"Тюрьма - это то, что в нас"
Однажды я читал в женской колонии. Был такой проект «12»: поэты читали там стихи. В разном составе, на разных площадках, в разных городах. И одним таким городом, где мы это наше выступление показывали, была Пермь.
Я уже не помню, с кем мы выступали в этот раз, но кроме чтения на большой площадке, телевидения, интервью газетам и радио организаторами было задумано и наше чтение в легендарном женском СИЗО. Там ещё в своё время «Пусси Райот» отбывали наказание. И вот привезли нас туда поздним утром, проверили документы, сказали: «Через эти двери проходим по одному».
Этот момент был знаковым: тебя впускают в одну дверь, в решётчатый короткий отсек, потом открывают вторую («взззым», говорит автоматическая дверь), ты идёшь дальше по коридору, но на эти несколько секунд ты остаёшься запертым между двумя дверями, как в клетке. И что-то в тебе обрывается.
Ты знаешь, конечно, что это секундное дело, просто так надо, «так положено». Ты знаешь, что сейчас ты пойдёшь дальше, потом будет поэтическое мероприятие, а после ты поедешь в гостиницу (чуть не написал – домой). Но эти четыре секунды обрушивают в тебя всё. Ты как будто сам уже себе не принадлежишь. Ты – заключённый. Что ты там писал раньше про сумасшедший дом и тюрьму?
Не дай взамен – жить в сумасшедшем доме,
не напиши тюрьмы мне на ладони.
Я очень славы и любви хочу.
Так пусть не будет славы и любви,
а только одуванчики в крови.
Кончились твои одуванчики.
И вот дверь лязгает, и ты выходишь в другой коридор. И обратной дороги нет. Первое, что ты замечаешь уже в СИЗО: тут пахнет щами, как в детском саду. Характерный такой запах. Нигде так больше не пахло, нигде таких щей не варили. Оказывается, тюрьма – это и есть детский сад. Только для взрослых. Детский сад, детский ад, детское «я себе не принадлежу».
Ну а потом было чтение. В большой зал привели человек тридцать женщин в робах и одинаковых косынках: мы читали и мне было нестерпимо стыдно.
Кто-то из выступающих говорил: «А сейчас я вам прочту из своего цикла (допустим, «К Психее»). Он состоит из трёх частей, но прочту я только две». А я думал: «Какая Психея? Какой цикл? Какие две части? Какая третья? Зачем он всё это говорит?»
Я понимал (я знал), что их, этих женщин, пригнали сюда по разнарядке или просто спросили: «Кто хочет на поэтический вечер?», а развлечений тут мало, и хотя они ничего не понимали в этих постмодернистических стихах, но хоть что-то было новое и неожиданное в скучной и томительной череде их несвободы. Хоть какое-то разнообразие.
Когда настала моя очередь и я стал читать своё, несколько женщин заплакали. Я понимаю, что я тут ни при чём, что не мои стишки тут были причиной, просто они услышали что-то про дом, про «люблю», про свою прежнюю жизнь, про своих детей, которых долго не увидят, про мужей и бывших любовников. Или просто им вдруг захотелось поплакать.
– Повторяй за мной: ты моя слабость.
– Ты моя слабость.
– Ты моя сладость.
– Ты моя сладость.
– Ты моя нежность.
– Ты моя нежность.
Она говорит, а я лежу, как дурак, и верю:
– Я сладость, я слабость, я нежность…
А потом чтение закончилось, и всё повторилось: коридор, межкоридорная клетка, несколько секунд запертости, лязг автоматического замка, зелень за воротами, голубое небо над головой, долгожданная свобода. Кажется, перед этим нас угостили теми самыми сладкими тюремными щами. Они были вкусными.
Не повторяй за мной.
