Вот замечаете вы, допустим, что кто-то из вполне взрослых окружающих вас людей в разговоре с вами постоянно цитирует что-нибудь детское, и даже младенческое. Не надо только сходу подозревать, что ваш собеседник внезапно впал в детство. То есть, конечно, и это может быть. Но скорее всего у него не так давно появился внук или внучка.
Знаю это по себе.
Это теперь моей внучке семнадцать лет, и она в этом году заканчивает школу. А вот когда она вошла в тот известный возраст, когда проблема сосок и памперсов постепенно сменяется проблемой слов и фраз, я стал вспоминать все больше и больше из собственного детского чтения. И не только вспоминать…
Мой слух устроен так, что он постоянно вылавливает из гула толпы что-нибудь поэтическое. Но если раньше моих ушей достигал лишь классический, навязанный «школьной программой» четырехстопный ямб, то в последнее время густо пошел инфантильный прыгучий хорейчик. Вот буквально на днях в непосредственной близи от моего уха кто-то в свой телефон произнес буквально следующее: «А финансовый отдел, он ваще, блин, обалдел». Метрически-ритмические характеристики, а также изысканная аллитерированность этого маленького летучего шедевра прямиком отсылают к сказкам Пушкина или, на худой конец, к «а из нашего окна площадь Красная видна».
Что именно улавливают дети из того, что мы им читаем, непонятно. Налицо, во всяком случае, первобытно-синкретическое восприятие любого слова как слова изначально волшебного, несущего в себе непременный магический заряд.
Вот, например, я вспоминаю, как читаю я перед сном, - в этот раз уже не упомянутой в начале внучке, а еще даже дочке, когда ей было года два, - что-то про то, что у зайца была избушка… не помню какая, а у лисы, соответственно, какая-то другая. Это в данном случае неважно. Важно и интересно другое.
Когда я дочитал эту сказочку до конца, дочка потребовала продолжения. Иначе, мол, не засну, даже не рассчитывай. Что делать, надо продолжать. Перевернув последнюю страничку, на ее обратной стороне я, по возможности сохраняя интонацию и ритм уже прочитанного про лису и зайца, стал читать,: «Главная редакция литературы для детей… редактор М.В. Коростылева… корректор М.Г. Митрофанова… адрес редакции с почтовым индексом … телефон редакции с кодом города… заказ номер … тираж столько-то тысяч экземпляров… бумага офсетная, печать офсетная … формат такой-то» ну и так далее до самой окончательной точки.
Надо сказать, что выслушивалось все это с вниманием ничуть не менее напряженным, чем собственно художественная составляющая книжки, или, как теперь говорят, ее контент.
Когда я рассказал об этом своему приятелю, он тут же вспомнил, что его сын, когда ему было года четыре, требовал, чтобы перед сном ему ни в коем случае не читали ни сказок, ни стихов, а чтобы читали схему московского метро. Причем эту схему он давно и прочно знал и сам, знал назубок и сварливо поправлял читавшего, когда тот ошибался, иногда случайно, а иногда – в экспериментальных целях - нарочно.
Не подтверждение ли все это моей давней убежденности в том, что любой текст в соответствующем контексте, в соответствующих условиях и формах своего бытования обнаруживает способность прочитываться как объект высокой поэзии? Все может быть. Дети на то и дети, чтобы позволять себе существовать вне наших предрассудков и культурных конвенций.
А нам остается лишь читать и перечитывать.
Перечитывание время от времени детских книжек процесс вполне органичный и легко объяснимый. И дело не только в наших детях-внуках-племянниках. Я думаю, что настоящее чтение, чтение без оглядок на опыт, образование, вкус, без попыток сопоставления и выстраивания иерархий - это чтение в детстве. Где-то я прочитал про маленькую девочку, сказавшую однажды: «Когда же, наконец, я уже вырасту и мне разрешат читать взрослые книги? Все детские - такие страшные». Все верно. Детские книжки - самые страшные, самые веселые, самые умные. По-другому и быть не может.
А еще я помню вот что. В моем дошкольном детстве существовала такая книжная серия, которая называлась «Книжка за книжкой». Это были тоненькие книжки с каким-нибудь рассказом или небольшим отрывком из отечественной или мировой классики. Так мне запомнилась книжка «Козетта» (из романа «Отверженные»), очень грустная книжка о том, как погиб Петя Ростов, какой-то кусочек из «Каштанки»…
По сложившейся семейной традиции эти книжки мне дарил мой старший двоюродный брат, всякий раз, когда приезжал к нам в гости, а приезжал он часто.
Я помню, с каким нетерпеливым вожделением я ждал его очередного визита. Я помню, с какой изумлявшей взрослых стремительностью я прочитывал эти книжки. И я помню приступы тревоги на грани отчаяния, когда я представлял себе, что эти «книжки за книжкой» когда-нибудь будут прочитаны все, когда они возьмут вдруг и закончатся. И что же я буду тогда делать!
Взрослый опыт не столько продолжает детский, сколько постоянно подвергает его придирчивой ревизии.
Взрослый к своим детским воспоминаниям относится ревниво, подозревая – кажется, небезосновательно, - что ребенком он был тоньше, умнее и адекватнее. В общем, «будем как дети». И будем – по словам поэта – «только детские книги читать».
Вот мы их и читаем. Вот и перечитываем. Несколько лет тому назад я провел такой эксперимент. Я взял и перечитал наиболее любимые в детстве книжки. Какие-то из них оказались вдруг совсем провальными. Майн Рид, например, провалился с треском. Жюль Верн стал со временем как-то уныл и косноязычен. Зато «Том Сойер», «Остров сокровищ», «Три мушкетера», «Айвенго» оказались еще краше, чем были тогда. Но это уже взрослый взгляд. Уже предвзятый. Уже подпорченный, уже искаженный эстетическим, социальным и всяким прочим опытом.
Вот мы и возвращаемся всю жизнь к тому, к чему вся мировая словесность, что бы она ни мнила о себе, сводима без остатка. Вот он, наш внутренний, самый внутренний мир, такой компактный, такой универсальный, умеющий отвечать на все вопросы: агушеньки-агу, не ложися на бочок, сорока-ворона кашку варила, деток кормила, этому дала, колобок, колобок, я тебя съем, не плачь дед, не плачь, баба, мы в саду поймали вора, стали думать и гадать, если б я была царица, вместо шляпы на ходу, ах, ты гадкий, ах ты грязный, а вы знаете, что у, а вы знаете, что па – и дальше, и дальше, и дальше.
фото: личный архив автора
