Я знаю, что в так называемом культурном сообществе бытуют, - иногда довольно агрессивно и навязчиво, - некоторые устойчивые представления о хорошем и дурном тоне в коммуникативной практике.
Я когда-то даже начал вести приблизительный список, который так и назывался «Дурной тон». Туда я вносил не то, что я сам считал и продолжаю считать дурным тоном, а то, что таковым «считается», причем вопреки живой, колышущейся, шелестящей и пышно цветущей вокруг нас, беспокойной, прекрасной и кошмарной реальности.
На первом месте в этом списке оказались:
- Пересказывать разговоры с таксистами.
- Рассказывать истории про соседей.
Почему так? Не спрашивайте. Просто примите к сведению, что это именно так. И все. И если ваш характер не слишком силен и независим, вы впредь в своем поведении будете руководствоваться этими негласными, но суровыми запретами.
Подобного рода общественные предрассудки сильны и устойчивы. Но не менее устойчива и сильна внутренняя потребность эти табу нарушать. А потому, заметьте, что по неписаным законам коммуникативного этикета всякий рассказ про сон или про таксиста начинается с ритуальных извинений. Типа: «Знаю, знаю, что это дурной тон, но не могу не рассказать о том, что мне приснилось с четверга на пятницу, а также о том, что мне на днях поведал таксист по дороге к…»
Мы живем в фольклорную эпоху, и в эту эпоху мы волей социально-культурных обстоятельств последнего времени погружаемся все глубже. Фольклорной эпохой были также и поздне-советские годы, когда главными и самыми популярными жанрами народной прозы, поэзии и драматургии служили соответственно анекдот, частушка и пересказ разговора со случайным попутчиком в прокуренном тамбуре поезда.
В наши дни трагически, - болезненно гримасничая и театрально заламывая руки, - умирают жанры, пережившие, казалось бы, несколько эпох. Пародия, например. Или все тот же анекдот. Пародия, анекдот, сарказм, бурлеск, черная комедия, абсурдистская пьеса обнаруживают свое до боли обидное бессилие перед натиском галопирующей реальности, погружающейся, как легендарная Атлантида, в мутные воды все поглощающего абсурда.
Юрий Тынянов, замечательный писатель и выдающийся теоретик, еще очень давно написал:
«[…] то, что сегодня литературный факт, то назавтра становится простым фактом быта, исчезает из литературы. […] И текучими здесь оказываются не только границы литературы, ее "периферия", ее пограничные области - нет, дело идет о самом "центре": не то что в центре литературы движется и эволюционирует одна исконная, преемственная струя, а только по бокам наплывают новые явления, - нет, эти самые новые явления занимают именно самый центр, а центр съезжает в периферию».
Так что не надо третировать ни «таксистов», ни «соседей», потому что это сегодня тот самый литературный факт и есть. А то, что проходит по ведомству «высокой литературы», решительно «съезжает в периферию».
Один мой остроумный приятель даже высказался недавно примерно таким образом: «Когда я читаю, - сказал он, - об очередных откровениях того или иного государственного деятеля о «тайном мировом правительстве» или об использовании птиц, мух и комаров в целях стратегического уменьшения популяции каких-либо неугодных мировой закулисе этносов, мне начинает казаться, что власть в мире тихой сапой захватили таксисты.
А вот теперь я признаюсь в том, что все написанное мною только что, - можно считать всего лишь предисловием. Предисловием к тому, что я давно уже хочу рассказать.
Этот разговор (Да! Именно с таксистом!) случился несколько лет тому назад, и я тогда же по горячим следам его записал. А поделиться им с кем-либо я тогда не решился, опасаясь, видимо, молчаливого холодного осуждения «светской черни».
А сейчас вот я этот фрагмент обнаружил и решил, что пора бы преодолеть уже этот постыдный конформизм. Хотя, заметьте, все же я завел в начале псевдо-теоретическую оправдательную бодягу. Но что делать – слаб человек.
Короче говоря, несколько лет тому назад некий таксист завел со мной ученую беседу о глобальном потеплении и об изменении климата. Я в этих делах разбираюсь не очень, поэтому полную инициативу предоставил ему.
И он, представьте себе, сумел мне объяснить все это дело в один буквально момент.
«Приезжие во всем виноваты», - убежденно сказал он. Сначала я решил, что ослышался и переспросил: «Кто, кто?» - «Ну, эти, приезжие. Ну, азиаты, короче. Сидели в своих горах и пустынях, и все было нормально. Зима - зима. Лето - лето. Равновесие, короче, было. А потом они с гор спустились, и все - сюда. Земная ось, конечно же, сместилась - и вот, пожалуйста. Все просто! А эти там все конференции какие-то устраивают, деньги народные тратят, бюджеты пилят, языками мелят, а толку!»
В этом месте его обуял мефистофельский смех, а я как большой поклонник «неслыханной» простоты и благородного лаконизма сидел молча, переваривая свалившуюся на меня неопровержимую истину и преисполняясь восторгом перед мощью и безбрежностью человеческого воображения. А также поражаясь тому, насколько причудливые, высокохудожественные формы может принимать неизбывная, вбитая подобно ржавому гвоздю в человеческую психику обычная бытовая ксенофобия.
О таксистах и их незабываемых речевых проявлениях я уже писал и не один раз. Но жизнь неутомимо подкидывает свежих веточек, шишек и сучков в этот негасимый костер.
На втором, напоминаю, месте в списке этих не известно кем назначенных негласных «моветонов» оказались, - по столь же непонятной причине, - «рассказы о соседях».
Как же я мог забыть об этом почтенном и богатом жанре! Как же я мог!
Я, изрядную часть детства проживший в московской коммуналке, мог бы рассказывать что-нибудь такое с утра до вечера, и даже не один день. Впрочем, я уже это делал и не раз. Намерен делать это и впредь по мере всплытия из пучин памяти драгоценных обломков.
Но эту, последнюю на этот раз историю я расскажу не про своего, а про чужого соседа, соседа своего старого товарища.
У этого моего товарища был когда-то сосед по квартире – человек не шибко, как говорится, грамотный и при этом невозможно скандальный, как это довольно часто бывает с бывшими сильно выпивающими, но прочно «завязавшими» людьми. Он был именно из этих.
Он все время с кем-нибудь судился. Свои многочисленные заявления и жалобы он приносил моему приятелю на предмет исправления ошибок. С ним он почему-то никогда не ругался и вообще уважал. За что – не вполне понятно. Но уважал.
Какие-то особенно выдающиеся пассажи из этих эпистолярных выделений мой приятель выписывал и дарил мне, зная мою слабость к подобного рода речевым мутантам. Мне в частности запомнилась и навсегда полюбилась фраза, по-моему, в высшей степени выдающаяся. И запомнилась она мне именно так, как и была написана, то есть без знаков препинания и с той орфографией, с какой она была в оригинале. Выглядела она так:
«Я между прочем такой же как и вы человек в отличии от вас».
Ну! И кто тут говорил про «дурной тон»? Самим-то не стыдно? Сами вы «дурной тон»!
