Мама моей подруги Марины плотно прикрыла дверь в кухню и грозно спросила:
– Это кто?
– Как кто? Священник... – изумилась я её вопросу.
– Как же! Костюмчик-то не в советском магазине куплен, да и галстук с рубашкой изысканные, не так просто. А университетский значок на лацкане пиджака?! Где это, интересно, раздобыли такого священника?
В одном Валентина Николаевна была права. Он выглядел умопомрачительно красивым, элегантным, светским человеком. Но в светских людях такого не случается, чтобы переступил порог квартиры – и всё вокруг, точно по мановению волшебной палочки, поменялось, стало другим. Наверное, уже освящённым его присутствием. И потом… Назвать глазами то, что сияло, искрилось и отражало небо, – никак не получалось.
Требовались какие-то нездешние возвышенные слова, чтобы описать то, что на тебя смотрело. От этого взгляда хотелось радоваться, ликовать, удивляться жизни, плакать от непонятности вдруг прорвавшихся эмоций и, главное, хотелось поскорее глянуть на себя в зеркало и рассмотреть, кто же я такая, если достойна такого взгляда. Я таки втихаря взглянула, но тут же меня уволокла на кухню Валентина Николаевна. Я объяснила маме Марины, что «раздобыл» его наш приятель писатель-сатирик Леон Измайлов, давний и преданный его прихожанин.
– Как хоть зовут-то его? – поинтересовалась взволнованная Валентина Николаевна.
– Зовут? Александр Владимирович, то есть я хотела сказать отец Александр Мень.
– Вот именно что «хотела сказать»! Не священник он никакой! Роскошный мужчина, вот он кто!
Я не стала больше спорить с мамой Марины, выскользнула с кухни и обнаружила отца Александра, Леона и Марину, расположившимися за празднично накрытым столом. Марина пояснила, что отец Александр велел пока не будить малышку: разбуженный ребёнок всегда в плохом настроении, пусть проснётся сама.
Мы пили чай, отец Александр разглядывал подаренные ему нами альбомы по изобразительному искусству, делился впечатлениями о разных художественных выставках, расспрашивал нас, что интересного происходит в театрах, и было ощущение, что мы знакомы двести лет.
К этому дню я уже многое знала о нём, о времени, в которое начиналось его священническое служение. Волна хрущёвских гонений на верующих, обещание через 20 лет показать по телевизору последнего попа, прозвучавшее из уст главы партии и правительства, – это трудный контекст для проповеди Евангелия.
И Мень, двадцатипятилетний дьякон, служит в подмосковных храмах и тайком собирает молодёжь – ту самую советскую молодёжь, никакой другой не было – на просмотр слайдов о Христе по фильму Дзеффирелли. И вариант за вариантом пишет «Сын Человеческий» – свой непревзойдённый бестселлер, рассказавший об Иисусе из Назарета тем, кто раньше о Нём и не слышал, книгу, писать которую отец Александр начал ещё школьником.
Мудрый и тонкий гуманитарий Сергей Аверинцев, вспоминая об отце Александре Мене, называл его миссионером для племени советских интеллигентов. И разъяснял: у миссионера есть только одна заповедь. Он должен любить то племя, к которому послан. А племя отцу Александру досталось трудное. Оторванная от библейского сознания и церковных корней, учёная и творческая советская интеллигенция не чувствовала себя как дома в том интеллектуальном и образном мире, в котором столь органично существовал посланный к ней миссионер Александр Мень.
И чтобы говорить на одном языке, необходимо было взаимное доверие и понимание. Фундаментальная образованность отца Александра Меня, высокая культура и дисциплина мысли, способность говорить не на «птичьем языке» благочестивого предания, а на живом языке взыскательного и скептического современника – всё это позволило ему разговаривать с племенем советских интеллигентов так, как почти только он один в те годы и умел. Как апостол Павел: «…для Иудеев я был как Иудей… для чуждых закона - как чуждый закона... Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайне мере некоторых» (1 Кор. 9:20–22).
Итак, мы пили чай и разговаривали. Я спросила отца Александра, можно ли приехать к нему в храм в Новой Деревне, чтобы окрестить сына. Он поинтересовался, сколько ему лет. Узнав, что двенадцать, заметил, что возраст непростой, и велел привезти его сначала побеседовать. Продиктовал мне все свои координаты и сказал, что будет ждать в любое воскресенье.
А потом подала голос малышка, и отец Александр спросил, где ему можно переодеться. Через несколько минут в комнате появился ещё один человек – такой же непостижимо красивый, но совсем другой. Возможно, это прозвучит ересью, но священническое облачение шло ему так же, как светская одежда.
Он разложил всё необходимое для таинства крещения на столе, я взяла малышку, завёрнутую в простынку, на руки, с ужасом думая о том, что сейчас голодная девочка начнёт орать – и что тогда делать? Ника, действительно, напряглась, личико покраснело и сморщилось. Она открыла ротик, пискнула, но в этот момент отец Александр заговорил. Малышка закрыла рот, замолчала и уставилась на него круглыми синими глазёнками. Он говорил долго, наверное, полчаса, и за всё время проповеди трёхмесячная малышка молчала и не сводила с него глаз.
Конечно, эта проповедь внималась и нами, но говорил он ей, и она слушала. Это было чудо... В дверях комнаты я видела заворожённое лицо Валентины Николаевны, уже окончательно и навсегда порабощённой духовной красотой и мощью отца Александра.
На прощание батюшка повторил, что ждёт нас с сыном в храме, и подарил мне свою книгу с бесценной для меня надписью «Кате – на память о ТОМ дне». Тот день живёт в моей душе уже двадцать с лишним лет, и столько же времени я постоянно о нём думаю.
Митрополит, под началом которого отец Александр служил в Подмосковье, вспоминал, что уже в конце 1980-х, когда открылись для церкви новые возможности и формы общественного служения, сказал отцу Александру: «А вы бы выдвинулись в депутаты. Вас бы выбрали!» А отец Александр в ответ: «Да что вы, владыка, какие депутаты! Впервые появилась возможность проповедовать в полный голос. Но времени мало. Надо спешить».
И он спешил. Многие из его близких отмечали, что в последние два года жизни он остро ощущал дефицит времени, не останавливался ни на мгновение: читал лекции, встречался с людьми, писал. Последнюю лекцию, завершавшую длинный цикл о том, как искало человечество ответ Неба на вопрошания земли, отец Александр прочёл вечером накануне гибели. Она называлась «Христианство».
Он говорил о тайне Воскресения, о пасхальной победе Христа над смертью: «В христианстве есть освящение мира, победа над злом, над тьмой, над грехом. Но это победа Бога. Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока стоит мир», – зафиксировали магнитофонные записи его последние прозвучавшие публично слова.
В то воскресное утро 9 сентября 1990 года он, всегда окружённый людьми в храме и дома, в домах культуры и лекториях, в школах и больницах, был один. Следователи потом говорили, что, судя по реконструированной картине преступления, отец Александр и его убийца долго шли навстречу друг другу по лесной тропинке. Да уж, в каком-то смысле отец Александр всю жизнь шёл навстречу своему убийце: когда так много писал и говорил о праведниках и пророках Ветхого Завета и о христианских мучениках Нового Завета, он, как оказалось, описывал и свою судьбу.
Жутко, невыносимо думать, что так и не найденный за все эти уже долгие годы убийца и по сию пору может ходить по земле. И вспоминается библейское: «Посему, вот, Я посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников; и вы иных убьёте и распнёте, а иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город; да придёт на вас вся кровь праведная, пролитая на земле, от крови Авеля праведного до крови Захарии, сына Варахиина, которого вы убили между храмом и жертвенником» (Мф 23:34–35).
Да, страшно подумать об участи убийцы отца Александра в вечности, если... Если не вспомнить о власти прощения – высшей власти на земле. Из материалов следствия мы узнаём о женщине, встретившей раненого отца Александра по дороге к электричке и предложившей ему помощь. «Кто вас так?» – спросила она. А отец Александр, отказавшись от помощи, ответил: «Никто. Я сам».
Криминалисты потом гадали, что мог бы означать такой странный ответ: не значит ли, что отец Александр узнал своего убийцу, но не пожелал открывать его имени? Власть прощения. Как Сын Человеческий: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят»...
Тогда я так и не добралась до храма в Новой Деревне, в котором двадцать лет служил отец Александр Мень. Символично, что этот крохотный деревянный храм был освящён в честь праздника Сретения Господня – праздника встречи двух Заветов, праздника «исполнения времён» священной истории, которую так чутко и задушевно, как никто, всю жизнь изучал и проповедовал протоиерей Александр Мень...
Во всех изданиях своей книги «Таинство, слово, образ», посвящённой истории православного богослужения и христианских праздников, отец Александр приводил стихотворение Иосифа Бродского «Сретенье»:
Он шёл умирать. И не в уличный гулон, дверь отворивши руками, шагнул,но в глухонемые владения смерти.Он шёл по пространству, лишённому тверди, он слышал, что время утратило звук.И образ Младенца с сияньем вокругпушистого темени смертной тропоюдуша Симеона несла пред собою как некий светильник, в ту чёрную тьму,в которой дотоле ещё никомудорогу себе озарять не случалось.Светильник светил, и тропа расширялась.
