Это явление существовало более или менее всегда. И в разные времена обозначало нечто вроде пропуска в ту или иную социальную, культурную, сословную, классовую, возрастную, - и так далее – среду.
Это социально-культурное явление нашло свое устойчивое воплощение в популярной фольклорной формуле «Встречать по одежке».
На волне неофитского клубно-гламурного бума 90-х и нулевых годов оно получило англизированное имя «Дресс-код».
Понятно, что клуб на то и клуб, чтобы служить пространством соблюдения той или иной конвенции, чтобы привлекать «своих» и по возможности отсекать «чужих» - что бы и то, и другое ни значило.
Клуб на то и клуб, чтобы в одном тебе были всегда рады, в другой ты бы стремился войти, да только что-то никак не пускают, а к третьему ты и сам даже и близко бы не подошел. В широком смысле - вся общественная и культурная жизнь - это и есть совокупность и сложное взаимодействие разного типа и толка клубов. И чем их больше и в чем большей степени они отличны друг от друга, тем устойчивей общественный организм.
И внутри каждого из них, конечно же, существует система взаимопонятных поведенческих кодов, самым поверхностным и самым, соответственно, заметным из которых служит внешний вид, манера одеваться, обуваться и стричься-бриться.
Для человека нерелигиозного, светского одним из таких влиятельных, но, в общем, чужих клубов являются культовые учреждения, а потому человек культурно вменяемый и не склоненный к безбрежному эпатажу ни за что не войдет в православный храм в шапке, в синагогу без шапки, а в мечеть - в ботинках.
Именно этот клуб, один из наиболее влиятельных и многочисленных российских клубов, то есть учреждение, сокращенно именуемое РПЦ, я упомянул здесь, вспомнив, что сколько-то лет тому назад о «дресс-коде» заговорил вдруг покойный протоирей Всеволод Чаплин, один из самых, пожалуй, эксцентричных и вообще заметных членов этого клуба.
Он, помню, высказался как-то о необходимости тотального соблюдения этого самого «дресс-кода», при этом имея в виду не внутриклубные, - что было бы вполне естественно, - а, так сказать, общенациональные масштабы.
«Интересное кино!» - подумал я тогда. Так же, впрочем, думаю я и теперь.
Кстати, о кино. Некий однофамилец отца Всеволода, - не такой, конечно, прославленный, как он, но все же, - в свое время создал образ человека, который не прошел бы дресс-код ни в одном из клубов. Главная прелесть, неисчерпаемое обаяние и, если угодно, величие этого гениального образа состояли в числе прочего еще и в том, что он в абсолютно любом обществе выглядел как человек вызывающе штатский среди застегнутых на все пуговицы военных.
Можно, конечно, сказать, что в этом приеме не было ничего принципиально нового, что прототипом этого образа служил старинный образ коверного, резко выделявшегося среди выстроенных в шеренгу одинаковых с виду униформистов. Это вроде бы и так, но клоун тоже никогда не выходил за пределы клоунского клуба, не нарушал своего «дресс-кода».
А персонаж Чарли Чаплина стал, причем для многих поколений, апофеозом внеклубности, невстроенности ни в какую систему, а потому и всеохватной человечности.
Слово «дресс-код», как мы сказали в начале, относительно недавнее. А вот отеческая забота партии и государства не только о «моральном», но и о «внешнем» облике вверенного им народонаселения - явление, имеющее прямо скажем, почтенную историю.
О! Я очень хорошо помню своры комсомольцев-хунвейбинов, называемых «народной дружиной», плотоядно высматривающих на улицах, в метро, на танц-площадках узкобрючников, черночулочниц, миниюбочниц, шортоносцев. Несчастных нарушителей социалистической морали и марксистско-ленинской эстетики затаскивали в «опорные пункты», распарывали им штаны, насильно стригли волосы, писали на них «телеги» по месту учебы или работы. Это был настоящий «дресс-код», неформальный, с огоньком, с не угасшим еще к тем временам праведным классовым чувством.
Но как причудлива наша история! Ведь те же самые комсомольские «дресс-кодировщики» устраивали поистине бесовские кошачьи концерты около церквей, в буквальном смысле не давая прохода тем, кто в предпасхальную ночь шли в церковь на крестный ход.
К семидесятым годам, годам моей юности, героическая пора всесоюзного дресс-кодирования как-то все же пошла на убыль. Всерьез прессовали только отъявленных панков с ирокезами и хиппарей с их «хайрами» и «ксивниками».
Я к движению хиппи никогда вплотную не примыкал, хотя с некоторыми из них и водил знакомство.
Но кудри до плеч все же носил. Ну, и борода само собой. И, конечно же, веревочная сумка через плечо. Ну, и ужасно узкие джинсы, не слишком умело пошитые другом-художником из плащевки цвета хаки. Ну, и еще мою шею обматывал ядовито желтого цвета шарф из парашютного шелка.
«Ну и что?» - спросит молодой человек из нынешних времен.
«Ну и то!» - грубовато отвечу я ему из времен своей юности, не умея дать разумный ответ на этот его вполне разумный вопрос.
Впрочем, если совсем коротко, то ответ может быть приблизительно таким.
В тоталитарном государстве и, соответственно, обществе по-другому быть и не может. Регламент и унификация всех возможных сфер не только общественной, но и частной жизни - одно из непременных условий его существования.
И в процесс той «дресс-кодировки» втягивались самые разные слои населения в лице некоторых особенно активных своих представителей, искренне не видящих ничего удивительного в том, чтобы давать непрошенные советы или делать замечания совсем не знакомым людям, особенно молодым.
Однажды в метро ко мне подсел пьяноватый гражданин и со всем возможным добродушием задушевно сказал: «Ну, что ты, парень, ходишь, как поп какой-то! Ты ж не поп, не монах! Постригись, будешь хоть на человека похож».
Тогда все подобные реакции и высказывания, а иногда и проявления вполне отчетливой агрессии воспринимались лишь как лишнее подтверждение собственной правоты. И такой «дресс-код» служил, конечно же, билетом. Билетом в тот клуб, где тебе было светло, тепло и уютно, где тебя узнавали и приветливо махали рукой, приглашая за свой стол, и, - что самое главное, - где тебе было если не всё, то самое главное хорошо понятно.
Совпадение это было или нет, я не знаю – думаю, что все же совпадение. Но именно в один из тех дней середины 90-х, когда я впервые услышал слово «дресс-код», я зачем-то пошел в парикмахерскую и постригся радикально коротко, оставив в прошлой жизни свои, еще вчера казавшиеся мне совершенно неприкосновенными кудри до плеч.
С тех пор я всегда стригусь исключительно коротко. А вот стал ли я наконец-то похож на человека, я не знаю, не мне об этом судить.
фото: личный архив автора
