«В жизни всегда есть место для триумфа»
Кубинский поэт Хулиан дель Касаль, стихи которого отличались глубоким пессимизмом, умер от смеха. Он ужинал с друзьями, один из которых рассказал анекдот. У поэта начался приступ неконтролируемого смеха, что вызвало расслоение аорты, кровотечение и скоропостижную смерть.
Анакреон умер, подавившись виноградиной. Причём не спелой, а сухой. То есть изюмом. Ломоносов, веривший в эту легенду, даже написал: «Зерном твой отнял дух».
Мандельштам в сталинском лагере воровал хлеб у других заключённых, потому что боялся, что его отравят. Мандельштам сошёл с ума: если бы лагерное начальство решило пустить его в расход, оно нашло бы способ полегче. Заключённым было не до сложных умозаключений Мандельштама: по их понятиям, он был «крысой», заключённые Мандельштама за воровство били. (Шаламов написал рассказ «Шерри-бренди», как Осип Эмильевич умирал в лагерном лазарете от дистрофии и ему «иногда приходила, болезненно и почти ощутимо проталкиваясь через мозг, какая-нибудь простая и сильная мысль – что у него украли хлеб, который он положил под голову».)
Пруст же умирал с открытыми глазами. Страдающий всю жизнь астмой, он умер от пневмонии. В шесть часов утра Пруст попросил молока, а в девять – пива со льдом. А днём его стали преследовать видения. Он кричал домашней хозяйке, пытавшейся видение прогнать: «Нет, не касайся его, Целиста! Его никто не должен касаться! Оно безжалостно и с каждым мгновением становится всё ужаснее!» К вечеру он умер.
Мы все умрём от того, чего не ждали.
…Одна моя питерская знакомая рассказала. Анна Север. Сидела она после экскурсии на скамеечке (она водит группы по Питеру, рассказывает про его подноготную): устала, вот и села с кофе, достала сигареты и только затянулась, как подходят двое – он и она. «Синюшные такие, с какими-то грязными пакетами, но с достоинством – он её за локоток ведёт, невзирая на её фингал, и обращается учтиво: «Сударыня, вы сигареткой не угостите? Нет, не для меня! Я перебьюсь. Для неё». И на спутницу кивает».
Моя знакомая даёт ему сигарету, тот так же велеречиво благодарит.
«Я улыбаюсь, мол, какие пустяки! И тут «она» сипло говорит с некоторым вызовом: «А я внучка Анны Петровны Керн. Дайте две». «Внучке Анны Петровны Керн, – говорю, – мне и четырёх сигарет не жаль!» Даёт четыре. Он вместо неё берёт (она даже не прикоснулась), она кивнула, как королева. Отходят.
И вдруг она оборачивается и говорит, словно объясняя: «Всякое в этой жизни случается, знаете ли».
Ну, они и пошли. Он за ней как паж, она впереди.
«А я смотрела им вслед и вспоминала, как несколько лет назад ко мне подошёл как-то такой же вот персонаж и попросил денег. Я, говорит, между прочим, сын Сергея Николаевича Круглова. «Кто это?» – спрашиваю. А он так укоризненно: «Что, не знаете? Инженер был такой на Путиловском заводе! Большой человек был, между прочим!» И пошёл дальше – на своих гордых двоих».
Когда мои стихи осыпятся
во прах
(а это будет непременно,
и я хочу, чтоб вы об этом знали),
тогда
на гениальных их костях
(вам это тоже неприятно?)
я встану сам,
своими же ногами,
но встану я –
на собственных ногах.
Ну, пусть не самых лучших,
да, не первый,
(хотя и это, в сущности,
неверно) –
но это мой стишок,
мой грех,
мой стыд, мой прах.
Мы никогда не умрём…
