Радио "Стори FM"
Ловушка для Вирджинии Вулф

Ловушка для Вирджинии Вулф

Автор: Дмитрий Воденников

В 1919 году писательница купила загородный дом – маленький особняк XVIII века Монкс-хаус, «Монашескую обитель». Сейчас этот дом сделали её музеем. «Сказочное место!» – такие записи оставляют посетители. А вот сама писательница так и не смогла ужиться с этой «сказкой». Почему?

В доме детства её чуть не изнасиловали сводные братья, приехавшие погостить. Ей было всего тринадцать, она была тоненькая, очень красивая девочка. Но места на земле ей не было уже тогда. Смерть матери, потом кузины, которую она очень любила, как будто ей отправляли телеграммы. Она пыталась их не читать, лежала коротко в больницах, выходила оттуда такой же юной девочкой, но уже знала: жизнь темна и даже в доме детства ей не будет защиты.

Мне очень нравится одна фраза в тех документах, которые я сохранил, когда разыскивал сведения о домах, в которых она жила. «Дом, в котором родилась и выросла Вирджиния, кажется гиперболой и так гиперболизованного здания викторианской морали».

Викторианский дом и должен быть богатым и чрезмерным. Там обязательно должен царить «главный» обеденный стол. Где будут всё время есть или пить чай. Время вообще будет расписано, как в школьной тетрадке. Самое большое количество времени люди должны в своей жизни проводить именно там. Викторианский дом – это страх пустого пространства (а в душе тем временем уже свистит пролом). Викторианский дом – это комнаты, в которых всё заставлено, всё декорировано, всё потонуло в мельтешении деталей. Большое количество потайных шкафчиков, встроенных шкафов, кладовых. И эркеры, эркеры. Маленькие спальни. В которых можно задохнуться. 

А ещё дом должен быть построен так, чтоб отличаться от всех.

…У меня была в отрочестве одна знакомая, писала удивительные стихи. Я почти ничего не помню из них, кроме двух строчек: «Я строю дом из своего несчастья» и «Я буду жить в дому – бессмысленно, бесцельно». Её звали Люда Базиева, она потом сошла в перестройку с ума, а 90-е годы её добили: она утопилась в пруду, оставив детям записку на столе: «Меня одолели бесы. Мне надо от них избавиться. Я не вернусь». В её жизни уже не было коридора.

Удивительно, что и в викторианских домах Англии тоже почти не было коридоров. По большей части – просто проходные комнаты. Где самые просторные из них – это кухня, гостиная и столовая. Ну а в  столовой стоит этот уже упомянутый «главный» обеденный стол. Обманчивый призрак и символ, что всё на века, в долготу дней. Очень маленькие санузлы, странно спроектированные комнаты, где есть перегородки в 45 градусов. И эркеры, эркеры. Везде эркеры – ещё одна ловушка: окно, которое не совсем окно, видимость дома.

…А снился Вирджинии Вулф совсем иной дом, дом из детства. Может, он тоже был так же заставлен всякими побрякушками, но зато там было почти море за окном. Залив Портминстер. Совсем не Лондон. В Сент-Айвсе графства Корнуолл семья с маленькой Вирджинией проводила каждое лето. Простой летний дом, где она была счастлива. 22 марта 1921 года (уже очень давно умерла мать и давно отец) она записала в своём дневнике: «Почему я так невероятно, неизлечимо и романтично думаю о  Корнуолле? Из-за прошлого, я полагаю. Я вижу детей, бегающих в саду… шум моря ночью… почти сорок лет жизни, всё построено на этом, пропитано этим: так много, что я не смогу объяснить». 

Но детское лето быстро проходит. В доме же отца всё иначе. Там много комнат: для родителей, для детей (а их много; как комнат, их восемь) и для прислуги. Как уже сказано, всё очень мрачно. Газовое освещение, тени по стенам, дубовые тёмные панели и тяжёлые бордовые портьеры. В пять вечера на первом этаже, в гостиной, отцу надо подавать чай. Она потом перенесла это в свой роман «Годы»: «Он допил чай. Несколько капель упало на его остроконечную бородку. Полковник достал большой шёлковый носовой платок и торопливо вытер подбородок. Элинор, сидя на своём низком стуле, заметила странный взгляд сначала в глазах Милли, а потом – Делии. Похоже, между ними есть какая-то неприязнь. Но они не сказали ни слова. Все продолжали есть и пить, пока полковник, подняв свою чашку, не увидел, что она пуста, и не поставил её твёрдо на блюдце, слегка звякнув. Церемония чаепития была окончена. Где-то есть красота, думала Делия, где-то есть свобода…»

О, эта вечная тоска по дому, где всё будет иначе.

Кабинет отца располагается на втором этаже: он весь заставлен книгами, из него открывается прекрасный вид на Кенсингтон. Ещё выше – тесные комнатушки для слуг. Куда они поднимались только спать: большую часть дня они проводили в полуподвале. 

Детскую, из которой Вирджиния выросла, потом переоборудовали в комнату для занятий. Тут она делала домашние задания за своим столом. О чём она тогда думала? Что чиркала на отдельном листке? Какие рожицы рисовала, когда скучала? Или это были не рожицы, а дом, которого нет?

А потом рожицы кончились и начались гримасы. 

Снова утрата – умирает отец, и у Вирджинии случается второй уже по счёту приступ. Сильное возбуждение и ещё новое испытание: страх. Страха так много, что от него не деться даже в сильной головной боли. Ночные кошмары заставляют её кричать в собственной постели. Дом давит даже во сне.

Италия, куда её отвозят весной 1904 года, ни от чего не спасает: «Слишком много немцев, вокруг гостиницы толпятся какие-то странные гномы в женском обличье, похожие на дьявольские существа, выступающие из мрака на свет. Наше путешествие оказалось совсем не таким лучезарным, каким мы его себе представляли. Не было ещё на свете нации более отвратительной, отвратительны и их железные дороги, и улицы, и магазины, и нищие, и их обычаи». Так пишет она подруге 25 апреля 1904 года.

А потом Вирджинию с братьями и сестрой забирают из представительного Кенсингтона в богемный и куда более дешёвый по тем временам Блумсбери. И кажется, ей там лучше. 

Лондон Вирджиния Вулф вообще очень любила. «Лондон постоянно привлекает меня, стимулирует, щедро дарит мне пьесу, рассказ или стихотворение, когда я отправляюсь гулять по его улицам» – так написала она в дневнике 31 мая 1928 года.

Она много ходила (в этом смысле я её понимаю: я сам хожу до пятнадцати километров в день) или рассматривала город со второго этажа лондонского автобуса. Одна её героиня (говори после этого, что герои – это не сам автор) всегда с интересом наблюдала уличные сценки именно с верхней площадки  автобуса, и всегда её настроение менялось от радости к горю: «то она в отчаянии, то сияет и вечно как натянутая струна».

Вирджиния Вульф
Леонард Вулф

Но нас сейчас больше интересует Хогарт-хаус на Парадайз-роуд, куда Вирджиния, вышедшая замуж за Леонарда Вулфа, переезжает в марте 1915-го. Именно туда в марте 1917 года привозится и купленный печатный станок. Когда Леонард Вулф и она однажды шли в сторону Фаррингтон-стрит, они вдруг увидели в витрине небольшой печатный станок и поняли, что он именно такой, как они давно хотели. Этот день запомнился тогда им обоим. Они установили станок сперва в столовой, а потом в подвале. Так они стали издателями. Там же, в подвале, они прятались потом и во время налётов немецкой авиации во Вторую мировую.

Этот дом, выстроенный в георгианском стиле, принадлежал им не полностью: они снимали только половину. Георгианский дом предполагает очень простые комнаты: там обязательно есть декоративный камин, на стенах зеркала в элегантных рамах, окна обрамлены лёгкими драпировками, ничего тяжёлого, ничего пыльного. 

У Малькольма Брэдбери я читаю: «И вот теперь они продали дом и переехали – вместе со всем типографским оборудованием – в район георгианских особнячков и зелёных скверов, что раскинулись вокруг Британского музея. Блумсбери в те годы был не просто почтовым адресом, а состоянием ума. Для Вирджинии он был ещё и неотъемлемым синонимом культуры. Она писала: «Весь Лондон – Лондон, который жемчужина короны, сокровенное сокровище, кладовая шуток, музыки, бесед, дружбы, чего-то важного и невыразимого, Лондон с его пейзажами, издательствами – всё это теперь у меня под боком». Её дневники этого периода полны записей о прогулках по Лондону. «Не надо прилагать никаких усилий, чтобы встретить прекрасное – оно обступает тебя повсюду», – признаётся она в дневнике и даёт себе обещание написать о городе. И тут же обрывает себя: «Однако все мои мысли заняты сейчас «Часами». Роман «льётся легко и свободно», становясь более живым, менее лиричным. Возвращение в центр Лондона пошло книге на пользу. «Лондон хорош для писательского труда, отчасти потому, что, как я уже говорила, сама жизнь здесь держит на плаву», – обронит она в дневнике.

Вирджиния Вульф
Комната отдыха в Монкс-хаусе

Но роковым в её жизни стал другой дом. Летом Вирджиния переезжала каждый год в Монкс-хаус (Родмелл, Суссекс). Они купили его с Леонардом в 1919 году за 700 фунтов, и дом этот стал местом, где ей очень хорошо работалось. Поехала она сюда и в этот раз.

Дом стоял возле церкви. Считалось, что раньше этот дом был приютом для монахов местного монастыря и построен был в начале XVIII века. Я читаю в одном источнике: «Первоначально для освещения использовали масляные лампы, а воду брали из колодца, тяготы жизни смягчал тот факт, что рядом с домом был сад и открывался вид на реку Узу и на холмы». И не могу понять: это речь идёт о первых поселенцах в этой местности или именно о чете Вулфов, но мысленная картинка завораживает. Масляные лампы, дом, похожий на теплицу (первое слово, пришедшее мне на ум, когда я увидел этот дом на фото), ощущение, что всё на миг.

Впрочем, всё на миг и было. Если до начала Второй мировой войны были только проблемы внутреннего порядка, то теперь ужасы вывалились и наружу. На Европу надвинулась коричневая чума, фашисты начали бомбить любимый Вирджинией Лондон, всё, что Леонард организовал для семьи, стало рушиться.

Супруги бегут от бомбардировок – в загородный дом. Но и там нет покоя. У Вирджинии снова начались видения: голоса матери, неприятные разборки с отцом, умершие брат и сестра. 

Страх за мужа, который был евреем (вдруг немцы всё-таки войдут в Англию?) провоцирует головные боли и приступы.

18 марта 1941 года Вирджиния Вулф, по всей видимости, пыталась утопиться. Она пришла с прогулки насквозь мокрая, но сказала, что упала в канаву. Через десять дней она осуществила задуманное.

Вирджиния Вульф
Рабочий кабинет Вирджинии Вулф

«Мой дорогой, я уверена, что снова схожу с ума, – писала она в предсмертной записке. – Я чувствую, что мы не сможем пережить это заново. И на этот раз я не поправлюсь. Я начинаю слышать голоса. Я не могу сосредоточиться. Поэтому я приняла единственно верное решение и делаю то, что кажется мне наилучшим. С тобой я была счастлива абсолютно. Ты был для меня всем, о чём я только могла мечтать. Не думаю, что два человека могли бы быть счастливее, чем были мы, пока не пришла эта страшная болезнь. Я больше не в силах бороться. Я знаю, что порчу тебе жизнь, что без меня ты мог бы работать. И ты сможешь, я уверена. Видишь, я даже не могу подобрать нужных слов. Я не могу читать. Я просто хочу, чтобы ты знал – за всё счастье в моей жизни я обязана тебе. Ты был безмерно терпелив со мной и невероятно добр. Все это знают. Если кто-нибудь и мог бы спасти меня, это был бы ты. Всё ушло. Всё оставило меня, кроме уверенности в твоей доброте. Я просто не могу больше портить твою жизнь. Я не думаю, что в этом мире кто-то был бы счастливеe, чем были мы»…

Вирджинии больше не было на этой земле. Листок с этими словами Леонард нашёл на письменном столе жены. Слуги говорили, что миссис ушла гулять к реке. Бросившийся её искать муж увидел там только покачивающуюся на воде любимую трость Вирджинии. Тело нашли три недели спустя. Карманы пальто были набиты камнями.

Я, когда дописываю статью из этой серии, всегда сохраняю неиспользованный собранный материал (а его всегда много, всё же не входит) в отдельный файл. Который называю так: «Остатки от дома (а дальше имя)». Сделал так и на этот раз. Написал: «Остатки от дома Вулф». И меня в первый раз резануло.

Как будто это не рабочее название, а сама суть её жизни. Как будто ничего в её жизни и не было, кроме этих остатков и горьких ошмётков. В её жизни больше не было коридоров.

Она ушла прямо к реке, и дом детства больше не пугал её своими тёмными тупиками. 

фото: VOSTOCK PHOTO; GETTY IMAGES RUSSIA; LEGION-MEDIA; ALAMY/ТАСС

Похожие публикации

  • Марина Влади
    Марина Влади
    Легендарной Марине Влади, известной в России больше как жена Высоцкого (некоторые, правда, помнят ее еще в «Колдунье», фильме середины пятидесятых) исполняется 85 лет
  • Марлен Дитрих
    Марлен Дитрих
    120 лет Марлен Дитрих - актрисе, певице, иконе стиля, культурному символу, появившейся на свет 27 декабря 1901 года
  • Марлен Хуциев: Время жить
    Марлен Хуциев: Время жить
    Марлен Хуциев был в своем роде чемпионом, оставаясь в форме почти до конца жизни, а прожил он все-таки 93 года. И хотя снял он довольно мало, каждая его картина стала маркером целой эпохи