«12 разгневанных мужчин»: Один против всех

Автор: Диляра Тасбулатова

Фильму «12 разгневанных мужчин» Сидни Люмета исполнилось 65 лет.

«Разгневанные мужчины», числом 12, входят в десятку лучших фильмов всех времен и народов, рейтинг их не падает вот уже более шестидесяти лет. По опросам авторитетнейшего сайта IMDB в 2021 году фильм занял пятое место в мире.

Снятый в далеком 1957-м, в одной комнате со скромным реквизитом переговорной для присяжных, откуда они не имеют права выйти, пока не огласят свой вердикт, безо всяких там взрывов, панорам, спецэффектов, бешеного ритма привычного голливудского кино; без малейшей уступки сентиментальности, патетичных диалогов о человечности, любви и смерти (хотя подсудимый на волосок от чудовищной казни на электрическом стуле) и пр. фильм до сих пор является образцом своеобразного …«экшена». Именно так, то бишь – фильма действия, хотя действие, повторюсь, происходит в замкнутом пространстве небольшого помещения. 

Сюжет картины широко известен – стоило этой картине  выйти на экраны, она сразу стала, что называется, непререкаемой классикой, прославилась, вошла в учебники истории кино и получила престижнейшие премии. И все же напомню: 12 присяжных должны, после определения адвоката, что подсудимый виновен, вынести и свой вердикт, причем единогласно. Так гласит суровый закон штата. 11 из них (очень душно, дело происходит летом, и как на грех, вентилятор сломался) потирают руки: сейчас быстренько отправим убивца куда следует и пойдем по своим делам.

И вот тут возникает «досадная» загвоздка: присяжный №8, интеллигентный человек, архитектор по имени Дэвис, - против. То есть консенсуса нет –  ибо, как уже было сказано,  закон штата Нью-Йорк настаивает именно на таком - «единогласно». Этот Дэвис, черт его подери, баламут, который не дает отправиться разношерстной компании (среди присяжных есть и простые рабочие, и служащие, богатые и бедные – в общем, представлены почти все социальные группы общества) по своим делишкам – в деловитой Америке у всех полно больших забот, как и малых. Страна деловых людей, чего уж там.

И вот этот Дэвис, кто его только прислал, будь он проклят (думают присяжные) решается на беспрецедентный шаг -  повернувшись спиной к ним, говорит: давайте так, я отвернусь, и если хоть ОДИН из вас скажет, что вина парня не доказана, начинаем заседание. Если же нет, так и быть (говорит он с тяжелым сердцем) я присоединюсь к большинству.

Это первый момент «экшена», хотя любому здравомыслящему человеку понятно, что если второй  «отступник», осмелившийся пойти против большинства, не появится, фильм закончится, едва начавшись. И тем не менее при первом просмотре зритель застывает, пока Генри Фонда (он, кстати, был и продюсером фильма, вместе с драматургом Реджинальдом Роузом, автором пьесы и одноименного телеспектакля) стоит спиной к присяжным.

«Против» поднимает руку еще один, старичок – к вящему раздражению присутствующих, обреченных теперь день-деньской мучиться в духоте: о том, что они хотели отправить невинного (что тоже неясно, может, и виновного, но это еще нужно доказать) на электрический стул, никто не думает.

Начинается, как вы все знаете, бурное обсуждение, заканчивающееся полной победой Дэвиса - поскольку фильм старый, это не спойлер – с вердиктом «невиновен» проголосуют все 12 присяжных, и таким образом Дэвис одержит полную и сокрушительную победу, повергнув в прах и доводы недобросовестного адвоката (бесплатного и работавшего из рук вон, ибо подозреваемый – нищий подросток, еще и латинос), и равнодушное попустительство присутствующих, в чьих руках, ни много ни мало, человеческая жизнь, и агрессию латентных расистов, и даже тайные комплексы иных из них (один из присяжных не ладит с сыном, а тут как раз дело об отцеубийстве).

…Второй момент страшного напряжения (не знаю уж, как назвать, в каком жанре зритель трясется – триллер, экшен?) – явление на авансцену ножа, которым обвиняемый якобы зарезал своего папашу: этот нож, говорят присяжные, уж такая редкость, во всей стране не сыщете, а ведь он был при нем. В ответ Дэвис вынимает …точно такой же, причем купленный в соседней лавке (хорош же адвокат вкупе с прокурором со всеми своими «неопровержимыми»).

Таких моментов, то есть нестыковок в обвинении, которые Дэвис последовательно и хладнокровно развенчивает, пока не добьется полной и убедительной победы, в фильме несколько – они и держат картину в постоянном энергетическом поле страшного напряжения, хотя, повторюсь, камера ни разу не вышла не только на оживленные улицы Нью-Йорка, но даже за пределы одной комнаты.

…Сидни Люмет работал в рамках авторского кино, параллельно мейнстриму, то бишь вопреки громоподобному постановочному кинематографу, которым до сих пор славится Голливуд, сейчас уже вплоть до пародии, со этим своим виртуальным миром, больше похожим на компьютерную игру. Как и многие другие его коллеги и соратники, сопротивляясь бессмысленной мегаломании «пеплумов» (фильмов из римской истории, с их колесницами, гладиаторами и сильно накрашенными патрициями, под тяжелым театральным гримом скрывающими плебейские физиономии жителей Среднего Запада), условности и фальши драматургии, воспеванию «сильного характера» патриота-американца, парня с квадратной челюстью и пр.

Намеренный эксперимент, включающий в себя  ограниченное пространство, внешнюю сухость повествования, заданную сюжетным аскетизмом, «суконный» язык закона («доказательная база», «прения», «ссылка на…» и так далее) – тем не менее изобличают в нем не только кинематографиста, но и, как это ни странно прозвучит, кинематографиста именно американского. Ибо пафос его шедевра состоит в том, что эта страна была построена на Законе (при всех его, как это ни парадоксально, нарушениях), обязана ему подчиняться, ставить во главу угла, чтить его как святыню – иначе она просто рухнет. (Примеры противоположные, надеюсь, вам не нужны). 

Так-то оно так, но Люмет вносит и сюда сумятицу: основанная на жестокой протестантской этике отцов-основателей, Америка до сих пор не отменила смертную казнь. Сейчас, правда, она осталась не во всех штатах, хотя, из-за споров противодействующих сторон, к сожалению, постоянно возобновляется, но применяется редко, в том числе и электрический стул – самый что ни на есть варварский метод медленного поджаривания человека. В конце пятидесятых, времени действия фильма Люмета, эта разновидность умерщвления живого человека применялась довольно широко (плюс газовая камера, расстрел и повешение). Скороспелое решение (суд шел чуть ли не полчаса) о жуткой казни на стуле четырнадцатилетнего чернокожего подростка, обвиненного в убийствах, которых он не совершал, ни в чем не повинного, ляжет вечным позором на судебную систему Соединенных Штатов: через 70 лет после его мученической смерти, в 2014-м, этот ребенок был не только оправдан, но и стал символом беззакония, мучеником Системы.   

В финале (в кинотеатре, помню, зрители вставали после оглашения вердикта, не досмотрев полминуты, а ведь именно там происходит главное) Дэвис говорит: я не знаю, виновен он или нет, неважно, главное – соблюсти Закон. То есть, обратите внимание, дело не в отсутствии вины или ее присутствии, а в том, что в данном случае присяжные,  являясь карающей десницей, не имеют права на ошибку. Или – это еще важнее, внимание, - имеют, но на ошибку в сторону спасения чужой жизни, а не ее уничтожения. По сути, демократическая процедура участия не судейских, а обычных граждан, чье слово будет решающим в спасении человека, все равно какого, хоть и преступника, отражает не только цивилизационный процесс в целом, но и, извините, чуть ли не сакральный, важный для прогресса, так сказать, ментально-духовного. Вдумайтесь: на вас возложена обязанность рассудить, жить кому-либо или НЕ жить (лично я, подписывая когда-то хартию правозащитников, являюсь яростным противником смертной казни, что соответствует и моему внутреннему убеждению). Во-первых, слишком высока цена – вопрос даже не в судебной ошибке (а таких случаев несть числа), а в другом, в христианском, извините, дискурсе. Человек не вправе обрекать другого человека на смерть, он не Господь Бог: и этот мотив, если только, конечно, я не попалась на крючок игры своего критического воображения, есть и в этом фильме, - подспудно, правда.

Все эти соображения, составляющие широкий контекст картины, остаются, разумеется, за кадром – в кадре же происходит не менее важное, то есть неутомимая борьба Дэвиса и позже примкнувшего к нему большинства с вечным человеческим равнодушием и, таким образом, попустительством злу. Треть присяжных просто спешат (!), им НЕКОГДА – раз адвокат не нашел оправдательных улик (а как он работал – примерно как тот, кто посадил ребенка на электрический стул тогда, в 44-м, за 13 лет до описываемых событий), никто не вникает, подпишем и пойдем себе дальше. Первый старичок, поднявший руку вслед за Дэвисом и спасший, по сути, всех – обвиняемого, десяток присяжных и себя самого от страшной кармической вины, - сделал это исключительно из уважения к тому, кто не боится идти против всех. «Но один не стрелял…»

Дальше уже идет по нарастающей – каждый, кроме одного, последнего, сдавшегося только потому, что ему надоело сидеть и сам участвовавший в казнях,- просто падут под тяжестью разоблачений Дэвиса, все время меняющего углы атаки и ведущего психологическую дуэль на десяти «досках», словно опытный гроссмейстер.  

Какими бы ни были участники этого процесса и какой бы национальности ни принадлежали –  в большинстве своем, конечно, равнодушными обывателями, их просто поставили на кон, перед выбором. При помощи мощной артиллерии неопровержимых фактов – и вот тут, мне кажется, как раз американская ментальность играет свою роль. В михалковском римейке этой картины, названной просто  «12», мотив Закона, как главенствующий, просто размыт, более того – артикулирован в противоположную сторону: мол, нам закон не писан, судим «по сердцу». По какому еще, черт побери, сердцу? Закон что дышло, что ли? А если никакого сердца отродясь не бывало, раз и в римейке все сначала – ЗА? Мол, подозреваемый виноват, вы и убили-с.

Мы не можем уповать на сердце там или мозг, на какую-то придуманную «нравственность народа», эти мифологемы, давно себя исчерпавшие, - мы может опираться исключительно на Закон. Однако в данном случае – выше я уже коснулась этой темы – и он несовершенен, ибо допускает смертную казнь, самое, может, позорное явление человеческой цивилизации.

В экзистенциальном, так сказать, смысле Люмет ставит еще один краеугольный вопрос бытия нашей далеко не совершенной цивилизации: противостояния одного человека толпе, обществу, социуму, личности – массе. На том знаменитом фото года примерно 36-го, наверно, снятом на параде в Германии, не зигует лишь ОДИН человек (позже погибший в концлагере). Противостоя энергии толпы, а там собрались далеко не 11 человек.

Сьюзан Зонтаг в своем великом эссе «Магический фашизм» пишет о стремлении быть вместе, ходить шествиями, с факелами, архаически приветствуя и боготворя фигуру Вождя, как замену самого Бога.

Против этого языческого культа – ну, отдаленно, конечно (опять-таки прошу прощения за игру критического воображения и косвенность ассоциаций), - восстает и Дэвис. В рамках жанра так называемой «судебной драмы».  Недаром фильм является лучшим в жанре «прения сторон», ибо поднимает эти «прения» до уровня другого разговора: спасения души. Не меньше. Своей собственной прежде всего.      

Кредит: Сидни Люмет, Capital Pictures/FOTODOM; kinopoisk.ru