Проснуться в 147 лет, прочитать СМС:
«Здравствуй, мой обжигающий мальчик»,
изумиться, переспросить: «Почему обжигающий?»,
получить очевидный ответ: «Потому что ты меня обжигаешь»,
и даже не удивиться, что тебя называют на ты.
Господи, сколько вас было,
и хоть бы одна собака
сделала отчисленье в мой пенсионный фонд.
Просто диву даёшься, как самонадеянна молодость. Этот текст был мной написан, когда мне было лет тридцать. Цифру сто к сорока семи я прибавил за ради красоты, за ради сказочного красного словца, чтоб ещё больше подчеркнуть, что в 47 лет уже и не важно, 147 лет тебе или на сто меньше. Типа всё, приехали. Освободите вагоны. Поезд дальше не идёт.
И вот теперь мне 47, скоро будет 48. И я имею сказать. Я старый дурак. Я ничего не знал о жизни и не знаю до сих пор. И это самое смешное чудо, свидетелем которого я был, и самое большое открытие, которое я только совершал. Ещё как идёт! Более того. Это уже не скучный поезд с устоявшимся, как завтрак, обед и ужин в доме для престарелых, расписанием. Нет. Это поезд в Хогвартс. А вы знаете, как туда, на этот поезд, можно попасть? Надо выйти на платформу 9, сильно разбежаться и, как привидение, исчезнуть в кирпичной стене. Тогда ты попадёшь на платформу 9 ¾. Где и начинаются настоящие чудеса.
Я падаю в объятья, словно плод,
в котором через кожицу темнеет
тупая косточка, –
но как она поёт,
но как зудит она,
о, как болит,
болеет,
теряет речь,
не хочет жить, твердеет
и больше – никого – не узнаёт.
Мне раньше казалось, что это моё стихотворение про смерть (мне всегда так сперва кажется), но вообще оно про секс. Про желание. Про слепоту падения. В руки, в омут постели, в обморок без самого себя.
А та косточка смерти, которая всё равно сквозит через яблочную кожу (помните, отравленное яблоко у Пушкина?), она не может существовать без соседней косточки, косточки любви. А рядом с ними – притаился и червячок. Это деградировавший змей-искуситель. Его уволили из рая, вот он и доэволюционировал до козявки. В обратную сторону. Но эта козявка так изъест тебя изнутри, что однажды ты снова поверишь, что всё. Все поезда ушли, а платформу 9 закрыли. А если разбежаться с тележкой, на которую сложен твой багаж, и удариться в стену, то чуда не произойдёт. Просто удар, вся поклажа – в разные стороны, ручка тележки больно въехала тебе в солнечное сплетение. Ты лежишь на бетонном полу, еле дышишь. А тут ещё подходит полицейский-судьба и говорит: «Пройдёмте. Вы нарушаете!»
А что я нарушаю? Законный ход жизни? Ну а зачем он тогда, если никто не посмеет его нарушать?
Я знаю только одно: твоё имя – самое лучшее. Его можно ворочать на языке, как виноградину. Все остальные имена – тоже ничего, но одно горчит, другое кислит, а третье слишком приторное. Твоё же имя в самый раз. Твоё имя – это имя победы.
И то, что о себе не знаешь,
и то, что вглубь себя глядишь,
и то, чем никогда не станешь, –
всё перепрыгнешь,
всё оставишь,
всё – победишь.
Я просыпаюсь в 47 лет, и мне говорят: «Здравствуй, мой обжигающий мальчик».
И я даже не спрашиваю, почему мальчик и почему обжигающий. Даже последней метле в Хогвартсе известно почему. Потому что я тебя обжигаю.
