В СССР, - если верить официальной пропаганде, а как ей не верить, сами подумайте, - все всегда было «самое». Самая демократичная демократия, самая научная наука, самая бесплатная медицина, и так далее. На излете этой тягостной эпохи я, помню, придумал, что сама эта свистящая аббревиатура может пониматься как Союз Самых Социалистических республик.
Ну, и о том, что СССР самая читающая страна в мире, знали все, включая тех, кто никогда ничего не читал, кроме однообразных, но всегда ярких надписей на заборах.
Смеяться можно, конечно, сколько угодно, тем более что для этого всегда есть услужливый материал. Но то, что страна наша в силу своей специфической истории до поры до времени была страной литературоцентричной, это точно, с этим поспорить трудно.
Да, литература действительно во все времена служила единственным клеем, с помощью которого осуществлялась зыбкая связь времен. Она занимала то место, где у других бывает история, философия, политическая мысль, религиозная проповедь. Все перечисленное тоже существовало в России, но все это всегда было в большей степени беллетристикой, чем наукой.
Оживленный обмен цитатами из классики внутри культурного сообщества был не только символическим капиталом: цитаты и аллюзии служили паролями-отзывами, допускавшими людей в это самое сообщество.
Это с одной стороны. С другой же - существовала еще такая штука, как «воспитательная роль литературы».
Школьная литература сильно напоминала кладбище, где по правую руку располагались могилы положительных героев, а по левую – отрицательных. В отдельном ряду нашли вечное упокоение «лишние люди». На одной могиле было, написано, допустим, что-то вроде того, что «Здесь покоится прах Татьяны – яркой выразительницы русского национального характера». На другой – «Здесь лежит Эмма Бовари – жертва лицемерной буржуазной морали». На третьей - коротко: «Кн. Л.Н. Мышкин, идиот».
На образцах русской и мировой литературы, на примере литературных героев, их мыслей, чувств и поступков усиленно воспитывали юношей, обдумывавших житье.
Смотрите, дети, какие смешные гоголевские чиновники. Не будьте такими. И такими безвольными рохлями, как Обломов, не будьте. А будьте борцами и созидателями. И такими скупердяями, как Плюшкин, не будьте. И топорики под пиджачком, как Раскольников, не прячьте, не надо. И не хвастайтесь, как Хлестаков. И не разговаривайте так же смешно и коряво, как герои Зощенко.
А будьте, как Дубровский, как Павка Корчагин или на худой конец как Андрей Болконский. Как Данко с сердечной мышцей в руке. Как Ниловна в растрепанном платке. Как Ихтиандр с акульими жабрами. Как Штирлиц в ладно скроенном эсесовском прикиде. А если вы и заснете невзначай на уроке литературы, то пусть вам приснится Четвертый сон Веры Павловны. Проснетесь как ошпаренные и впредь не заснете.
Одна моя давняя приятельница рассказывала, как ее мама, школьная учительница, чуть что говорила: «А Наташа Ростова бы так ни за что не поступила!» А когда в доме дочери стали появляться те или иные молодые люди, мама говорила: «Конечно, не Андрей Болконский, но милый мальчик, воспитанный». Благо, что и девушка была Наташей. А потом, кстати, и замуж вышла за Петра, за Петра Петровича, между прочим. Впрочем, это уже фольклор, а не школьная программа. Да и не надолго, кстати.
Можно, опять же, смеяться, однако надо признать, что за неимением устойчивых нравственных императивов вся эта литература и ее персонажи служили хоть какими-то поведенческими ориентирами. Не «Моральный же кодекс строителя коммунизма» принимать во внимание - сами подумайте. Не «Правила же юных пионеров»! Не Нагорную же проповедь! Только этого еще не хватало!
Теперь стало считаться, что литературоцентризм сошел со сцены, уступив место вовсе не гуманитарному жесткому прагматизму. Мне кажется, что это не вполне так. Литература по-прежнему правит бал. И на ее образцах тоже учатся. Хотя и чему-то другому.
Пришло интересное поколение публики, - особенно той ее разновидности, что поближе к «центрам принятия решений», - которое так же, как и их советские предшественники, выстраивают поведенческие модели по беллетристическим образцам. Но их поведенческие модели и поступки, ярчайшим образом демонстрируют относительность, условность и амбивалентность навязанных, как пионерский галстук, но так и не вошедших в состав крови нравственных категорий. Таким образом обнаружило свою окончательную несостоятельность фундаментальное, казалось бы, деление литературных героев на «положительных» и «отрицательных». Видимо, перекормила нас всех советская школа «образами помещиков» и «образами лишних людей».
Прежние были не лучше, разумеется. А в чем-то – и похуже. Но они все же хоть как-то маскировались и скрывали свое постыдное родство со всеми гадами, подлецами и кретинами, каковыми кишела мировая классика.
Поэтому так ревниво следили они за тем, чтобы где-нибудь в печати, на сцене или на экране не появилось бы что-нибудь «про них». А про них было много чего, начиная с «нестандартного» режиссерского прочтения «Горя от ума» и кончая Шварцевским «Драконом». Начиная с Чаадаева и кончая Варламом Шаламовым.
С классикой у них были непростые отношения. С одной стороны, они не без насильственности насаждали ее, утверждая таким образом свою историческую и культурную легитимность. С другой стороны, она им страшно мешала своим неуживчивым вольнолюбием и «старорежимными» представлениями о свободе и личном достоинстве. Потому они так яростно конопатили щели, через которые мог просочиться враг. Но враг, разумеется, просачивался, потому что конопатили они так же бездарно и халтурно, как они делали все остальное. Они пытались покрыть всю общественную жизнь одним куском рогожи. Но рогожа была изначально дырявой, а со временем становилась все дырявее и дырявее. А именно лишь сквозь эти дырки проникали и свет, и воздух.
У нынешних все интересней. Они кое-чему научились, представьте себе. Они взяли и поменяли знаки, став таким образом абсолютно неуязвимыми для всяких там «жал сатиры» и «обличений свинцовых мерзостей». Это и есть их ноу-хау.
Это почему еще не надо брать взяток, как бы говорят они. Вот городничий же брал. И давал. Ах, он смешной и нелепый? Во-первых, ну и что с того? А во-вторых, это не он нелепый, а нелепый тот, кто проносит мимо кармана. А если городничий чем-то и нелепый, то только тем, что так позорно лоханулся.
Они как бы говорят: «А чего тут плохого-то. Нормально. А если вы такие умные, то чего ж тогда вы такие бедные? Помогли вам ваши гоголи-моголи? То-то же. А нам помогли.
Сатира, говорите? Салтыков, говорите, Щедрин? «Город Глупов»? Ну и что? Антиутопии? Ну-ка, давайте сюда антиутопии, ща поглядим, что за такие антиутопии. Оруэл? А чего? Правильный пацан. Доступно объяснил, что пиплу можно впаривать все наоборот. Чего тут плохого-то. Чего стыдного-то? Стыдно лохом быть, а тут-то чего? Прикольно? Прикольно. Простенько? Простенько, да только ты поди придумай. А мы вот дотумкали.
Дотумкали, это правда. И это надо признать.
Разница между ТЕМИ и ЭТИМИ не только в том, что карманы первых были набиты «всесильными, а поэтому единственно верными учениями», сильно мешающими при ходьбе, а в карманах вторых нет буквально ничего, кроме разве что двух-трех кредитных карточек, которые «томов премногих тяжелее».
Разница еще и в том, что первые были духовными потомками провинциальных гимназистов-второгодников, в головах которых среди беспорядочного вороха трескучей революционной фразеологии застревали там и сям отдельные цитаты из «Онегина» и «Русских женщин». А нынешние без всей этой лабудени прекрасно обходятся.
И их ничуть не тревожит то прискорбное, казалось бы, обстоятельство, что все те, - а их не так мало, как это может показаться, - кто упорно разглядывает звездное небо над своей головой, а внутри себя взращивает раритетный, но от этого еще более драгоценный нравственный закон, смотрит на них, как на психов со справкой.
Ну и пусть смотрят, не правда ли? А если смотрят чересчур пристально, то на эти случаи они напринимают законов, которые, по их представлениям, хотя и не такие уж особенно нравственные, как пресловутый нравственный закон «внутри», зато действует они куда эффектнее и нагляднее, чем все эти звездные небеса, и вся эта, прости господи, литература.
