«Рай. Надежда»: Стерильный ад

Автор: Диляра Тасбулатова

Со времени премьеры фильма «Рай. Надежда» Ульриха Зайдля, самого радикального режиссера Австрии (да и всей Европы тоже) прошло 10 лет.

…Время, как сетуют старые люди, бежит стремительно быстро – и вот уже некогда юной Мелани Ленц, сыгравшей в картине «Рай. Надежда», замыкающей «опасную» трилогию Зайдля о женских перверсиях и тотальном одиночестве, не 18, а целых 28. В свои 18 она играла тринадцатилетнюю – миленькую блондинку-толстушку, которую мамаша по имени Тереза, тоже страдающая начальной стадией ожирения, отправила в лагерь для похудания. Сама Тереза тем временем взяла курс на Кению - в поисках так называемой «любви» (которую, как выяснилось, еще нужно купить, к ее вящему огорчению).

Похождения Терезы, у себя на родине сексуально невостребованной пятидесятилетней дамочки, описаны в первой части трилогии «Рай. Любовь», а приключения ее сестрицы, извращенно религиозной Анны-Марии, оставшейся на время отпуска (у нее тоже отпуск) дома, в городе, - во второй, названной «Рай. Вера».

То есть три христианских добродетели, связанных с символом Веры, повелением Любви и Надеждой на Бога, в интерпретации Зайдля получили свое «кощунственное» толкование (нет ли здесь у автора-атеиста невольной ассоциации с так называемой «богооставленностью» современной европейской цивилизации?)   

Таким образом, всех троих связывают формально родственные отношения и …кот, которого оставили на попечении Анны-Марии. С бедным котиком она не слишком ласкова – держит в темном подвале, к тому же в клетке, чтобы не нарушить больничную чистоту своей вылизанной до блеска квартиры, больше похожей на операционную. Как не ласкова и с мужем-инвалидом, внезапно свалившемся на ее голову через много лет: к тому же он египтянин – стало быть, «нечист», ибо не приемлет Христа.

Точно так же и Тереза, развлекающаяся со своими чернокожими любовниками-вымогателями (в фильме снимались настоящие жиголо, промышляющие мужской проституцией с приезжими толстыми белыми тетками) ни разу не возьмет трубку, когда ей звонит мучащаяся одиночеством дочь. Запертая в ужасающем лагере, больше напоминающем концентрационный, чем детский. (Ну или детский концентрационный, на выбор). Впрочем, уже в самом начале фильма видно, что дочку и мамашу мало что связывает. Как, собственно, и Анне-Марии, которой живые люди безразличны, никто особо не нужен, ибо она влюблена в …Христа, причем как в мужчину, а не сына божьего (!). Вот тебе и Вера в Таинство, получите -распишитесь (ортодоксам я бы этот фильм не советовала).

…Все три части, которые снимались долгих семь лет, Зайдль считает одним целым, задумав показывать трилогию часов, наверно, шесть подряд, то есть целый рабочий день. На каком-нибудь крупном фестивале (в Венеции вроде эта акция удалась) и – бери выше – даже и в ординарных городских кинотеатрах. Для ординарных же, вроде нас с вами, обывателей, которым и полтора часа трудно высидеть, - похоже, минутные ролики, боевики, сериалы и мелодрамы окончательно нас растлили. Тридцатисекундные Reels-видео, у которых бывает и по 10 млн. просмотров и где то крокодилы нападают на жирафов, то Кардашьян трясет своими телесами, довершили картину нашего распада. Если так и дальше пойдет, то и «Секс в большом городе» покажется Брессоном: иные уже и персонажей не запоминают.

Да что там публика (с нее и взятки гладки, как говорится) – почитав рецензии коллег, я сильно удивилась репортерскому простодушию оценки той же «Надежды»; о части «Любовь» вообще писали в стиле уголовной переписки с кичи на волю - причем в солидном издании. Типа «толстая тетка поехала потрахаться в Кению» и чем там у нее дело кончилось да сердце успокоилось. И даже, извините, не совсем сердце. И что из всего этого вышло. Ничего хорошего, ужас какой, дура тетка, кому она сдалась, этот жиртрест. Какой цинизм со стороны Зайдля. Ну и так далее – поищите в Интернете, посмеетесь. Ванька Жуков отдыхает.

«Надежду» тоже описывают (впрочем, отдадим должное, не все, есть, так сказать, и чуткие перья) как историю вынужденного пребывания подростка в лагере «грязных» деток, которые могут и напиться до свинского состояния, и обсуждают подробности полового, извините, акта, будучи при этом физически девственны.

Описывая «Рай. Веру» чаще всего упирают на одну, самую радикальную сцену (не скажу какую, тем более у меня задание написать о «Надежде», так что не взыщите, смотрите фильм сами), не замечая всего остального – то есть ужасающей атмосферы выхолощенного, бессмысленного существования, какого-то вируса обывательского небытия, будто поразившего Австрию. Одну, между прочим, из самых культурнейших стран Европы.

…Зайдль, конечно, великий человек, новатор, окончательно и бесповоротно стерший грань между документальным и игровым кино, типажами с улицы и профи актерами, что требует высочайшего мастерства. Тот самый, кто вслух произнес последнюю правду о так называемом внутреннем фашизме человека вообще и в частности (а уж соотечественники, которые отвечают ему взаимной ненавистью, - его ближайшая цель) – всё так, но…

С тех пор прошло 10 лет без малого, и ситуация в корне изменилась: по мне, да и не только по мне, лучше уж австрийский обыватель, чем троцкист-коммунист-террорист, почитатель Мао и Че. Зайдль же (имела беседу), упертый товарищ и левак, до сих пор уважает …Троцкого.

Однако в своем «пролетарском» негативизме он достигает таких высот, каких, пожалуй, не достиг никто за последнее время: причем и в литературе, искусстве все же более изощренном. Может, только Эльфрида Елинек, тоже австриячка, в романе «Любовницы», беспощадном и безнадежном, как похмельный Апокалипсис.

В «Надежде» он намеренно создает - даже композиционными средствами (здесь много застывших, как фото, длинных немых кадров) - впечатление неестественно чистого, нейтрального, отмытого до блеска, тошнотворно стерильного, живущего по строгому распорядку лагеря. И шире – существования. Этот кампус, как любят писать с умным лицом – ни что иное, как метафора общества в целом. Цивилизованного и в то же время полного скрытого насилия, морального в том числе. Как говорила Лилиана Кавани, готовясь к съемкам «Ночного портье» и ради этого посетившая Вену через 10 лет после Второй мировой, - за томным очарованием этого города притаились бесы. (Австрия, как известно, свалила все преступления нацизма на соседнюю Германию, ускользнув от наказания: и именно здесь суд оправдал нацистского преступника Мурера, начальника Вильнюсского гетто, прославившегося особой жестокостью, оправдательный приговор которому толпа встретила скандированием и морем цветов).  

Может, пожилой врач, в деды годящийся Мелани, латентный педофил (а может, и не латентный, с прошлым) и малоприятный типчик, психологически завлекший девочку, обольщая как взрослую женщину, - внук какого-нибудь (ну, это я фантазирую) гауляйтера, черт его разберет. (Впрочем, этих педофилов где угодно сколько угодно). А может, просто тихий перверт, так и не справившийся со своим бессознательным. Притянуть-оттолкнуть, проверенный способ «хваленых дедовских времен» и при этом, будучи осторожным, опасаясь перейти последнюю черту. Дядя просто-напросто боится нарушить закон – но, завлекая ментально, не щадит ребенка. И, естественно, бросает, как Куилти – Лолиту, сказав свое последнее нет.

Тренер тоже хорош – чисто фашист, с этим его командным голосом, напоминающим окрики охраны где-нибудь в Дахау и дурацкими наказаниями (лежание на полу неподвижно) за малейшую провинность, ну и прочее, вроде отжиманий от пола, прямо как в советской армии. Видно, тоже в своем роде перверт, получивший власть над беспомощными детьми. Нет, конечно, это вам не отечественный детдом с его ужасами Стивена Кинга, лагерь респектабельный, дорогой, насилие здесь не такое явственное, от чего не легче. Детям мало того что неуютно, вместо оздоровления духа и тела они вполне могут впасть в депрессию. И это еще слабо сказано.

Даже они, еще маленькие, будучи толстячками, чувствуют себя отверженными в протофашистской культуре атлетического идеала, всех этих рекламных качков и томных полуголых моделей, тощих и мускулистых, жизнь посвятивших прокачке своей задницы, востребованной на сексуальном рынке. Отвергнутая этой культурой Мелани, точно так же, как и ее мамаша, бедная Тереза, ищут, ясное дело, любви. Чего же еще – ее все ищут. Но, как припечатывает Зайдль, в обществе потребления шансов у них немного (будто их много в третьем мире, но здесь речь о первом, так сказать, наипервейшем).

Однако, если оставить в стороне вопрос политических предпочтений г-на Зайдля (лучше - товарища), художественная правда его фильмов, которая глаза колет не только его соотечественникам (его даже чуть из страны не поперли) – величайшая ценность. Гений естественности, порой незаметно переходящей в карикатурность, и виртуоз тщательности отделки – из 90 часов отснятого материала, монтируя по полгода и сидя в студии безвылазно, Зайдль создает, как правило, двухчасовой рукотворный шедевр. Именно поэтому он – один из последних подлинных Авторов, с прописной, мирового кино. Для него, перфекциониста со стажем, каждый фильм, как он сам признаётся, вновь рождается за монтажным столом. При этом ни швов, ни натуги не видно (а ведь глаз замыливается, когда выбираешь из сотни вариантов, тут еще и феноменальная память потребна), к тому же любой, несмотря на внешнюю сухость, фильм его авторства так и дышит негодованием, тщательно скрытым за особого рода австрийским сарказмом. Эдакой тайной ухмылкой беспощадного сатирика…

Его весьма своеобразный юмор, правда, не всем понятен – но на то и рассчитано, на иносказание, выраженное пластически, средствами языка кино, без литературных подсказок. Высший класс, одним словом. Гений сатиры. За что, в общем-то, и ненавидят.

В финале фильма «Подвалы» - на сегодняшний день, самого, наверно, радикального (если не брать, господи помилуй, даже писать об этом страшно, натуральные съемки 7 октября, кошмар док. репортажей), пышнотелая девица ворочается в тесной клетке, где не то что нельзя встать во весь рост, но и сидеть-лежать невозможно. Понятно, что никто ее туда не загонял – по собственному, так сказать, желанию, от скуки и тоски, от нечего делать человек по своей воле превращается в пародию на самого себя. В смехотворного извращенца «с фантазиями».

Тем временем, пока одна, как застрявшая в расщелине свинья, ворочается в клетке, другая читает нотации о боге и нравственности, а третья меняет любовников, отвергнутый ребенок из «Надежды», толстушка Мелани, горько плачет, сидя одна в своем кубрике. Ибо на долю «горизонтально одаренных» в мире, где царит рекламный идеал пин-ап гёрлс, и все только и делают, что талдычат о лишнем весе (она, кстати, умеренно пышная), приходится старый педофил, снедаемый собственными кошмарами. Который еще и бросил ее…

Непонятно, почему в критической среде, причем в сколь угодно элитарной, именно «Надежда» считается самым слабым звеном трилогии: на мой непросвещенный взгляд, все три части гениальны. Великая триада, повествующая о женском потаенном, об испытании одиночеством, о любви, которой нет как нет, о перверсиях общества фундаментальных свобод, где женщине, как наиболее уязвимому существу, приходится довольствоваться паллиативами. Либо платить, либо млеть от распятия, либо тянуться к омерзительному манипулятору.

…Я недавно познакомилась с юной, очень красивой какой-то невинной девической красотой, девушкой, которой еще и двадцати нет, но лет шесть назад с ней тоже случилась подобная беда: разыгрывая роль всеведущего отца, поддакивая ей, тогда тринадцатилетней, неуверенной в себе, как все дети, беззащитные перед напором зрелого опыта, некий взрослый тип чуть не добился своего. И дело даже не в этом (хотя, разумеется, и в этом тоже) – а в том, что он сумел влюбить в себя, пусть и на время, тем самым ментально оскорбив невинность и чуть не доведя ребенка до самоубийства.

У Зайдля же в этой трилогии все одиноки – что полоумная Анна Мария, которая бегает по городу с гипсовыми фигурками святых, распекая «не истинно» верующих; что Тереза, из которой тянут купюры нищие жиголо третьего мира; что бедный ребенок Мелани, с которой один-единственный человек поговорил по-человечески, да и то с тайной целью…

Драма бесконтактности – и это при внешнем благополучии, цивилизованности, порядке, этом ихнем ортунге, в котором есть что-то мертвенное: ни соринки, ни пылинки, ни живого чувства. Стремление немцев к чистоте и гигиене, если присмотреться, тоже вызывает у Зайдля недобрую усмешку. Иногда и у меня в Берлине было такое чувство – небытия, при всей моей любви к этому прекрасному городу и великой немецкой культуре. «Слишком» чисто (в этом месте читатели могут ухмыльнуться – а ты, дескать, к нашим бомжам наведайся), но ведь порой крайности сходятся.

По мысли Зайдля, как я уже говорила, радикальной, всё это вместе - чистота, особого рода стерильность, в том числе расовая (о чем он вскользь посмеивается в тех же «Подвалах»), привела в конце концов к национал-социализму. Как говаривал старина Мюллер в нашем любимом советском сериале – на свете нет иного пути, кроме национал-социализма.

Беда в том, что к нему, как выяснилось, приводит всё, чистое-грязное, мытое-немытое, разброд и шатания или строгий порядок…

Но Зайдль, честь ему и хвала, будучи настоящим австрийцем сиречь радикалом, исследует именно этот феномен: внутреннего фашизма развитОго, как у нас говорили о социализме, капитализма. Для него бесчеловечен именно обыватель, среднестатистический гражданин объединенной Европы. Так это или не так, не имеет значения: он показывает этих бесов, а не тех. Сугубо его право, тем более что здесь он на своей территории, ни дать ни взять - гений места.

фото: kinopoisk.ru