Когда она была ещё юной актрисой, ей написал Геббельс. Предложил встретиться. Но друзья посоветовали ей держаться от него подальше. Актёрская карьера её началась ещё до падения Третьего рейха, но настоящая слава пришла только после капитуляции Германии.
Хильдегард Кнеф (а речь идёт именно о ней) снялась в одном из первых послевоенных фильмов – «Убийцы среди нас». Фильм сперва хотели назвать «Человек, которого я убью», однако название и финал пришлось поменять по требованию советских цензоров – слишком провокативный сюжет: немцы, обнаружив в своём окружении скрывающихся нацистов, могли начать сами с ними расправляться, вместо того чтобы сдавать властям. В общем, сюжет уже понятен. И финал тоже. Бывшего нациста, которого разоблачили, не убивают, а вынуждают пойти и сдаться властям.
Олин сон. Началась война.
Паника. Эвакуация.
Ей говорят: «В соседнем здании ваш муж».
Она бежит туда, не зная,
кто выйдет: я или Женя.
Навстречу ей выходит её папа. Правда, он молодой,
с фотографии, она таким его не знала.
Он говорит ей: «Доченька, вам надо уезжать».
Ему – 25, ей – 38.
Ну а потом грянул уже мирный гром.
В 1951 году Хильдегард Кнеф снялась в картине «Грешница». Развалин уже в городах не было (ну если их только не оставили как назидание), но жизнь по-прежнему была очень трудна. И вдруг – как отблеск какой-то мелькнувшей в скучной воде сказочной рыбы – Хильдегард Кнеф предстаёт в кадре этого фильма совершенно обнажённой. И всего-то недолго: эпизод длился несколько секунд, но и этих нескольких секунд вполне достаточно. «Это позор Германии! Такого нельзя допускать! Стыдно смотреть!» – кричат газеты. И не только пресса шумит, не только возмущённые зрители баррикадируют кинотеатры, актрису даже несколько раз не пускают в рестораны. «Национальный позор», «вам тут не рады».
И тогда Хильдегард Кнеф выходит к журналистам. «Мы живём в стране, где шесть лет назад был Освенцим, мы вызвали столько ужаса, и все молчали!» – сказала она. (Мне, кстати, очень интересно, как она была в этот момент одета. Поиск не даёт ничего: кого это могло тогда интересовать? Но всё-таки её называли перерождением Марлен Дитрих, так что можно додумать: скорей всего это был острый, как бритва, костюм. И точно никаких сложных шляпок, только на одной молодой фотографии я нашёл её в головном уборе, слишком уж роскошные волосы у неё были, чтоб их скрывать.) «Но вот появился фильм, – продолжила Хильдегард Кнеф, – где женщина показана с голой грудью, и столько протестов! Это совершенный абсурд!»
Вряд ли ей всё это простили сразу, но время идёт, и скоро скандал утих.
А стрессы не забываются…
Есть фотография одна // (она меня ужасно раздражает), // ты там стоишь в синюшном школьном платье // и в объектив бессмысленно глядишь // (так девочки всегда глядят, // и в этом смысле мальчики умнее). // Прошло лет 25 // (ну 26), // и скоро почки жирные взорвутся // и поплывут в какой-то синеве. // Но почему ж тогда так больно мне? // А дело в том, // что с самого начала // и – обрати внимание – при мне // в тебе свершается такое злое дело, // единственное, может быть, большое, // и это дело – недоступно мне. // Но мне, какое дело мне, какое // мне дело – мне // какое дело мне?
Люди привыкли себе прощать глупости и мерзость. Сперва они тебя носят на руках, потом станут плевать вслед. Потом опять понесут цветы.
«Для меня должны плакать розы», – пела она. Но розы не плакали.
