Уж теперь не помню, кто предложил подготовить к экзамену по мастерству актёра самостоятельный отрывок из «Иванова» Чехова − не то я, не то Саша Кайдановский... Да и неважно. Факт тот, что запросто решили за две недели отрепетировать огромную сцену Иванова и Саши и предъявить на суд кафедры. Наглые же были, как танки, на втором-то курсе актёрского факультета Щукинского училища, да ещё стиль вахтанговской школы предполагал для раскрепощения студентов всячески поощрять сознание собственной гениальности.
Короче, обзавелись томиками чеховской драматургии и приступили. Курс у нас был многочисленный, поэтому оказалось, что захватить свободную аудиторию даже в ночное время крайне сложно. Тогда Сашка предложил:
− Слушай, давай у меня будем репетировать.
− Где это у тебя? В общаге, что ли? − ухмыльнулась я.
− Не в общаге, а в мастерской моего приятеля. Я живу там. Никита – скульптор- монументалист. Поэтому у него огромное помещение, и там вполне можно расположиться, выгородку поставить. Тем более что от училища в двух шагах...
В тот же день после лекций мы отправились в мастерскую Никиты- монументалиста. Как только переступили порог, я начала оглушительно чихать − всё действительно огромное помещение было затуманено гипсовой или известковой пылью, среди огромных скульптур, частично завешанных белыми простынями, голый по пояс, что-то ваял длинноволосый человек, таких же монументальных размеров, как и его произведения.
Увидев нас, Никита накинул майку, заляпанную известью, поздоровался и в ответ на мой очередной чих, жизнерадостно заметил:
− Не пугайтесь, это пройдёт. Я уже закончил, сейчас всё осядет, и будете творить.
«Творить» в мастерской оказалось непросто. Несмотря на то что пыль осела, через два часа мы выглядели не как персонажи Чехова, а скорей напоминали Герду и Кая из «Снежной королевы», пробирающихся сквозь начавшуюся метель в ледяном царстве. Было и так дискомфортно, а тут ещё явился Иван Дыховичный, наш однокурсник и Сашкин друг.
− А ты чего нарисовался? − недружелюбно встретила я Ивана. − Репетировал бы свои отрывки. Только отвлекать будешь.
Иван оскорблённо хмыкнул, а Каин (курсовое прозвище Кайдановского) поспешно пояснил:
− Это я попросил, чтобы Ванька помог нам. Ну, как режиссёр.
Дыховичный действительно был жутко умный, с блестящим интеллектом и с явной предрасположенностью к режиссёрскому мышлению и видению. Отдавая справедливость Сашкиным доводам, я вяло кивнула. Начали проходить отрывок. Текст мы уже знали, а вот с мизансценами никак не складывалось.
Уже через полчаса Иван, превратившийся в северного оленя, бегал с горящими глазами по мастерской. Загребая ногами, он поднимал клубы извести и гипса. Я продолжала чихать и, проговаривая текст, зацепила ногой ведро с разведённым раствором чего-то красящего, опрокинула. Бросилась поднимать, но Иван закричал:
− Не останавливайся! Говори текст дальше! Накладывай его на все действия! Главное − непрерывность. Что бы ни случилось, продолжайте говорить, общаться. Не-пре-рыв-ность! Основа вахтанговской школы, заложенной Станиславским.
Каин, проговаривая текст, бросился мне помогать, поскользнулся в луже краски, удерживая равновесие, вцепился в незаконченную гипсовую скульптуру какого-то греческого воина в развевающемся хитоне. Скульптура рухнула прямо на меня, сбив меня с ног и разлетевшись на десятки огромных осколков. Выползая из-под гипсовых руин, я лихорадочно бормотала:
− Что бы с тобой ни случилось, куда бы тебя ни занесла судьба, я всегда и везде буду с тобой. Иначе я не понимаю своей жизни...
Сашка, разгребая куски гипса, задыхаясь, стонал:
− Да, да, Шурочка, да... Действительно, я говорю нелепости... Напустил на себя психопатию, себя измучил и на тебя нагоняю тоску... В самом деле, надо скорей прийти в норму... Делом заняться и жить, как все живут...
Дыховичный просипел:
− Гениально! Дальше текст! Не останавливаться!
Но в этот момент я подняла голову, увидела над собой взмокшего Кайдановского с лицом, покрытым извёсткой, и абсолютно седой головой с кусками гипса, запутанными в волосах, и меня затрясло от смеха. Сашка, видимо, тоже наконец-то разглядел моё неузнаваемое лицо и, громко хрюкнув, закатился беззвучно, пытаясь произнести:
− Сегодня повенчаемся, а завтра... завтра... за дело...
Где-то через час мы с Кайдановским, с трудом сумевшие привести себя в надлежащий вид, медленно брели к метро. Остановились у витрины кулинарии «Прага», тупо глядели на выставленные пирожные.
− Надо бы чем-то заесть этот привкус во рту. Как будто мелом обожрался. Давай куплю эклеры.
Уже около входа в метро, доев пирожное, Саша вдруг обнял меня за плечи и сказал тихо и очень грустно:
− Знаешь... Пройдёт время, и мы будем вспоминать сегодняшнюю репетицию... И не как что-то дурацкое, а как очень-очень дорогое.
Я смотрела тогда в его серьёзное и очень отстранённое лицо и думала о том, что этот его взгляд я тоже запомню навсегда...
Спустя много-много лет я шла по Тверскому бульвару и ещё издали увидела Сашу, одиноко примостившегося на скамейке. Он тогда уже сыграл «Сталкера», был очень знаменитым и популярным актёром, сам снимал кино.
− Привет! − Я села рядом на скамейку.
На меня глянули совсем тогдашние, грустные, отстранённые глаза.
− Привет!
− Чего такой опрокинутый? Что-то случилось?
Каин ответил не сразу. Докурил сигарету, прикурил другую и, глубоко затянувшись, глухо спросил:
− Слушай, у тебя деньги есть?
Я поспешно нырнула в сумку, вытащила бумажник.
Саша взял его из рук и опустил обратно в мою сумку. Поморщился, как от дикой боли.
− Да нет... Ты не поняла. Много денег. Очень много...
Ничего не понимая, я поспешно ответила:
− Ну, очень много или даже просто много, конечно, нет. Но можно подумать, где занять... А... для чего тебе так много?
Сашка яростно втоптал в землю окурок:
− Мне надо доснять картину.
− Да, я знаю. Ты снимаешь «Смерть Ивана Ильича» по Льву Толстому.
− Ага! Снимал! А теперь не дают денег, чтобы закончить. Надька Целиковская для интерьерных съёмок квартиру свою отдала. Сама где-то перебивается с жильём! Да что говорить!
Каин в бешенстве вскочил, пнул скамейку, а я, сжавшись, отодвинулась подальше, опасаясь, что мне тоже может перепасть. С тем, как он легко впадал в ярость и крушил всё подряд, я столкнулась на экзамене по истории костюма. У нас был очень красивый экзамен, верней, его практическая часть. Мы актёрски представляли костюмы героев разных произведений. Саше досталась роль Понтия Пилата из «Мастера и Маргариты» Булгакова. На нём должен был быть причудливой конструкции хитон из атласной ткани. И решено было этот хитон не кроить, а заматывать в него Сашу. Это нелёгкое дело поручили мне.
Ада Владимировна, преподавательница по французскому языку, манерам и истории костюма, не раз подробно показывала мне, как обматывать Кайдановского многометровым куском ткани. Я вроде поднаторела на этом деле, а Сашка всё иронизировал по поводу того, что теперь я детально изучила все изгибы его обнажённой фигуры и что он уже привык торчать передо мной в одних трусах. А на экзамене произошла дикая накладка. Уж не помню, кто из наших сокурсников из-за болезни не пришёл на экзамен, но факт тот, что наши с Кайдановским показы костюмов, в которых мы в образе персонажей дефилировали по длинному подиуму, шли почти впритык.
Я не успевала переодеться, а мне надо было скинуть ни больше ни меньше три нижние юбки, кринолин, жёсткий корсет, в которых я вживалась в образ и пластику скрибовской героини из «Стакана воды». Я не успевала, путалась в юбках, рулон с Пилатовым облачением выскальзывал из рук, и Каин в бешенстве, швырнув мне в лицо ворох сброшенных юбок, злобно зашипел, что вообще одеваться не собирается в такой запарке и, мол, я в этом виновата. За мной не задержалось − я изо всех сил вмазала ему кулаком, попала в солнечное сплетение. Сашка согнулся вдвое, но в этот момент, к счастью, подоспела Ада Владимировна, и Понтий Пилат в должное время явился на подиум...
Всё это в одно мгновенье промелькнуло в голове, но Саша прочёл мои мысли и, улыбнувшись, сел рядом, пробормотав: «Да, здорово было, и.. никаких проблем... И где мне собрать такую кучу денег... ума не приложу!»
Фильм он свой доснял. Но какой ценой!
Сашу отпевали в храме Воскресения Словущего. Его загримированное под жизнь лицо было противоестественно розовым − наш Каин всегда был бледным. И голова на подушечке почему-то была завернута набок. Мне хотелось поправить. Но я не посмела. Кто знает, может, не случайно он отвернулся от всей этой бессмысленной суеты...
