Автор: Владимир Вестер
Франсуа Рабле, величайший писатель, «матрица» мировой литературы, родился в феврале (точное число неизвестно) в конце пятнадцатого столетия, умер в середине шестнадцатого. «Гаргантюа и Пантагрюэль», эта исполинская эпопея, титанический труд гения и пересмешника, стала «Библией» для десятков поколений читателей.
«Писать лучше смеясь, чем со слезами, ибо смех — особенная примета человека», говорил Франсуа Рабле.
Необузданные объятия гротеска карнавала
В подстрочном переводе статьи о жизни и творчестве Франсуа Рабле, кроме эпитета «величайший», была странная фраза: «необузданные объятия гротеска карнавала». Между тем, ничего странного в этой фразе нет. Знаменитый врач и колоссальный, какой-то сверхъестественный, иначе не скажешь, писатель, за двадцать лет, с 1532-го по 1552-й, создал такой масштабный, многостраничный и бесподобный роман, в котором как раз, всё верно, «объятия карнавала» отличаются истинным буйством. Этому могучему памятнику мировой литературы уже почти пять столетий, а он по прежнему не отпускает буквально всё человечество - в его бесчисленных попытках понять, что же это такое? Тем более в те давние времена, когда позднее Средневековье постепенно переходило в то, что позже назовут эпохой Возрождения.
Трудности понимания романа усугубляется еще и тем, что пытливый читатель встретит на «великанском пространстве» всех пяти книг, составляющих эпопею «Гаргантюа и Пантагрюэль» 148 (!), если быть точным, описаний самых разнообразных телесных болезней с их названиями на латыни.
Болезней социально-психологических, нравственных, политических, религиозных, бытовых и прочих в тексте книги приведено в десятки раз больше. Человечество уже несколько столетий пытается эти болезни изжить, однако впечатляющих успехов пока что, как вы знаете, не достигло. На одном и том же месте топчемся, господа, все наши усилия безуспешны, и дураки всегда в фаворе. Писатели и интеллектуалы из века в век беседуют и спорят, поражаясь, что человечество ничему не учится, но, замечу, далеко не каждая из этих бесед и изматывающих споров – «раблезианская». То есть не каждая из этих штудий подходят под обозначение «шедевра».
У Рабле же, этого гиганта, какого-то в прямом смысле неописуемого человека, единственного в своем роде, почти все главы его «пятикнижия» как раз именно что шедевры. Интересно, что там, где автор против войны, «мирового господства», мракобесия, махровой глупости, скудоумия, монашеского аскетизма и догматизма, - точно также остроумно и прекрасно, как и там, где торжество физиологии ни в чем не уступает торжеству духа.
Вот, скажем, такой небольшой литературный шедевр среди многих, как «Беседа во хмелю» в главе V «Книги, полной «пантагрюэлизма»: «Тут бутылочки взад-вперед заходили, окорока заплясали, стаканчики запорхали, кувшинчики зазвенели. – Наливай! – Подавай!». И дальше в многоголосом хоре: «Я пью под будущую жажду. Вот почему я пью вечно. Вечная жизнь для меня в вине, вино – вот моя вечная жизнь». И в той же главе широко известное - однако подзабытое, что авторство-то принадлежит Рабле: «Аппетит приходит во время еды».
Смочите жизнь «Слезой Христовой»! И закусите тем, что Бог подаст!
Гаргантюа оживает
…Чтобы представить, сколько выпивал молока новорожденный Гаргантюа, сын весьма крупного и доброго короля Грангузье, нужно вспомнить какой-нибудь совхоз-миллионер, какой существовал в нашем, сейчас уже благополучно развалившемся СССР, и какой во Франции в первой половине XVI века существовать никак не мог. Крупной рогатой скотины в таком совхозе было несколько тысяч голов. Однако даже столь завидное поголовье - ничто по сравнению с тем, что «из Понтиля и Бреемона было доставлено семнадцать тысяч девятьсот тридцать коров, каковые должны были поить его молоком…». Цвета его одежды были белый и голубой. О них Рабле, объясняя цветовой выбор, пишет небольшой трактат с подробнейшей историей происхождения. Детство огромного мальчика «от трех до пяти лет» Рабле изображает с карнавальной избыточностью - с помощью нескольких десятков просторечных оборотов, фигур речи, алогизмов, пословиц и поговорок, применяемых буквально – например, «дурачком прикидывался, а в дураках оставлял других», «толок воду в ступе» или «не спросясь броду, совался в воду».
Неистребимая неофициальность Рабле
«Неистребимая неофициальность Рабле» - именно так выразился в своей фундаментальной книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» Михаил Бахтин. Книга блестящая, почти сразу же после ее выхода ставшая классикой, позволяющая понять «смеховую культуру» романа, ее структуру и происхождение. И, надо сказать, Бахтин – не из тех, кто «воду в ступе толчет», или, подобно многим другим исследователям, «дурака валяет». Да ведь Рабле и сам будто упредил будущих своих толкователей, высмеяв учителей-схоластов, тех, например, что обучали Гаргантюа азбуке в течение пяти лет и трех месяцев. После чтения в течение восемнадцати лет и одиннадцати с лишним месяцев труда «О способах обозначения» ученик отупел, одурел, обестолковился и внимание его окончательно рассеялось.
Да иначе и быть не могло. Скажите, господа, по совести, чему важному и полезному могут научить молодого человека такие «выдающиеся педагоги», каких беспощадно вывел в своей эпопее виде дураков-начетчиков прямодушный Рабле? Все эти господа - Пустомелиус, Оболтус, Прудпруди, Галео, Жан Теленок, Грошмуцен и некий магистр Тубал Олоферн – чему они могут научить, кроме как прилежанию, когда зачем-то нужно корпеть над очередной схоластической головоломкой?
Нет уж, это не педагоги и Учителя с большой буквы, а настоящие средневековые идиоты, прямые потомки которых теперь и у нас воцарились беспрепятственно, чтобы впарить подрастающему поколению немыслимую дрянь. Все эти схоласты («чтоб им ни дна, ни подтирки») веселого и умного Грангузье не устроили, и сын его поехал в Париж, где нарвался в реакционной Сорбонне на еще более тупоголовых. Сорбонские пустомели, эти «отпетые враги всякого прогресса», привели Гаргюзье в бешенство, и мальчик был отдан в обучение настоящему ученому-гуманисту, Понократу, который «составил план занятий таким образом, что Гаргантюа не терял зря ни минуты»: все его время уходило на приобретение «полезных знаний». В ясную и дождливую погоду, всегда, каждый день и час. И в конце концов привело к тому, что Гаргантюа стал не только самым «жизнерадостным великаном своего времени», но и самым «передовым человеком по мысли, действиям и мировоззрению». Он и сыну Пантагрюэлю эти качества передал, изложив их в знаменитом письме в VIII главе Второй Книги.
Из этого письма предельно ясно, на чьей стороне был Рабле. Правда, великий художник всегда на своей стороне, и никто ему не указ, как, разумеется, никто не указ Рабле, всматривающемуся в окружающую жизнь прицельным взглядом сатирика и обнаруживающего в ней такие вопиющие противоречия, что не взяться за перо ну никак невозможно.
Он памятник себе воздвиг
Портрет Франсуа Рабле (1494-1553). Из коллекции Национального музея Стокгольма
По влиянию на мировую литературу он оказался равен Гомеру, Софоклу, Петронию, Апулею, Данте, Боккаччо, Сервантесу, Шекспиру. Его величие никем не оспаривается - Стерн, Дидро, Вольтер, Бальзак, Гюго, Флобер, Жорж Санд, Бернард Шоу, Оскар Уайльд, Марк Твен, Достоевский, Толстой, Тургенев, Чехов и другие, непреходящая гордость мировой литературы, искренно восхищаются им, поражаются размаху его гения.
Рабле, как пишет одни из его исследователей, «жил в то время, когда жизнь разделялась на два мира — мир античных образов и реальный, практический мир…» Он «чувствует себя как дома в обоих, не решаясь признать реальным ни один из них». И во всей его книге, которая завершается фантастическим путешествием героев в храм Божественной Бутылки, «ирреальный мир изображается как реальный», а «ирреальным кажется знакомый нам мир».
Мы, читатели, слегка даже теряясь от буйной фантазии Рабле – как, собственно, и серьезные литературоведы, посвятившие ему жизнь, - при чтении его книга одновременно пребывая в этих двух мирах, не в силах покинуть ни один из них. Живописные окрестности Шинона, где родился Рабле, преследуют нас и не дают покоя. Купите за 5 евро входной билет в музей в средневековом замке и, если вам разрешат, в музее его имени переночуйте: он в этой каменной постройке 956 года все-таки когда-то жил и уехал отсюда проходить медицинскую практику в Лион.
Чудом избежал костра
…Между тем, Сорбонна была против Книги, и костер инквизиции не раз грозил уроженцу окрестностей Шинона, места, которое он описал, следуя за своей поистине буйной фантазией. Понятно, что он настолько опередил свое время, что даже странно, что его таки не сожгли. Притом что он со смаком бесстрашно «троллил» мракобесов и ученых мужей, высмеивая Сорбонну и так, и эдак.
Сейчас даже страшно помыслить, что раблезианский карнавал с «гротескным буйством людей и масок» мог бы и не развернуться на всем пространстве всех пяти гениальных книг романа. Такое, конечно, трудно представить – мир без него не полон, но понять это теперь уже невозможно – теперь, когда мы, слава Создателю, держим в руках его Книгу, нам кажется пришествие этого сверхчеловека естественным. Однако случись такое несчастье, в мировой истории остался бы замечательный врач Франсуа Рабле, но великого писателя-сатирика, одновременно трагика и фантаста, мы лишились бы. За полтысячелетия, минувшего с того времени, никто так и не смог встать с ним вровень, и дело даже не в качестве (в конце концов «Дон-Кихот» тоже величайшая книга, есть и другие, повлиявшие на всю последующую литературу) – а в особом миропонимании, ибо «Гаргантюа и Пантагрюэль» - еще и очень необычная книга, сверх-оригинальная, самобытная, неповторимая.
В ту ужасающую эпоху, когда вовсю пылали костры инквизиции, Рабле практиковал в больнице в Лионе, получив фундаментальные знания сперва в лицее, затем в университете. Писал трактаты о медицине, причем весьма прогрессивные. Вскрывал с учениками трупы: такие интересные факты его жизни приводят многочисленные биографы Рабле. Приводят и такой факт, как переписка Рабле с автором «Похвалы глупости» Эразмом Роттердамским. Говорят и о его поездках в Рим, о его особых отношениях с королем Франциском Первым. Рассказывают и о том, как его неустанно прессовали реакционные католики, требуя все его книги изъять, сжечь запретить навечно: экий кощунник-богохульник! Отъявленный еретик! Так обругать святых отцов! Так грубо, нагло и площадно посмеяться над священными догмами!
Ибо Рабле написал поистине народную книгу, на создание которой его вдохновила анонимная книжонка, гулявшая по городам Франции и пользовавшаяся бешеным успехом у полуграмотных ремесленников. Полное ее название звучит так: «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа», где простой народ издевался над дураками-монахами. Экземпляров этой книги, по словам Рабле, «в два месяца было продано столько, сколько не купят Библий за девять лет». Купил ее и он, всю переписал, сделав основой для первого тома своей «великанской» эпопеи, и на выходе человечество получило Первую Книгу Великого Романа, которую, Рабле, ничтоже сумняшеся, посвятил пьяницам и развратникам: «Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо вам, а не кому другому, посвящены мои писания)!»
Универсальный код
Где это, скажите на милость, такое видано, чтобы патентованный интеллектуал, известный ученый и врач, посвящал труд всей своей жизни алкашам и сифилитикам? И сейчас, почти полтысячелетия спустя, далеко не всякий на такое решится: реноме, боязнь показаться легкомысленным и пр. Правда, в наши скучные времена таких личностей, в общем-то, и нет: наука стала секулярной, каждый копает свой огород, главенствует узкая специализация – нам не до ренессансных универсалов. Трудно даже представить себе персону, подобную Рабле или Леонардо – то есть тех, кто видел мир целокупным, не разъятым на атомы «специализации», тех, кто мог быть изобретателем и одновременно живописцем или врачом, биологом и – писателем, достигнув в обоих «ремеслах» немыслимого, божественного совершенства. Получается, что Рабле и Леонардо в своем роде богоравны.
Год спустя он закончил Вторую Книгу, через двенадцать лет - Третью, а в 1552 году из-под его пера вышла Четвертая Книга с участием в ней Пантагрюэля, Панурга, брата Жана, всей большой толпы действующих лиц и завершившуюся словами: «Итак, по стаканчику!»
«Пятая и последняя книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля, сочинение доктора медицины мэтра Франсуа Рабле» дошла до печатного станка в 1564 году.
Писатель ее уже не увидел…
В апреле 1553 года в Париже, согласно своим последним словам, он «отправился на поиски великого Может Быть».
фото: Topfoto/FOTODOM
