной миллионов зрителей, примерно седьмая часть необъятной страны, Шукшин же в роли простого солдата был объявлен, по опросам журнала «Советский экран», лучшим актером. Так сказать, посмертно…

Справедливо – на нем, собственно (хотя и сам Бондарчук в роли комбайнера Звягинцева весьма неплох, и Бурков на своем месте), фильм и держится: Шукшин, как это умел Герман, сумевший поднять аутентичную картину мира давно минувших дней с пугающей достоверностью, проделал примерно ту же работу. Лопахин – как бы советский Швейк с поправкой на отечественные реалии, что суровее даже чем у Гашека, – балагур и бабник, человек бывалый, в обычной жизни - душа компании и компанейский выпивоха, шахтер, ежедневно рискующий жизнью и в мирные времена. Образ цельный, без лакировки, как тогда выражались, плакатности и декоративной мужественности - как говорится, на войне как на войне: недаром над ним подшучивают, что, дескать, «испужался», побледнел при виде немецких танков. Тут не только побледнеешь, бросишься наутек (и такое бывало, и не раз), в штаны, извините, наложишь (и это бывало, чего греха таить), хотя раньше в советских военных фильмах ни о чем подобном речь, разумеется, не шла.

Матрос Шукшин

…Я намеренно начинаю с конца, с фильма, на съемках которого Шукшина не стало (сказалась стародавняя язва, заработанная им еще в армии, плюс инфаркт, плюс неумеренное курение и выпивка) - прежде чем стать лучшим актером года, он, рожденный в деревне Сростки, что на Алтае, пережил еще в детстве страшную нищету, чуть ли не голод. Макара Шукшина, отца Василия, в ту пору двадцатилетнего, безжалостно расстреляли - свои же, как водится, свершив скорый и неправедный суд, обвинив в «антиколхозном» заговоре, а мать тянула на себе кошмарный быт начала тридцатых. Хоть не выселили, а ведь хотели, прямо на улицу: Мария Сергеевна, тогда еще юная Маша, уперлась и дом отстояла.

До ВГИКа, куда он, человек в ту пору малообразованный (на приемных экзаменах честно признался, что «Войну и мир» не читал) Шукшин где только ни побывал: работал и на заводах, и сельским учителем, и армию прошел, матросом на Балтийском и Черноморском флоте - то есть получил, как говорится, громадный жизненный опыт, который потом отразится в его прозе, понимании характеров и природы человека. Хотя далеко не каждый матрос становится писателем или режиссером, Шукшину было необходимо, что называется, знание жизни – его писательский дар, по-видимому, получил заряд в бесконечных шатаниях по стране, иностранцам кажущейся экзотичной. Да она и есть экзотичная, чего уж там.

Писать он, кстати, начал как раз на флоте, читая свои первые рассказы сослуживцам: мне кажется, он сразу взял верный тон, в своем роде универсальный, тот самый, невероятно точный, что понимает всякий, независимо от уровня образования и жизненного опыта. Позже, оттачивая мастерство, он писал сразу, до запятой, куском, без помарок и редактуры, начисто (вот это поразительно, говорю вам как редактор, по пять раз возвращающийся к тексту, неважно, к какому).

Потом, как известно, решился поехать во ВГИК – поступал, в виду опять-таки какой-то кромешной бедности, в гимнастерке, что ему, как ни странно, очень шло, ординарный костюм был бы не так органичен. Поступил с первого раза (что тоже удивительно, вгиковские бастионы штурмуют иногда годами), причем к самому Михаилу Ромму, чутье которого на будущих гениев давно вошло в поговорку, в анналы истории советского кино. Чуткий на таланты Ромм сумел разглядеть среди московских абитуриентов-интеллектуалов «деревенщину» Шукшина, хотя, как уже было сказано, паренек из деревеньки Сростки признался, что в глаза не видел «Войну и мир». По сравнению с рафинированным Тарковским он, конечно, глядел простаком, да и другие его однокурсники – Абуладзе, Чухрай, Митта, городские мальчики из хороших семей, начитанные и хорошо воспитанные, сильно отличались от этого наивного паренька из глубинки. Интересно, что все они, и «деревенщина» Шукшин, и столичные интеллектуалы, в будущем стали классиками советского кино, «составили его славу», как любят говорить на чествованиях и юбилеях. Несмотря на то, что Шукшин и Тарковский в своем роде противоположны, каждый из них создал свой мир, свою, как любят говорить, планету; оба обладали своим собственным, ни на кого не похожим голосом.

Пашка-Пирамидон

Между тем, именно у Шукшина, как ни у кого другого, был свой неповторимый голос и среди писателей-деревенщиков, - не только среди его однокурсников, будущих звезд режиссуры. Интонация, которую ни с кем не спутаешь.

Вот эта уникальная интонация, особый тон и атмосфера его рассказов потом плавно перейдут и в его режиссерские работы, хотя писать и снимать далеко не одно и то же: тем не менее Шукшин уже в своей первой полнометражной картине, «Живет такой парень», уловил собственную манеру снайперски точно. Этот самый «Парень», где в том числе состоялось открытие Куравлева, как актера в буквальном смысле незаменимого, тоже обладающего собственным, не заемным внутренним миром, - моя самая любимая картина в фильмографии Шукшина. Сам он предпочитал «Печки-лавочки», чудесную комедию о деревенских простаках, называя ее лучшей среди своих фильмов, но «Живет такой парень», мне кажется, масштабнее.

Именно здесь Шукшин вывел на авансцену так называемый «русский характер», давно обросший мифами и намекающими на величие и особенность этого этноса. Шукшин же легким движением стирает со своего Пашки Колокольникова «хрестоматийный глянец», демонстрируя нам простодушного дурака, российского Кандида, Иванушку середины ХХ века. Дураковат, зато способен на подвиг, каковому у нас всегда найдется место, по чьему-либо недосмотру и халатности. Гори оно синим пламенем – и здесь в прямом смысле: от загоревшихся баков в грузовике все разбегутся. Все, кроме Пашки. Он же, вскочив в дымящуюся машину, выведет ее далеко за ворота завода и в последний момент спрыгнет, переломав себе кости.

…Если выйти за пределы фильма и пофантазировать, то, кто его знает, не превратится ли Пашка со временем в Афоню, уже из другой, как вы помните, картины другого режиссера, где Куравлев играет иную ипостась «тайн» русской души: Шукшин же, будучи идеалистом, на такое предположение, думаю, осердился бы. Снятый на волне исторического ХХ съезда, в атмосфере Оттепели, фильм тем не менее был недопонят – в частности, иных критиков возмущало то обстоятельство, что Пашка был, хм, малообразованным человеком. Да что там малообразованным – вообще никак не образованным: в уморительной сцене, где он представляет себя «иностранцем», вместо какого-нибудь там «пардон муа» он важно произносит «норсульфазол». Или «пирамидон», любимое его словечко. За склонность к «изящному» в деревне Пашку как раз и прозвали Пирамидоном. Вот эта насмешка над срединным русским человеком, как показалось особо упертым борзописцам, и оскорбила радетелей казенного оптимизма.

Степка-дурак

В следующей шукшинской картине, «Ваш сын и брат», гораздо более слабой и, в общем, тенденциозной (слишком прямолинейный месседж - назад к корням) Куравлев вновь блеснет, хотя экранного времени ему отведено не так уж много. Сбежав, как скоро выяснится, из тюрьмы всего за три месяца до окончания срока (и сел-то за элементарную драку), Степан - вот уж точно русский размах и недальновидность - просто не в силах выдержать тупого распорядка и самого вида тюремных стен. На волю хочется, к реке, на просторы… Диалоги там такие, со смеху помрешь: вот, говорит Степка, в тюрьме-то как раз и хорошо - дома я раз в месяц в кино ходил, а там – два раза в неделю. А не хочешь кина, продолжает он, в Красном уголке лекция: «Честь и совесть советского человека» или «Положение рабочих в странах капитала». Ха-ха, гениально: только Куравлев с его редким комедийным даром и фантастическим обаянием хитрована-простака мог произнести такое. В родительском доме празднуют возвращение блудного сына, и он знай себе веселится, частушки поет, пока за ним не придет строгий милиционер, знакомый, конечно, деревня-то небольшая, искренне сокрушаясь и жалея Степку – дурак ты, ох, дурак! Всего-то три месяца оставалось!

Отца семейства играет Всеволод Санаев, в принципе очень хороший актер, который здесь как-то уж слишком напирает на сохранение деревенского уклада, с презрением отзываясь о городе и цивилизации. Два его сына живут как раз в «гнезде разврата», один удачно женился на «перспективной» и работает тренером по борьбе, Степан вновь получил срок, а еще один сынок тут же трудится, строит коровники. Целых 90 рублей в месяц, деньги хорошие, говорит старик (да уж, на такие средства и в шестидесятые не разбежишься), мечтая собрать всех своих детей за одним столом, после чего, видимо, отправит их махать топором от зари до зари за эти самые 90 целковых, «хорошие деньги». А ведь еще Чехов мечтал освободить народ от тяжкого, изнуряющего труда.

Благими намерениями

Собственно, и в «Печках-лавочках», и в «Калине красной» постоянно акцентируется этот, чуть ли не достоевский, мотив - «мiром спасемся», общиной с ее нравственностью, православие-народность, похоже (хоть без самодержавия, слава господи), - подразумеваются.

Егор Прокудин, вор-рецидивист, герой «Калины красной», решает вернуться в родные пенаты, откуда уехал «делать карьеру» еще мальчиком, завязать со своим позорным ремеслом и возродиться к новой жизни. Все возможно, конечно, чего только не бывает: недаром «Калину красную» посмотрели 62 с половиной миллиона, такого грандиозного успеха никто не ожидал – уж что-что, но Шукшин никогда не снимал на потребу, расчетливо.

Совпало: миф о раскаявшемся грешнике, припавшем к земле, уголовнике, обнимающим березки, попал точно в цель, в сердцевину той самой таинственной русской души, которую, видимо, Шукшин таки разгадал, - люди плакали на просмотре, хотя в национальной традиции это не заложено, здесь далеки от сантиментов, за смертную казнь ратуют.

Тарковский, Шукшина недолюбливая, аттестовал фильм как «сказочку», что отчасти правда. С другой стороны, Шукшин был идеалистом на манер Андрея Платонова, всё, наверно, грезил о царстве божием на земле, о справедливости, когда каждому воздастся по делам его. Как и Платонов (хотя это отдаленная ассоциация) он говорил на своем собственном языке, живя - посредством этого языка - в том мире, где рецидивист может раскаяться, где справная красавица верит ему безоглядно, где на краю поля растут тоненькие березки, как символ непорочности намерений. Вот разве что – намерений, результаты же могут быть пугающими: этот российский идеализм, с его, в общем, жестокосердностью – вот что такое «Калина красная», лидер национального проката середины семидесятых. Периода день ото дня крепнущей бессмыслицы, конца исторического Времени, когда позади – разрушенная страна, где боготворимый Платоновым пролетариат, а Шукшиным – крестьянство, вооружившись кто чем, сладострастно рушили вековечные устои. Не пожалев ни малого ребенка, ни старика: у самого Шукшина в анамнезе и казненный без суда и следствия, ни в чем не повинный отец, и еле выжившая, как вы помните, мать, чуть не изгнанная из собственного дома. Истоки и смысл русского коммунизма, брат на брата – ради головной идеи. Как говорит белый офицер в финале фильма «В огне брода нет» - русский идет на русского…

Шукшин при этом всегда был искренним – если у него и были заблуждения, у кого, во-первых, их нет, а во-вторых, иные ошибки дороже всезнайства. Как писатель он неизменно вызывал восхищение – в том числе и у требовательного Высоцкого, не говоря уже о других, вроде Виктора Некрасова, обожавшего Шукшина, или мастеровитого Пьецуха, владевшего жанром русского абсурда как никто другой. Шукшин как раз абсурдистом не был, его проза работает по-другому, стремясь разглядеть в каждом герое толику человечности. Эту человечность он привносил и в свои актерские работы – и в бондарчуковской эпопее в том числе. Он сам, во всей полноте своей личности, человек простого происхождения, был символом того, кто жаждет правды и чистоты помыслов, стараясь не грешить против истины, как он ее понимал.

Этого нельзя выдумать

«И ведь что любопытно: этого нельзя выдумать, нельзя пересказать с чьих-то слов, а можно только схватить в эфире и преобразовать в художественную прозу, пропустив через «чёрный ящик» своей души. Словом, не объяснить, «из какого сора» явился шукшинский мир, эта скрупулёзная анатомия русской жизни шестидесятых и начала семидесятых, по которой грядущие поколения будут о нас судить» (Вячеслав Пьецух).

Прошел по лезвию

Рано погибнув, Шукшин и сделал до обидного мало: фильм о Стеньке Разине ему так и не дали снять, о чем он страшно печалился, за свою короткую жизнь успел снять всего-то пять картин: «Живет такой парень», «Ваш сын и брат», «Странные люди», «Печки-лавочки» и «Калину красную». Кстати, о «Странных людях», о которых я выше не упоминала: в принципе это проба пера, картина по языку очень несовершенная, хотя в одной новелле - о том, как некто Бронька не может удержаться, чтобы не наврать посторонним туристам о своем покушении на Гитлера, - привычно блистает умелый, техничный Евгений Лебедев, прима БДТ. Чересчур театрально, на мой непросвещенный взгляд, зато этот эпизод до сих пор помнят – как, скажем, монолог капитана в «Двадцати днях без войны» в исполнении Петренко.

Однако для времени, когда каждый сценарий проходил через бесконечные цензурные правки, заседания худсоветов и полное непонимание, тот факт, что Шукшину все же позволили снять и эти пять фильмов – уже удача. Вспомните судьбу Киры Муратовой, которой по сути запретили заниматься режиссурой: она то ли полы мыла на студии, то ли библиотекарем там сидела (есть разные версии). Или что вытворили с Аскольдовым, на счету которого один-единственный фильм, «Комиссар», мощное высказывание, безупречный шедевр. Вспомните, как педантично, прямо-таки с садистским, иначе не скажешь, наслаждением мордовали Германа, Параджанова, Осепьяна, Калика… Примеров несть числа: недаром существует параллельная история советского кино и недаром только сейчас можно увидеть, например, полную версию фильма Калика «До свиданья, мальчики».

Прошло почти полвека, а Шукшина всё помнят: почти забыт всесильный Герасимов (именем которого даже альма матер, ВГИК назван), Бондарчук (несмотря на Оскар), нечасто вспоминают и о Пырьеве; забыты и другие – лауреаты Ленинских и Сталинских премий, обласканные властью, благополучные, не знавшие отказа: постановки, ордена и премии, спецпайки, дачи, квартиры и пр. Суета, как говорится, сует и вечная суета. Зато имена Муратовой, Тарковского, Абуладзе, Аскольдова, Шукшина, Калика до сих пор на слуху.

 

Вернулся в Сростки

…В деревне Сростки, откуда родом Шукшин, находится и школа, где он учился. Любопытно, что здание 1928 года до сих пор функционирует: даже парта, за которой сидел ребенком Шукшин, осталась в неприкосновенности. В этой школе, кстати, открыли и посвященную ему экспозицию: односельчане гордятся, что столь незаметное на карте огромной страны местечко – родина их выдающегося земляка…

Неподалеку от Сросток, в деревне Шульгин Лог, Шукшин снимал свои «Печки-лавочки»: как написано выше, он считал их своей лучшей работой.

Здесь же, в Сростках, на небольшой возвышенности, откуда открывается красивый вид, - памятник Василию Макаровичу: босой, он сидит на пригорке - в точно такой же позе, как в последнем кадре фильма «Печки-лавочки».

фото: Советский экран/FOTODOM; Генриетта Перьян; kinopoisk.ru