Радио "Стори FM"
Лев Рубинштейн: Интересные дела

Лев Рубинштейн: Интересные дела

Тайнинка. Так назывался, - впрочем, называется и теперь, - небольшой дачный поселок рядом с Мытищами, в котором я прожил значительную часть своего детства.

Одна из моих бабушек, мать отца, жила в самом центре Москвы, в Скарятинском переулке, в старом доме XIX века, в огромной перекроенной вдоль и поперек коммуналке. В этой же коммуналке жили и две моих тетки со своими семьями. Там, в этом доме, я проводил довольно много времени, окруженный иногда трогательной, а иногда и слишком настойчивой заботой бабушки и теток, обожавших и баловавших меня и называвших меня словом «мизынэк», потому что я до поры до времени был самым младшим в их многочисленной семье.

Другая бабушка, мамина мама, жила как раз в Тайнинке, в деревянном доме с печкой. Там же жили мои родители и мой старший брат. Ну, и я, соответственно. Там же я ходил в школу, и ходил я туда до 9-го класса, пока мы с родителями не переехали в другое место.

Тайнинка, повторяю, была дачным местом. Но многие, - как мы, например, - жили там постоянно. А какие-то семьи переселялись туда только в летние месяцы. Поэтому среди моих тайнинских дружков были вроде как постоянные, а были, можно сказать, сезонные.

Меня, надо сказать, буквально с тех пор, как я стал читать увлекательные детские книжки вроде «Острова сокровищ», не оставляла настойчивая мечта найти клад, тайник, разгадать какую-нибудь важную тайну, которая радикально изменит мою жизнь и изменит ее в исключительно лучшую сторону - а в какую же еще.

И в этом контексте название поселка, в котором я жил, оказалось как нельзя кстати. «Тайнинка», разумеется, от слова «тайна», а иначе и быть не может. А эту тайну необходимо разгадать. И разгадать ее должен не кто-нибудь вообще, а именно я.

Обдумывал я также и объемный историко-приключенческий роман, в сюжетном центре которого была бы она самая, моя Тайнинка.

И этими своими планами я сдуру стал делиться с родственниками.

Они же, ограниченные в своем мещанском мирке и поэтому не способные по достоинству оценить величие замысла, восприняли эти мои литературные поползновения исключительно юмористически, что мое еще не развитое, но уже проклюнувшееся тщеславие не могло, конечно же, не уязвлять.

Веселье взрослых по поводу моих великих замыслов принимало иногда даже и околохудожественные воплощения.

Так, например, мой дядя Сава, отец моего кузена художника Юрия Злотникова, будучи и сам художником-любителем, нарисовал однажды такую картинку. На краю железнодорожной платформы спиной к зрителю стоял мальчик. Параболическая пунктирная линия, начинавшаяся где-то в нижней половине его туловища и уходившая куда-то вниз, не оставляла сомнений в том, что изображенный на картинке отрок увлеченно мочится с платформы.

Под картинкой была подпись: «Левка описывает Тайнинку». Взрослым казалось это ужасно смешным. Мне – не очень. Но ощутить себя героем художественно-графического произведения было все же лестно.

Призрачная и до поры до времени не оформленная тайна Тайнинки все же продолжала интриговать мою беспокойную душу.

Этим я делился и со своим сердечным дружком Смирновым, с которым нас объединяло неуемное фантазерство, граничившее с визионерством. Образ нашей Тайнинки как места загадочного заворожил и его.

Хорошо помню, как в один из летних дней 1961-го года друг Смирнов сказал: «Я где-то прочитал …» (Ничего он, конечно, нигде не прочитал, а сам выдумал. Он, повторяю, вообще был неутомимым фантазером).

«Я где-то прочитал, - сказал он, - что из Кремля в Загорск (это теперь Сергиев Посад) прорыт тайный подземный ход. По моим расчетам он должен проходить прямо под платформой Тайнинская». (Каким расчетам? Почему? Неважно. По его расчетам).

«Давай, - говорит, - залезем под платформу и посмотрим, что там. Вдруг какой-нибудь тайный вход. Все равно делать нечего».

Делать нечего. Мы взяли большой китайский фонарь и заползли под платформу. Самое смешное, что под ней действительно оказалось что-то вроде колодца. Причем открытого. Мы торжествующе переглянулись и полезли. Хода там не оказалось, а оказалось совсем не глубокое замусоренное дно. Смирнов первым делом наступил на ржавую проволоку, которая порвала ему штанину и здорово поцарапала ногу. Пока он долго и цветисто матерился, я с размаху вступил ногой в изобильную и почему-то совершенно свежую какашку.

Но мы решили не отступать и стали шарить фанариком по стенам. Ничего там не было, не считая одной короткой, очень выразительной и хорошо всем известной надписи.

Недолго подумав, мы решили приостановить поиски до следующего раза и вылезли на поверхность. Мимо нас с грохотом ехали поезда в ту и в другую сторону. Дождавшись, когда они утихнут, мы выбрались из-под платформы и отправились домой - он, поминутно задирая рваную штанину и рассматривая ссадину на ноге, я, - не очень, надо сказать, успешно, - обтирая ботинок о траву.

«Завтра придем опять», - с несколько искуственной бодростью в голосе говорил Смирнов. «Ага», - соглашался я. Но мы так и не пришли, потому что потом появились дела поинтереснее. Какие – уже не помню. Но помню, что интересные. Очень какие-то интересные дела.

Похожие публикации

  • Лев Рубинштейн: Кухонные принадлежности
    Лев Рубинштейн: Кухонные принадлежности
    Чувственный опыт, коллективный или персональный, у каждого поколения соотечественников свой. И из закоулков, щелей и складок каждой эпохи, особенно той, на которую пришлось наше детство, тянутся к нам и живут вместе с нами какие-то навязчивые мелодии и картинки, какие-то словечки и прибаутки, какие-то запахи
  • Лев Рубинштейн: Свое и чужое
    Лев Рубинштейн: Свое и чужое
    Как и у каждого в пору детства, у меня были свои фобии. Некоторые остались навсегда. Я, например, боюсь высоты, и самые мои страшные сны связаны именно с этим. То я неуклонно скольжу вниз по заледеневшей покатой крыше высотного дома, то кто-то сзади подталкивает меня к краю обрыва. Некоторые из детских страхов и ужасов постепенно ушли, а вот воспоминания о них сохраняются в довольно-таки свежем виде
  • Лев Рубинштейн: О дурных новостях
    Лев Рубинштейн: О дурных новостях
    Маршалл Маклюэн, прославленный исследователь масс-медиа, утверждал, что настоящие, подлинные новости – это плохие новости. Новости позитивные не привлекают внимания, проходят мимо ушей, на них не задерживается глаз