Автор: Ираклий Квирикадзе
Ираклий Квирикадзе хотел написать о добрых, безобидных зверюшках, а получился рассказ про воров, кровавых убийцах, похитителях бриллиантов
Весной вышла книга «Мальчик, идущий за дикой уткой». В книжных магазинах Москвы прошла серия встреч меня, автора, с читателями. В ресторане «Жан-Жак», занеся бочонок вина, присланного из Грузии, мы с друзьями весело справили выход книги.
На «Мальчике, идущем за дикой уткой» стоит метка «18+». В ней много эротики. Когда я подарил книгу Светлане Юрьевне, учительнице моего сына Германа, его одноклассники, увидев метку «18+», смекнули, что в книге скрывается что-то недозволенное для десятиклассников и украли её с учительского стола. Через неделю книга вернулась на место вся изрисованная восклицательными и вопросительными знаками на полях. Светлана Юрьевна показала мне «Дикую утку» со смехом: «Как вас восторженно читают! Смотрите, три восклицательных знака! В их возрасте я так читала Мопассана и Ленина». Про Ленина я не понял. Мопассана, как и «Декамерон» Боккаччо, читал втайне от родителей, переполненный жгучим любопытством, это я хорошо помню.
«Дикая утка» попала в длинный список конкурса «Большая книга». Первой моей реакцией было позвонить Михаилу Б., председателю жюри конкурса, и напомнить о себе: «Миша, помнишь такого Квирикадзе Ираклия? Лет десять назад ты и я (а может, надо сказать: вы и я?) были членами жюри не помню какого литературного конкурса (но не «Большая книга»)». Тогда, лет десять назад, мы замечательно прожили неделю, хорошо работали, справедливо (как нам казалось) раздали призы и даже сдружились. В старой записной книжке я нашёл Михаила. Б, но почему-то без номера телефона. Это выглядело странно – сотни фамилий с номерами, а тут – пустота.
Я не стал разыскивать Михаила Б. С конкурсами, фестивалями, премиями у меня какие-то особые отношения. Я неудачник. Часто пролетаю (со свистом) мимо… Однажды со сцены лос-анджелесского театра «Кодак», где разыгрывают «Оскары», объявили название фильма «1001 рецепт влюблённого кулинара». Этот фильм (я был автором сценария) получил так желанную всеми кинематографистами мира золотую статуэтку. А четыре секунды спустя сказали, что нет, не «Влюблённый кулинар», а другой фильм получил «Оскара».
Я находился в зале «Кодак» наряженный во взятый на прокат смокинг (он был обязателен). За эти четыре секунды я, счастливый, успел совершить воображаемое путешествие из Лос-Анджелеса в Тбилиси. Увидел толпы соотечественников, которые в аэропорту подкидывают в воздух Пьера Ришара – исполнителя главной роли, продюсера Темура Баблуани, увидел президента Шеварднадзе, прижимающегося нас к груди (он сделал много хорошего для фильма). Эти четыре секунды длились в моём воображении вечность. Но и вечность имеет конец – золотая статуэтка оказалась в чужих руках.
Энди Уорхол желал каждому творцу хоть раз в жизни иметь пятнадцать минут славы, я имел её четыре секунды...
В том самом «Жан-Жаке», где волшебная фея (а как её назвать иначе?) издательница Лена Ш. сказала: «Ираклий, готовьте вторую книгу». Я (не очень трезвый) стал кричать, хотя никто меня не слышал: «Вторая книга будет первой, главной!!!» – с тремя восклицательными знаками. Лена Ш. протянула мне крошечную тряпичную куклу-оберег. Вино, присланное из Тбилиси, было невероятно вкусным…
Придя домой, я услышал на автоответчике: «Приглашаем вас на литературные чтения в Московском зоопарке». Я скинул ботинки, они полетели в разные стороны. Я повторял: «Приглашаем вас на литературные чтения в зоопарке». Уже было заснул, как увидел Екатерину Григорьевну Бухарову-Миндадзе, свою русскую бабушку, которая меня ещё в пятилетнем возрасте учила: «Ираклий, ботинки не разбрасывай, они должны стоять рядом – они любят друг друга». Сквозь прозрачную бабушку я видел свои многоношеные «тимберленды».
Я просил Екатерину Григорьевну: «Мне семьдесят семь, пожалей меня, я пьяный, уставший, не заставляй меня вставать, а?» Не слышит. Вот так всю жизнь – является прозрачная, неумолимая… В молодости сколько раз приходил с любимой женщиной, а чаще с нелюбимой, мы скидывали с себя всё лишнее, и тут же появлялась прозрачная Екатерина Григорьевна: «Ботинки плачут один в одном углу, другой в другом… Поставь их рядом!» Я нехотя отрывался от драгоценного, послушно шёл ставить их рядом. Увы, я не стал благодаря урокам бабушки ни аккуратным, ни дисциплинированным, ни организованным, вот только ботинки, туфли, кеды не дай бог оставить разбросанными – не засну!
Утром я позвонил в зоопарк. Чистый девичий голос объяснил, что уже третий год в зоопарке проводятся литературные чтения, где известные писатели, сценаристы, актёры, телеведущие, художники читают свои рассказы о животных. Как пример таких рассказов девушка назвала «Маугли» Киплинга и «Каштанку» Чехова. Назвала и имена читающих в четверг. Я оценил творческий состав: «Круто!»
С одним из авторов, сценаристом, художником Александром А., я дружил когда-то, мы писали вместе сценарий для французской продюсерши русского происхождения. Помню название сценария – «Убийство Мэри Пикфорд». Но работа не пошла, чёрная кошка пробежала между нами, авторами. «Хорошо бы рассказать историю этой чёрной кошки», – мелькнула в голове мысль. Я спросил: «А о кошках можно?» Чистоголосая девушка ответила: «О кошках пишет Александр А.». Я согласился принять участие в зоопарковских чтениях.
До четверга оставалось совсем не много. Я не знал, о чём писать. Вино мутило мою голову. Я перебрал всех животных, с кем встречался в жизни. Негусто. Ручная ворона была у моего друга Сандро Церетели. Она улетала на прогулки и возвращалась с разными блестящими предметами. Однажды принесла серебряные часы на цепочке с гравировкой «Капитану Владимиру Конксу в 15-летие ОГПУ».
В нашем классе училась Таисия Конкс, в которую все мы, десятиклассники, были влюблены. Сандро писал ей: «Я помню чудное мгновение, передо мной явилась Конкс». Мы хотели вернуть Таисии отцовские часы, но старший брат Сандро Арсен продал их антиквару на сабурталинском базаре. Старший брат тренировал ворону на подобные разбойные полёты. История кончилась печально – антиквар вернул часы капитану Владимиру Конксу, тот с пистолетом гонялся за Сандро Церетели, от которого Таисия забеременела…
Нет, это не сюжет для литературных чтений в Московском зоопарке. Я в час ночи тупо смотрел в потолок, где летали зайцы, ежи, кабаны, тигры, и тут я вспомнил Филиппа Ильича Маяковского, который жил в селе Багдати, недалеко от Кутаиси, где по сей день живут несколько семей Маяковских. Они поселились здесь ещё в девятнадцатом веке, занимались лесничеством, в семье одного из них родился мальчик Володя, в детстве он говорил по-грузински, повзрослев, стал великим советским поэтом. Но я хочу рассказать не о великом Владимире Владимировиче, а о его скромном родственнике Филиппе Ильиче, который был учителем математики, охотником и заместителем председателя общества ОСОАВИАХИМ (кутаисское отделение). Из своего села Багдати Филипп Ильич Маяковский изредка приезжал в Тбилиси, обычно когда проходили осоавиахимовские учения, на них он проявлял себя хорошим спортсменом, метко стреляющим по движущимся фанерным мишеням – кабан, олень, волк.
В Тбилиси Филипп Ильич останавливался у своих городских родственников, но обязательно заходил в наш дом, будучи старым другом моей русской бабушки Екатерины Григорьевны, той самой. Я был бездарен в математике, бабушка, которая основательно занималась моим воспитанием, зная, что Филипп Ильич Маяковский в багдатской школе преподаёт алгебру, геометрию, тригонометрию, усаживала меня с ним рядом, и он громким голосом часа четыре что-то внушал мне невнушаемое. Абсолютно отупевший, я предлагал: «Дядя Филипп, может, сходим в этнографический музей, посмотрим на нашего тигра?» Дядя Филипп мгновенно соглашался, оживлённый, вскакивал со стула, кричал бабушке: «Екатерина, мы с Ираклием пройдёмся по проспекту Руставели! Мальчику нужен свежий воздух!» Этнографический музей находился от нашего дома в трёх шагах. Освободив себя от ненавистного математического плена, я радостно предвкушал спектакль, который сейчас разыграется с участием Филиппа Ильича, меня и посетителей этнографического музея имени кого уже, увы, не помню.
На первом этаже был выставлен скелет кита, который в 1913 году из Атлантического океана вплыл в Гибралтарский пролив, долго плыл по Средиземному морю, не соображая, куда и зачем, доплыл до батумского городского пляжа и выбросился там на мелкую гальку. Причина этого самоубийства по сей день непонятна. Батумцы пытались столкнуть кита в воду, но не смогли. Шестнадцать тонн! Его скелет мы с Филиппом Ильичом осматривали мельком, взбираясь по крутой лестнице на третий этаж. Там нас ждал тигр.
Вот он! В полутёмном душном коридоре – стеклянная витрина. Заглянув в неё, можно было увидеть заросли камыша. Из-за камышей выглядывал бенгальский тигр. За камышами плескалось бутафорское озеро из фольги. Ничего, кроме камышей, озера и полосатого оранжевого гиганта, в комнате не было, но, заглядывая в неё, рождался мистический страх. Стеклянные глаза тигра, раскрытая клыкастая пасть, и я, десятилетний, ору. Этот тигр был убит в окрестностях Тбилиси, в камышах озера Лиси. Не подумайте, что он сбежал из клетки заезжего передвижного зоопарка. Этот тигр-отшельник, так же как и кит с первого этажа, совершил необъяснимое путешествие, бежав из бенгальских джунглей на север (сны о России?).
Он пересёк всю Индию, Пакистан, далее Иран, Афганистан, Азербайджан, Армению, вошёл в Грузию и наткнулся на Кавказский хребет. Зачем он шёл, к кому? Снежные вершины Эльбруса, Казбека, Ушбы его испугали, он повернул назад, ночью вошёл в Тбилиси, и здесь ему понравилось. Неделю он бродил по ночному городу, днём отсыпался в пригородных садах, в подвалах сабурталинского базара. Сторонился людей. Но кто-то всё же видел ночами призрак гигантской кошки то в сквере имени комсомольского вожака Бориса Дзеналидзе, то на набережной Куры, то на склоне горы Святого Давида. Моя мама уверяла, что видела тигра.
Он зашёл ночью во двор нашего дома, она не спала, стояла на балконе, ждала загулявшего мужа. Тигр вскарабкался на бочку, стоящую под дождевой трубой, стал пить воду. Потом долго тёрся о ствол пальмы, растущей под окнами лауреата Сталинской премии певца Петра Анагуладзе. «Я онемела от ужаса, думала только, чтобы Миша (мой будущий папа) не вошёл во двор…» Мама часто вспоминала посещение тигром нашего двора, то благодарила Бога, что Миша не встретился с тигром, то желала, чтобы её муж, кутила, изменник… Хотя о чём я, это отдельная тема. Мама часто посылала на голову папы всевозможные проклятия, в том числе и «почему тебя этот тигр не дождался?!».
Трагический случай произошёл ночью на пароме через Куру. Пустой паром тихо стал отплывать от берега, как гигантская кошка прыгнула на плечи сонного паромщика, обняла его и застыла. Паромщик закричал. Тигр отгрыз ему ухо, потом отхватил большой кусок ягодицы и бросился в воду. С крика паромщика всё и началось! Весть, что по городу Тбилиси ночами бродит кошмарный убийца, вызвала всеобщую панику. Слухи росли, множились. Говорили, как в трамвай, который под утро ехал с бригадой ремонтников к Вакинскому кладбищу, запрыгнул тигр. Ремонтники оцепенели. Один из них стал бить тигра лопатой. Тигр выдержал ударов пять, потом отнял лопату вместе с рукой ремонтника, спрыгнул и пошёл к воротам кладбища спокойной походкой, держа в пасти лопату и руку.
Все стали вооружаться. Первый секретарь Коммунистической партии Грузии товарищ Кандид Чарквиани выступил по радио, призывая тбилисцев не паниковать. Созвали всех стрелков республики, охотников. Из Багдати приехал Филипп Ильич Маяковский со своими четырьмя друзьями-осоавиахимовцами. Тбилиси тех дней напоминал вымерший, пустой город. Ходили только трамваи, в которых сидели не ремонтники, а стрелки, грузовики со стрелками, кони с вооружёнными всадниками. Все они прочёсывали колючие заросли шиповника, росшего на склоне горы Святого Давида.
Группа Филиппа Маяковского дежурила на озере Лиси. С ними был священник отец Пармен, высокий, с густой копной длинных рыжих волос, с большим медным крестом на груди. Он шёл один, когда из прибрежных зарослей камыша выскочила полосатая кошка, прыгнула священнику на грудь и сорвала крест. Отец Пармен сумел поднять ружьё и выстрелить в упор. Тигр взревел, сделал кульбит и закатился в камыши. На выстрел прибежал Филипп Ильич, багдатские осоавиахимовцы были на противоположной стороне озера. Филипп Ильич ринулся в заросли, в глубине их тигр, тихо рыча, лежал в красной воде и грустными глазами смотрел на Филиппа Ильича Маяковского. Тот поднял ружьё. Стрелять не хотелось. Пауза была длинной, мелодраматичной. Подошёл отец Пармен. «Стреляй, Маяковский!» – сказал священник. Тот выстрелил один раз. Этого было достаточно, чтобы голова тигра дёрнулась и ушла под воду.
В этнографическом музее на третьем этаже мы стояли у чучела тигра. Рядом стояли зрители, их было немного. Они читали табличку, где говорилось, что бенгальский тигр был убит в окрестностях Тбилиси. Висела также фотография: в траве лежит мёртвый тигр и пятеро охотников с ружьями позируют. И вот тут начинался спектакль, который повторялся не раз и не два, когда мы с Филиппом Ильичом Маяковским оказывались в этнографическом музее.
Когда у стеклянной витрины с тигром собирались посетители музея, я пристально вглядывался в фотографию, протягивал палец и громко произносил: «Дядя Филипп, это же вы стоите у мёртвого тигра!» Филипп Ильич так же громко отвечал: «Да, Ираклий, это я!» Посетители смотрели на Маяковского, потом на фотографию, узнавали в охотнике, стоящем вторым слева, того, кто сейчас стоит рядом с ними, и восторженно спрашивали: «Вы его убили?» Маяковский скромно кивал головой, начинались расспросы, Филипп Ильич увлечённо рассказывал о времени, когда жуткий зверь терроризировал город и пятеро осоавиахимовцев из Багдати спасли тбилисцев от убийцы… Я участвовал в этом спектакле раз восемь. Филипп Ильич так красочно рассказывал историю беспощадного тигра, пришедшего из бенгальских джунглей в Тбилиси только для того, чтобы отгрызть ухо и ягодицу речного паромщика, а у рабочего оторвать руку с лопатой, что не только у случайных слушателей, но и у меня выступали на глазах слёзы…
Весь вечер просидев за письменным столом, я отверг и этот тигровый хоррор. Вспомнил об удаве моего пионерского детства. На Чёрном море, недалеко от Киндги, есть крошечный остров. Там находился летний пионерский лагерь. В деревянных бараках в одном жили мы, мальчики, в другом бараке – девочки. У директора лагеря Папандопуло был свой зоопарк. В нём не было тигров, пантер, жирафов, тюленей, панд, слонов. Но были лебеди, зайцы, осёл, крашенный под зебру, и двухметровый удав, единственное экзотическое животное, не считая впавшую в летаргической сон старую макаку с пышным красным задом. Не к месту скажу, что в то лето я влюбился в пионерку Тамару С. Влюбился до беспамятства. Однажды к нам на остров приплыл мороженщик. Тамара С. захотела мороженого, а мороженщик уже все холодные брикеты продал. Пионер из третьего отряда Дито дал Тамаре свой брикет, она его поцеловала. Увидев этот поцелуй, я упал в кусты рододендрона. Потерял сознание, как гимназистка в плохих рассказах плохих подражателей Антона Павловича Чехова.
Однажды из клетки зоопарка сбежал двухметровый удав. Нас, пионеров, заперли в бараках (отдельно мальчиков, отдельно девочек), а взрослые (директор, администраторы, завхоз, официанты, пионервожатые) прочёсывали территорию лагеря (весь крошечный остров) в поисках удава (здесь невольная перекличка с поисками тигра). Удав исчез. Уплыть он не мог. Папандопуло уверял, что удавы не плавают. Интернета тогда не было, чтобы узнать, плавают удавы или нет. Поверили директору. От этого страх усиливался с каждым часом. Запертые в бараках, мы, пионеры, изнывали. Любовь к Тамаре С. заставила меня ночью сбежать из мальчикового барака. Сбежала и Тамара. В ночных зарослях нам на каждом шагу мерещился душитель, но мы неистово целовались в атмосфере Альфреда Хичкока…
Не продумав до конца историю удава, я посмотрел на часы. Четыре утра. Рассветает. Почему все мои истории с животными или чёрная комедия, или хоррор, или криминальная драма? Ворона-воровка похищает часы работника ОГПУ. Бенгальский тигр жаждет крови, блуждая по ночному городу. Похожая история с удавом. Каждую секунду ждёшь, что удав обовьёт собой, холодным, целующихся пионеров. Почему мне не приходят в голову добрые истории про безобидных пони, кошечек, барашков, пингвинов, жар-птиц, что-то вроде «Каникул Бонифация» или «Жизни Пи», голливудского фильма, собравшего миллионы зрителей во всём мире? Это фильм, где по океану плывёт маленькая лодка с мальчиком-индусом, а в лодке звери во главе с тигром. Экранизация романа, получившего Букеровскую премию. Я хотел бы написать такой роман, мудрый, философский, но, увы, такие сюжеты не приходят в голову после замечательной пьяной ночи, проведённой в «Жан-Жаке» с бочонком вина от Пааты М.
В шесть утра я закричал что-то вроде «Эврика!», ведь у меня есть история про слона в Московском зоопарке. Не самая добрая, но с юмором. Особым юмором. И вот название:
«Московский зоопарк: бриллианты и изумруды»
70-е годы… Приехав на неделю в Москву сдавать свой дипломный фильм «Кувшин», снятый на Тбилисском телевидении, я пожинал неожиданно свалившийся на меня успех. История человека, волею судеб попавшего в гигантский глиняный кувшин (в Грузии такие кувшины закапывают в землю, заливают в них виноградный сок – он бродит и превращается в вино) и не способного оттуда выбраться, веселила всю страну СССР.
Мне, начинающему режиссёру, предложили работу на «Мосфильме». Я читал множество сценариев, увлекался одним, потом другим, забывая о первом… Я превратился в буриданова осла, который не мог решить: есть сена с правого стога или с левого? Я проедал мосфильмовский аванс. Жил я не где-нибудь, а в знаменитом «Интуристе» на улице Горького. Это благодаря администраторше гостиницы Анфисе Никаноровне Тушиной, которая была возлюбленной моего дяди, профессора-микробиолога Василия Валерьяновича Квирикадзе. На седьмом этаже «Интуриста» у неё была своя дежурная комнатка, и, поселив меня в неё на неделю, она стеснялась выгнать племянника своего эротического божества.
Вскоре случилась очень странная, почти сюрреалистическая история. Из Кутаиси в Москву приехал дальний родственник, муж двоюродной сестры Кирилл Цициашвили. По крови – грузинский еврей. Он приехал в столицу с тем, чтобы отбыть на постоянное жительство. Я благодаря Анфисе Никаноровне Тушиной смог достать ему номер в «Интуристе». Цициашвили, сорокалетний провинциал, пышнотелый, с римским профилем, в кепке типа «Остап Бендер», ходил по Москве, разглядывал её, улыбался, не замечая, что за ним по пятам шагают два высоких бритоголовых парня. Кирилл три года боролся за право уехать на Землю обетованную, победил, расслабился и потерял бдительность. Увидев на Красной Пресне вывеску «Московский зоопарк», он зашёл в него, и там…
Часа два спустя Цициашвили в баре на двенадцатом этаже «Интуриста», нервно кусая губы, мигая быстро-быстро длинными ресницами, шептал мне в ухо: «Ираклий, деньги, вырученные за всё, что я продал – квартиру, машину, две картины Мартироса Сарьяна, – ты же знаешь, мой папа дружил с Сарьяном… дом в Боржоми – всё это я превратил в четыре бриллианта по пять карат. К ним ещё два изумруда. Обернул их конфетной бумажкой «Раковая шейка» и держал в брюках, в пистончике… Эти типы останавливают меня возле слона, показывают красные книжки, мол, КГБ. Я сдрейфил, говорю с ними, а сам незаметно кидаю «Раковую шейку» с бриллиантами в траву… Они говорят: «Отойдём». Я узнаю одного, кутаисский такой полубандит, второй такой же… Прощупывает подкладку, ничего не находит… Я радуюсь: правильно сделал, что выкинул конфету, вернусь – подберу. И вдруг – о ужас! Вижу – хобот, перекинутый через барьер, слоновий хобот. Он дотянулся до травы, нащупал конфету и в рот…»
Кирилл Цициашвили носил фамилию Цицишвили без буквы «а» в середине и считался отпрыском грузинского старинного княжеского рода. Сейчас, в связи с переселением в Израиль, он вернул своей фамилии букву «а», которую когда-то вымарал, и вновь стал грузинским евреем. Кирилл плакал в баре «Интуриста». Надо же было так глупо попасться! Чего он пошёл в этот чёртов зоопарк! Час назад, когда он ворвался в мою комнату, я лежал на диване и читал сценарий Виктора Мережко про басмачей в Средней Азии. Мы пошли в бар на двенадцатом, и там, наливаясь чешским пивом, он раскрыл мне свою жуткую историю. Что делать?! Четыре бриллианта каждый в пять карат и два больших, чистой воды изумруда в животе слона из Московского зоопарка!
Через неделю Кириллу уезжать в Израиль. Я одним глазом дочитывал сценарий Мережко, и хотелось узнать, кто же предатель в бригаде летучих красных кавалеристов. Кирилл вырвал у меня сценарий и выкинул его в окно: «Пошли в зоопарк! Надо что-то придумать! Может, сейчас этот слон выплескивает из себя мои бриллианты! Они плывут, стекают в водосток!»
Я понял, что родственнику надо помочь в беде, неизвестно как, но помочь.
В зоопарке мы нашли парня Рахима, он ухаживал за слоновьим вольером. Кирилл, Рахим и я занялись очень странными делами. Напоили слона слабительным, влив в него литровую банку, внимательно выслушали ветеринара, который рассказал, как циркулирует слоновий желудок.
Цициашвили на ходу сочинил, что часы – память об отце-фронтовике – случайно расстегнулись на руке около слоновьего вольера и упали в траву, а хобот слона втянул их в себя. Принесли большой алюминиевый таз, и Рахим подставлял его под слоновий зад, когда тот опорожнялся.
Четыре дня Кирилл и я сменяли друг друга в слоновьем вольере, скрываясь от подозрительных глаз работников зоопарка, прятались за стогами сена и молили слона: «Милый, выкакай бриллианты и изумруды». Слабительное срабатывало. Рахим таскал нам полный алюминиевый таз вглубь вольера, и под зорким глазом Цициашвили, а также моим Рахим в голубых резиновых перчатках тщательно перетирал слоновье дерьмо.
Что скрывать, иногда перетирали мы сами. Рахим не делал эту важную работу так тщательно, как мы. Обследовав досконально каждый грамм того многопудья, что выплескивал из своих глубин за четыре дня и ночи наш милый слон, увы, мы не обнаружили ни одного бриллианта, ни одного изумруда.
Я тогда был влюблён в свою вгиковскую сокурсницу Зосю Пивоварову. Она в дни слоновьего кризиса предложила мне делить с ней двухкомнатную квартиру в Газетном переулке. Я с радостью освободил номер в «Интуристе». Пивоварова спрашивала меня: «Ираклий, что за дикая вонь?» Я сознался, чем занимаюсь. «Давай я тебя помою». Загнав под душ и натерев каким-то дезинфицирующим растворам, долго мыла меня. На четвёртый день зоопарковской эпопеи я не мог сменить Кирилла, продежурившего всю ночь в загоне. Послал Зосю. Кирилл остался с ней на вторую смену, и что-то между ними произошло. Слон ничем не порадовал, как мне кажется, но они очень понравились друг другу.
На пятый день Цициашвили уезжал в Израиль с мрачным лицом. Зося сказала мне: «Он хочет прислать приглашение». И он прислал, и она поехала. И они поженились, сотворив шестерых детей. Четыре бриллианта по пять карат и два изумруда.
Финал мой как в сказке. Скажу, что я не стал работать на «Мосфильме». Уехал в Тбилиси, и начались дикие истории с моим фильмом «Пловец», получившим много призов на международных кинофестивалях, но в советском прокате он был сперва запрещён, а потом проплыл никем не замеченный. Но это другая история.
В Израиле бывал, видел Цициашвили, который почему-то выбросил из своей фамилии букву «а» и стал князем Цицишвили, но шестеро его детей – все бриллианты…
Я прочёл этот рассказ. Было много слушателей, были аплодисменты. Получил в подарок постоянный пропуск в зоопарк. Хожу со своим четырёхлетним сыном Чанчуром. Он счастлив.
иллюстрация: Александр Яковлев
