Предложение
Метранпаж Фишер впервые позвал замуж Свету Гуревич еще в Ленинграде. Они как раз шли с «Трех сестер» у Товстоногова. Метался под фонарями снег, как в плохом кино. Из подворотни тянуло щами, с Невы — могильной сыростью.
Очки запотели. Евгений протер их шарфом, отчего стало хуже. Но он все же решился, заглянул ей в очи и спросил, не хочет ли она к нему в жены?
Светлана не удивилась, не расхохоталась, не назвала Фишера безумцем. Она замерла, как гусыня, которая вдруг раздумала купаться на полпути к пруду.
Он серьезно? Разве они пара? У него уже залысины. Она полная и выше ростом.
— Зато у тебя глаза, как у жены царя Давида, — молвил Фишер.
Какой из жён, сразу заинтересовалась она. Их было много. Вряд ли ее глаза похожи на глаза распутной Авигеи, что сбежала к царю от Навала. Скорее, на глаза Авиталы. А полнота у евреев, — особенно бюст, — никогда не считалась зазорной. Не то что у филистимлян.
Фишер подхватил: не зазорной, а даже почетной! Ибо чем больше у девушки тохес, тем лучше. Легче рожать. А он мечтает о детях.
— Тохес ни при чем, — мрачно заметила невеста, имея в виду, что при родах женщинам важнее не размеры задницы, а какие-то таинственные косточки таза.
И отказала.
К тому же она с родителями улетала в Израиль. Какие свадьбы?
Когда в Санкт-Петербурге никому стали не нужны метранпажи, Евгений тоже репатриировался.
Как-то он встретил ее в Тель-Авиве на улице Шабази. Ее родители держали кафе. Теперь ее звали Ора. А его тоже не Евгений, а Рами. Он работал сборщиком кухонной мебели. Бездетная Ора отдыхала после тяжкого развода с одним парфюмером. И обрадовалась Фишеру как родному. Вспомнили Ленинград, театры, Мойку во льду, пирожки с ливером.
На юбилее отца Оры Фишер вручил ей перстень, купленный с получки на блошке в Яффо: выйдешь за меня?
Ора просияла, она всей душой хотела выйти. Но тут вмешался юбиляр: что это за помолвка? Никакого уважения! А преклонить колено перед невестой? Фишер не мог преклонить. Колено болело из-за старого перелома на лыжном спуске в Хермоне.
— В таком печальном случае, сынок, сначала вылечись.
Рами сделали еще одну операцию на колене, но стало хуже.
Моше Гуревич скончался от инсульта.
Рами Фишер какое-то время еще ездил в коляске по улице Шабази, надеясь встретить Ору. Но они с матерью продали кафе и переехали в Герцелию.
Рами поселился на первом этаже с апельсиновым садиком, гиной.
Однажды он заваривал кофе и слушал Шуберта. Поэтому не заметил, как в дом вошла Ора. Она опустилась перед ним на колени, обняла ноги Фишера, и сказала, что никуда больше не уйдет…
Недавно они приглашали меня на бар-мицву младшего сына, Моше. Остальные четверо уже отслужили в армии и разъехались кто куда.
Я послал бы им в подарок «Теилим» с русским переводом, под редакцией профессора Брановера, вложил для пацана денежку. А сам бы поехать не смог. Почему?
Потому что придумал эту историю, заваривая кофе и слушая Шуберта.
Она мне вспомнилась или привиделась со всеми подробностями. Оставалось лишь записать. И так, чтобы вы поверили.
А вы верите?
Но иной раз, когда нет войны, меня все-таки тянет к Фишерам. Вот взять билет на девятичасовой поезд до Тель-Авива. Он самый удобный. Без пересадок.
От моего городка часа два, не больше.
Помолвка
Никто смел обгонять «Харлей Дэвидсон», байк полиции, который величаво тарахтел по бульвару Рабина. А за ним — целая кавалькада машин.
Сквозь платаны светилась осень, над городом стояла благословенная пятница. Время тянулось, как слюна от леденцов. Всем скорей хотелось домой, но водители терпели. И только один резко взял вправо и вырвался вперед.
Матос (самолёт), говорят про таких таксисты.
Патрульный Цви Бломберг показал на знак — обгон запрещен. Поравнявшись с полицейским, тот состроил ему козью морду, еще больше поддал газу и высунул в окно безымянный палец...
Вот уж насчет пальца совсем зря!
У многих автомобильных народов этот жест не сулит ничего хорошего. Самое малое — символическое посылание в жопу. Но в широком смысле — намек на неспособность адресата доставлять жене горизонтальную радость.
Цви мог доставлять горизонтальную радость женщине, а поэтому включил сирену и бросился за нарушителем.
Форд припарковался у обочины.
Подойдя к машине, полицейский обомлел: за рулем сидел Ицхак, отец его невесты Адели, а рядом перепуганная жена Роза.
— Документы, — молвил Цви, не снимая шлема и чужим голосом.
Через пару дней намечался эрусин.
Дорога Кисиных и Бломбергов к помолвке была нелегка. Родители торговались как полоумные. И никто не желал уступать. На нервной почве экскаваторщик Захария и страховой агент Кисин прикончили не одну бутылку вина и не одну миску кускуса.
Захария напирал на то, что после школы Цви встречался с дочерью раввина, засылали сватов, она ждала его со службы. С этим как быть? Не потребует ли раввин отступные? Или обойдется ужином в ресторане?
Кисин в ответ читал Захарии мудрость из Торы: «Если обольстит человек девушку необрученную, и ляжет с ней, то должен дать ей приданое и взять ее в жены». Цви обольщал и ложился. К тому же Адель тоже отслужила в армии, а девушки-дембеля всегда в цене.
А как она готовит! Как жарит латкес, и до чего они прекрасны с финиковым мёдом! Какие у нее магические форшмаки, как она томит цыплят!
Через неделю сошлись на выкупе невесты: с Бломбергов — годовалый петух и два барана. Остальное Цви отработает у Кисина на ремонте крыши.
Так вот, на эрусин жених явился в белой рубахе и в старой отцовской шляпе. Считалось, что она приносит удачу. В этой шляпе Захария впервые сошел по трапу. В ней же поступил в кибуц, закончил курсы экскаваторщиков. В ней и женился.
Кушали салаты, закусывали сыром вино.
Уже составили тноим, соглашение к свадьбе. Уже отцы наполнили рюмки наливкой. А жена Захарии Роза занесла над головой тарелку для окончательного разбивания. Но тут взгляд Розы упал на запястье жениха с татуировкой орла. Она ее узнала. Такую же наколку она видела на запястье того полицейского.
— Минуточку! — воскликнула Роза. — Так это ты выписал нам штраф?
— Но мадам!..
— А как я тебя просила! Уже заходил Шабат! Какие штрафы? Ицхак старый, у него мигрень и люмбаго! Я в шоке!
Все уставились на жениха.
— Простите, мадам Кисин, — молвил Цви в смущении, — но я выполнял служебный долг!
— Как ты мог так мерзко поступить с папой! — вскричала невеста, охваченная гневным пафосом. — И выбежала, придерживая воланы.
Цви покраснел и ринулся следом.
Адель рыдала, прикрыв лицо. Но не забывая, впрочем, исподлобья следить за женихом. Она, дура, уже разослала приглашения. Завтра, — благословение Всевышнего, — последняя примерка у портнихи. В Тель-Авиве ее ждет старинная миква для омовения.
Родители снова уселись за стол.
Захария сжал плечо сына, шепнув, что воин-еврей обязан принимать удары судьбы. И чтобы замять конфуз, предложил еще одного барана. Штраф за обгон семьсот шекелей. А баран породы ассаф — не меньше полутора тысяч. Это с лихвой покроет убытки.
Невеста утерла слезы и присела рядом с женихом.
Ее очи мерцали прекрасно и праведно, как у царицы Эстер.
Тут встряла Роза, сказав, что пару несушек к петуху также помогут семье Кисиных быстрее забыть о случае на бульваре. Чтобы торги не дошли до отары овец и птичника, жена Захарии быстренько и вдребезги разбила тарелку.
Свидетели, старики Гамлиэль, выпив галилейского, сказали, что это не первый эрусин на их веку. Но они впервые видят, чтобы тарелку разнесли на такие мелкие осколки. От души. Такое прошлое уж точно не склеишь.
По всему видно — на счастье.
фото: by Paul Pastourmatzis on Unsplash
