Автор: Диляра Тасбулатова
11 ноября Курту Воннегуту, знаменитому американскому писателю, немцу по происхождению, исполнилось бы ровно 100 лет.
...Интересно, что именно Воннегут (а не Фолкнер или, скажем, Капоте) имел в СССР бешеную популярность, сравнимую разве что со славой Хемингуэя. Впрочем, «Хэм» опередил его и по возрасту, и по влиянию на умы, и по многим другим параметрам, являясь писателем более традиционного стиля. И хотя Воннегут в наших широтах тоже прославился, его фото, подобное изображению автора «Фиесты» в свитере грубой вязки, неизменно украшавшее квартиры советской интеллигенции, я что-то не припоминаю. В общем, до определенного времени массовое увлечение заокеанской литературой ограничивалась исключительно «стариной Хэмом», о Воннегуте узнали позже, в 1970-м, когда его роман «Колыбель для кошки» вышел по-русски в блестящем переводе Риты Райт-Ковалевой.
В среде столичной интеллигенции Воннегут мгновенно становится одним из самых читаемых авторов, его начинают широко цитировать, часто упоминать, гоняться за его книжками и пр. До культурной провинции, где я тогда жила, его слава докатилась значительно позже: в середине восьмидесятых одна их моих подруг купила толстенный том рыжего цвета с четырьмя его романами (еще и с иллюстрациями, если мне не изменяет память, его собственного изготовления). А ее молодой муж-физик, не пикнув, выделил из своей двухсотрублевой зарплаты целых полсотни (что, между прочим, отдалило на неопределенное время развод, оцените). Раритет 1976-го, кажется, года издания продал им книжный фарцовщик по кличке Замарашка, книголюб и по совместительству стукач. Книжку даже давали почитать, и счастливчики, которые не могли потратить ползарплаты на новоявленного гения, тряслись, чтобы не пролить на эту драгоценность растворимый кофе (который, впрочем, тоже был в большом дефиците), уберечь от кота или простодушной бабушки, которая запросто могла наделать из Воннегута кульков для продажи «сёмок».
Блестящий перевод Райт-Ковалевой, остроумие автора и необычный, «разорванный» стиль повествования, несколько скачущий, с внезапными переходами от одних героев к другим, был воспринят нашим читателем на ура. В предисловии говорилось, что автор демонстрирует «глубокую обеспокоенность судьбами человечества» (ну, или что-то в этом роде, наизусть не помню, звучало очень смешно). Хотя это святая истинная правда - Воннегут и правда всю жизнь был именно что обеспокоен, причем как раз ничем иным как судьбами человечества, не меньше, говорю это безо всякой иронии. Хотя в те времена этими самыми судьбами целого человечества мог быть обеспокоен, по мнению советских рецензентов, мастеров предисловий под копирку, и какой-нибудь Бабаевский, автор романа «Кавалер Золотой Звезды», который давно уже, еще при СССР, превратился в самопародию.
…Не помню, когда именно в «Иностранке» был опубликован «Завтрак для чемпионов» (впрочем, как уже было сказано, до нас всё доходило гораздо позже), который мы зачитали до дыр, передавая друг другу по цепочке. Уговорив одну жадину, номенклатурную дочку, дать нам чуть ли не под паспорт номер этой самой «Иностранки», хотя у нее за стеклом книжного шкафа висел листок с непритязательными стишками: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом». Похоже на воннегутовские вирши, где долговязый зэк, играя на зоне «Золушку», громко вещал с импровизированной сцены: «Бьют часы, едрена мать, надо с бала мне бежать». Ну или вот такое: «Не надо быть идиотом, чтобы к нам поступить на работу, но неплохо при этом быть немного с приветом». Alter ego Воннегута, некто Килгор Траут, писатель и по совместительству неопрятный старик, отвечал на сакраментальный вопрос, в чем смысл жизни, следующим образом: «Быть глазами, ушами и совестью Создателя вселенной, дурак ты эдакий!»
…В этой видимой легкости Воннегута и крылась его драма: легкое чтение всегда расценивалось литкритиками и так называемой прогрессивной общественностью как тривиальное – ну и зеркально, умствование на пустом месте часто (и нередко ошибочно) принималось за масштабность и всеохватность мышления. В 2011-м, через четыре года после смерти писателя, количество диссертаций, посвященных анализу его творчества, перевалило за 80 (!), эссе и статей вышло десятки тысяч, и тем не менее до сих пор никто не смог понять, точно ли Воннегут соответствует «литературному канону». Иные снобы вообще считали, что его проза чуть ли не для инфантилов – ну, или скажем так, для интеллектуально недоразвитых. Интересно, кто в этом случае «недоразвит» - не критики ли, часом? В своем роде «случай Воннегута» - зримый парадокс: известно же, что рано или поздно и критики, и известные снобы, и литературный истеблишмент в лице самих писателей из числа увенчанных, смиряются с «вульгарностью» кумира миллионов, нехотя признавая его значение (яркий тому пример - Венедикт Ерофеев или Зощенко), ценность же Воннегута до сих пор под сомнением. Впору написать восемьдесят первую по счету диссертацию под кратким заголовком «Случай Воннегута» (хотя к защите не допустят, нужно что-нибудь вроде «некоторых особенностей постмодернистского дискурса», бла-бла, бла).
Американец и одновременно европеец, немец по происхождению, причем не смешанных кровей, чистейшей прелести тевтонский образец, он вполне ощутил свое изгойство после прихода к власти Гитлера: некогда богатое семейство Воннегутов, чье благосостояние было подорвано сначала Великой депрессией, а потом и антинемецкими настроениями, стремительно беднело. Позже он страдал от того, что родители отказались от принадлежности к германской культуре, поспешно выказав себя американскими патриотами; другое страшное переживание, отчасти сформировавшее его как писателя, - самоубийство матери; третий повод для преследовавшей его депрессии – участие, пусть и кратковременное, во Второй мировой, где он попал в немецкий плен. Из этого сора жизни и явилась «Бойня номер пять», саркастически горький и в то же время блестяще остроумный антивоенный роман: став совершенно случайно свидетелем чудовищной бомбардировки Дрездена, Воннегут навсегда останется пацифистом. Причем не теоретиком, а, так сказать, «практиком», видевшим кошмары наяву: ни один ветеран, если он не штабная крыса (да и то) не станет славить войну, известное дело.
Между тем, Воннегута часто истолковывали как «шизофреника», пытаясь объяснить его творчество посттравматическим синдромом – войной, самоубийством матери и смертью сестры, которую он горячо любил и которая понимала его как никто, усыновлением ее троих детей (после чего его отношения с женой дали трещину) и пр. Однако такой узкий психоаналитический подход, которым страдают многие представители этой профессии, не способен полностью охватить так называемую вселенную Воннегута. Да и чью бы то ни было, даже пусть и простого обычного человека, если он не клинический больной (да если и больной – тоже). И хотя снобы, повторюсь, недооценивают этого автора, одно то, что о нем продолжают говорить через пятнадцать лет после его смерти, о чем-то свидетельствует. Главная же претензия, насколько можно понять из пространных рассуждений недовольных «примитивностью» Воннегута – это обвинение в том, что он, пережив войну и «кенселлинг» немецкой культуры, описывает и последующее за трагедией благорастворение воздухов, то бишь послевоенный мир, как хаос. Как будто хаос – не вечный наш спутник, хм… Не будь этих переживаний, которые, возможно, лишь заострили его перо, он, видимо, продолжал считать происходящее абсурдом. И война – лишь логическое продолжение такового…
Первым изданием его прозы за пределами Америки стала публикация романа «Механическое пианино» - в1953-м, в Британии. Однако и в Америке, и в Британии книга почти не продавалась, в результате чего треть тиража пришлось …уничтожить. (Сейчас эти разрезанные или сожженные книги стали бы раритетом). Литкритики тоже не баловали своим вниманием, а те редкие рецензии, которых удостоился этот роман, были довольно кислыми. Таким образом Воннегут оставался почти незамеченным аж до шестидесятых.
…Зато к середине семидесятых его романы были переведены на все европейские языки (и не только - на японский тоже). Любопытно, что интерес к нему проявили восточно-европейские университеты, особенно, как ни странно, Венгрия, Польша и Чехословакия, то есть страны так называемого «соцлагеря». То, что о нем писали в СССР, еще более странно (проглядели, стало быть, обманувшись видимым «легкомыслием» этого автора).
И хотя русский перевод «Механического пианино», несмотря на солидный тираж в 200 000 экземпляров, прошёл незамеченным, «Колыбель для кошки» (в переводе Райт-Ковалевой) стал громким событием в тогдашнем СССР. Удивительно, но в стране победившего социализма даже ставили спектакли по его произведениям – причем не только малоизвестный (ну, может, в Эстонии и известный) эстонский театр, но и сам Товстоногов в БДТ.
Сам Воннегут высоко ценил переводы Риты Райт и даже дважды с ней встретился, один раз в Париже, другой - в Москве, о чем она написала изумительное эссе, поражаясь простоте и даже некоторой робости американской знаменитости. Хотя Воннегут был не так прост, как мог показаться с первого взгляда – депрессивный, постоянно снедаемый сомнениями, порой беспощадный. Скажем, развод с первой женой, Джейн Кокс, интеллектуалкой и образованной женщиной, в свое время поддерживавшей мужа в его начинаниях, был настолько скандальным и унижающим достоинство Джейн, что подробности просочились в прессу. Хотя именно он, как мало кто из мужчин-писателей, исповедовал феминизм, никогда не подвергая сомнению интеллект «слабого» пола.
При этом и со второй женой, много младше его, он впоследствии не ладил, и, старея, впал в некое подобие мизантропии, сомневаясь и в себе, и своем даре, и в женщинах, и в устройстве мира в целом. Хотя был уже прославленным и небедным человеком, скончавшись в солидном возрасте, в 84 года. Тем не менее сомнения, которые он заглушал своей прославленной иронией, преследовали его до самой смерти,
Недаром Килгор Траут, тот самый неопрятный старик, alter ego Воннегута, обаятельный «тролль», как-то начал свое выступление на конференции с солидным названием «Американский роман в эпоху Маклюэна» таким образом: «Да ладно Маклюэн, а вот знаете ли вы, что такое выспаться с другими грязными старикашками в кинотеатре Нью-Йорка?». (Вроде как он опоздал или не нашел гостиницу, а может, ее не оплатили администраторы конференции). Этот вечный троллинг имел в жизни Воннегута двойной противоречивый эффект: с одной стороны, его любили за обаяние простоты и полное отсутствие интеллектуального чванства, с другой – именно этого ему и не могли простить. Ибо известный писатель-интеллектуал и тем паче властитель дум просто обязан быть напыщенным и снисходительно покровительственным: как говорил Андре Моруа, предпочтение всегда отдается людям скучным.
Уж что-то, а скучным Воннегут никогда не был: в молодости, начав писать фантастические повести, он будто играл в какую-то придуманную им самим детскую игру, позже, в своих зрелых штудиях, скрывал за ней эсхатологический ужас перед бытием. Как раз это сочетание несерьезности и апокалиптического восприятия мира ему и не простили. Впрочем, спасибо, что вообще заметили: и, хотя писателя такого уровня не заметить довольно затруднительно, в нашем мире возможно все что угодно. Мало к кому из живых классиков относились так придирчиво: стоило ему снизить накал своей прозы, как на него незамедлительно набрасывались с вердиктом - исписался, кончился, устарел и пр.
Справедливости ради заметим, что доля истины в словах критических пираний все же есть: «Бойня номер пять», разумеется, сильнее, чем «Завтрак для чемпионов», а «Малый не промах» - явная неудача. Правда, в случае Воннегута неудачи отмечали всегда более рьяно, нежели победы: чем их так раздражал именно он, решительно непонятно. Видимо, все же тем, что не укладывался в прокрустово ложе ни одного литературного жанра: признавая за критикой огромную культурную работу, необходимую в цивилизованном обществе, невозможно понять, почему именно Воннегут, один из самых оригинальных и обаятельных писателей ХХ века, вызывал такие яростные нарекания.
фото: SIPA/FOTODOM
