Автор: Диляра Тасбулатова
10 февраля, 131 год назад, родился Борис Пастернак, величайший поэт ХХ века, наследник классической поэтической традиции русской литературы.
…Пастернак, конечно, стоит над всем пережитым, возвышаясь среди советских (и не только) поэтов как Монблан – с ним, пожалуй, никто не может сравниться. Долгое время тщательно скрываемый от глаз читающей публики, в связи со скандалом по поводу Нобелевской, он впоследствии вошел и в пантеон великих, и в литературный обиход. Хотя случилось это довольно поздно, уже в перестройку, и Пастернак наконец занял полагающееся ему по праву место на литературном Олимпе. Второй после Бунина российский нобелиат, под давлением властей и в ситуации беспрецедентной травли вынужденный отказаться от премии, он был восстановлен в своих правах, и его имя, до поры больше известное на Западе, заблистало и на родине.
Оставшийся в живых и даже стяжавший (недолгий, правда) триумф на родине, причем в года глухие, во времена сталинских репрессий, он быстро вышел из фавора и едва не погиб. Почему его не тронул кремлевский горец, последовательно уничтожавший литературу, а с ней и ее носителей, - уму непостижимо. Тут определенно есть какая-то загадка – может, руки не дошли, а может, оставили в живых на всякий случай, и такое бывает. Гонения и поношения настигли Пастернака уже после смерти тирана, во времена, как выразилась Ахматова, относительно «вегетарианские».
«Доктор Живаго», его роман-эпопея, стал буквально притчей во языцех, вызвав ярость не только партноменклатуры (коноводом здесь был, как водится, главный идеолог страны тов. Суслов, серый кардинал Кремля и антисемит, инициировавший пресловутый «космополитизм»), но и собратьев по перу. Всяческих кар и возмездия за «антисоветскую пропаганду», вплоть до лишения гражданства и высылки из страны, требовали такие с виду порядочные люди, как, например, Борис Слуцкий, известный своим безупречным поведением, фронтовик, большой талант и самый близкий друг Давида Самойлова (который как раз в этой вакханалии не участвовал).
Не говоря уже о прочих – против Пастернака была развернута нешуточная и умело срежиссированная политическая кампания: причем осуждающие «Доктора Живаго», названного неподкупным Варламом Шаламовым «светоносным», не читали. (Хотя вначале Шаламову книга не понравилась, но позже он изменил свое мнение).
«Не читал, но осуждаю», цитата из письма некоего «возмущенного» рабочего, стала мемом, который до сих пор в ходу. Впрочем, присуждению Нобелевской противились не только рабочие условного Уралвагонзавода, что, в общем, понятно, а то премии бы лишили, если не хуже, но и интеллектуал Набоков - а уж он-то мог бы ознакомиться с формулировкой, где ясно обозначено, что присудили по совокупности, и как поэту в том числе.
Любопытно, что многие до сих пор так считают – что, мол, дали за «Живаго» (а хоть бы и так). Правда и то, что Пастернак как поэт сильнее нежели прозаик – «Война и мир ХХ века» получилась гораздо тяжеловеснее, чем эпопея его великого предшественника, что, впрочем, в контексте того времени прочитывалось иначе.
Глядя правде в глаза, можно сказать, что решение дать главную литературную премию мира именно Пастернаку и именно за этот роман (хотя формально это не так) – решение действительно отчасти политическое. Эдакий афронт времен холодной войны: но иногда, учитывая определенные обстоятельства, и афронт не помешает – так Тарантино в качестве председателя жюри Каннского фестиваля отдал главное золото документалисту Майклу Муру за его антибушевский памфлет. Решение спорное, но в конечном итоге верное.
С другой стороны, парадоксально, что Пастернак, попробовавший себя в прозе, где чувствовал себя не столь уверенно, как в поэзии, где был богом, которому все подвластно, получил эту лестную награду преимущественно за роман.
Шаламов также пишет, что, мол, «оправданием» некоторой нелепости пастернаковского прозаического стиля служат стихи, написанные якобы Юрием Живаго, alter ego автора и сконцентрировавшие – в знаменитом эротическом «Свеча горела на столе» - судьбу России на переломе эпох.
Свеча, горящая на столе, в то время как за окном бушует метель и рушится мир, будто все силы зла ополчились на любовников, противостоящих хаосу так, как, собственно, и можно противостоять – то есть занимаясь любовью. В строке «скрещенье рук, скрещенье ног» корневое слово, как ни покажется это «кощунственным», - крест; а свеча в этих стихах «то и дело» горит, ибо за любовным свиданием стоит идея самой жизни, в противовес повсеместной смерти и разрухе.
Как говорил Пастернак - «Искусство, в том числе и трагическое, есть рассказ о счастье существования».
О личном счастье поэта читайте в статье «Бои без правил»
фото: Topfoto/FOTODOM
