Вынужден признаться, что я с отчетливым облегчением вздыхаю всякий раз, когда отгремят «победные» салюты, когда любимое и в детстве, и в юности 9 мая станет наконец вчерашним и позавчерашним днем, когда липкий налет казенной сентиментальности слегка сотрется с поверхности медийного пространства. Когда уже не «бал», а когда «после бала».
При этом я хочу сказать, что к сентиментальности как таковой я вообще-то отношусь совсем не плохо. Более того я и сам вполне сентиментален. Сентиментальность, если она не сопровождается надрывной крикливостью и шибающим в нос дурновкусием, несет в себе катарсический потенциал. А мелодрама – это вовсе не низкий жанр, это младшая сестра трагедии, в счастливых случаях поднимающаяся до ее подлинного и очистительного, а не ложного, симулируемого пафоса.
То, что разнокалиберное начальство всегда использует частные человеческие чувства и светлые человеческие порывы, человеческий энтузиазм и жертвенность в своих исключительно шкурных и неблагородных, мягко говоря, целях, давно известно. Это, можно сказать, общее место.
Я в данном случае о другом. О тех самых «дедах», которым «спасибо за победу», и которыми покрываются в эти дни задние автомобильные стекла.
Это теперь они «деды», а для кого-то и «прадеды». Это теперь их стало удручающе мало. И вполне понятно, что по мере их убывания и, - чего уж там, - постепенного исчезновения, эти вполне реальные – живые или ушедшие – люди превращаются в общественном и индивидуальном сознании в черно-белые картинки, покрытые густым, приторным и не очень прозрачным лаком. Это неизбежно, как неизбежно отчуждение реальной и не всегда аппетитной истории в удобный для употребления миф.
Я уже говорил, и не один раз, о том, что люди моего поколения, для которых «деды» были «отцами», «дядями» и «тётями», видят это все не вполне так же, как это видят те, кто помоложе.
Я рос среди фронтовиков, они были повсюду. И никакого специального отношения к ним не было. Что было вполне естественно: они всего лишь принадлежали к тому поколению, на голову которого тяжким грузом свалилась война. Так уж случилось.
Они были совершенно разные – умные и глупые, добрые и жестокие, благородные и подлые, щедрые и жадные, красивые и уродливые.
Вокруг меня было очень много инвалидов – это воспринималось как часть вполне привычного и, можно сказать, рутинного антропологического ландшафта. Вокруг меня было очень много тяжелых и иногда очень скандальных алкоголиков.
Я в изрядных количествах видел в электричках и на рынках так называемых «самоваров», грохотавших на своих маленьких платформах-подставках с подшипниковыми колесиками. Такими же точно колесиками гремели по тротуарам самодельные мальчишечьи самокаты.
У некоторых наших ребят, которые были постарше меня лет на пять и больше, отцы погибли на фронте. Это была для них не то чтобы гордость, но как-то прибавляло к ним уважения, что ли.
Когда я в 1954-м году пошел в первый класс, мальчики, конечно, на первой же переменке стали знакомиться друг с другом и рассказывать что-нибудь о своих братьях, сестрах, родителях.
Отцов, как оказалось, не было у двоих.
Первый из них (почему-то я запомнил, что его звали Боря Кузнецов) сообщил, что его отец умер в прошлом году. Когда кто-то из нас осторожно спросил, отчего же он умер, Боря безмятежно сообщил, что папаша в пасху объелся крутыми крашеными яйцами. Ну, и помер. Никто из нас, несмотря на наш дурашливый возраст, даже не хмыкнул – (прошу это свидетельство нашей деликатности занести в протокол).
Второй же – причем довольно бодрым и даже отчасти торжественным голосом - сообщил, что его отец погиб на фронте. Мы все уважительно помолчали.
Когда я в тот же самый вечер сообщил дома, что у одного моего одноклассника отец погиб на фронте, я не мог понять, что взрослые смогли найти в этом смешного. Хороший смех! Человек погиб на фронте! Ни фига себе!
А живые фронтовики, повторяю, были совсем разные: интеллигенты и хамы, жулики и милиционеры, военные и гражданские, увечные и целые-невредимые, трусы и герои – всякие.
Поэтому у меня, человека своего поколения, нет и не может быть какого-то специального, какого-то особенного отношения к «дедам». Да, на их поколение упал этот страшный груз. Да, их поколение справилось с этим грузом. И именно потому что оно справилось и устояло, появилось на свет и следующее поколение, то есть мое. И именно поэтому моя благодарность за это рукотворное чудо столь глубинна, столь интимна, столь естественна и столь, если угодно, обыденна, что она не требует никаких доказательств и никаких отдельных формулировок.
Поэтому мне ни за что не пришло бы в голову выражать эту свою благодарность посредством огромных букв на заднем окошке автомобиля.
Да и автомобиля, кстати, у меня нет.
