Автор: Светлана Иванова
Весна, лето, осень... Осень в пересчёте на человеческую жизнь – это сорок – сорок пять лет. Глаза ещё горят, кровь кипит. Позади – период страстей, впереди – мудрость, если повезёт, но и усталость. Как сделать так, чтобы пройти каждый возраст и не пожалеть об упущенных возможностях? Музыкант Диана Арбенина знает как
– …Я вдруг ясно почувствовала, что у меня начался какой-то новый жизненный этап. Вообще, что такое, когда тебе сорок лет? И уже даже сорок плюс...
Особый возраст? Потому что рубеж?
– Определённо. Мне совершенно не западло, что мне сорок. Мне даже кайфово! Я классно соображаю. Я всем существом своим понимаю, что это один из пиков моей жизни. Но что касается физиологических дел, то это уже не тридцать – и вот тут начинаются все «не нравится...». Не нравится, что иногда я так устаю, что не могу восстановиться. Раньше такого не было.
Что значит – не можете восстановиться?
– Не могу собрать себя. Ну, например, если раньше я работала-работала-работала, потом остановилась, выпила сок, либо кофе, либо просто помолчала, и – оп-па! – уже больше сил, и я дальше продолжаю работать. Теперь я не могу восстановиться на сто процентов, как новая батарейка. Я восстанавливаюсь процентов на семьдесят пять. И я понимаю, что это именно возраст... Не нравится, что меня может посетить такое отчаяние, которое меня не посещало раньше. Ну, скажем, на какие-то минуты, когда я понимаю, что всё, – и у меня опустились руки. Раньше вообще не опускались. Раньше только начинают опускаться, я – оп-па! – и всё, как новенькая. А сейчас нет.
Про женщин, которые не скрывают свой возраст, говорят, что их надо побаиваться. Потому что они могут сказать всё, что думают, в лицо.
– Да, теперь меня точно надо побаиваться. (Смеётся.) К тому же после того, когда я родила детей, я поняла, что вообще ничего не боюсь. Когда неприятности, обычно же как думаешь: надо из-за детей промолчать, а вдруг это им напортит? Надо смириться, потому что есть дети, как им жить, если начнёшь бунтовать, к примеру? А у меня всё наоборот. Я вдруг ощутила себя в такой ситуации: я как раз не буду молчать именно потому, что у меня дети. Но это ничего общего не имеет с наглостью, с хамством и со скандалом. Я вообще по природе своей не способна чему-то активно противиться. Ну, например, вы приходите в кафе и вам не понравился суп. Вы же не будете устраивать скандал. Вы за него заплатите и уйдёте. А я его ещё и съем. Разница, как мне кажется, не в мою пользу. Но тут есть один нюанс. Я могу съесть суп, который мне не нравится, но, если мне не нравится то, что происходит вокруг, я говорю вслух – не нравится.
Хотите показать детям, что значит быть свободным человеком?
– Это интуиция.
Почему же большинство осторожничают из-за детей?
– Большинство осторожничают, потому что осторожничают. А прикрыться можно всем, чем угодно, – детьми, своим здоровьем, карьерой, больной мамой и так далее. Всегда же можно найти оправдание всему. И человек всегда и всему находит оправдание. В частности, примитивной лени. Я вот наблюдаю своих детей, им шесть лет, они уже ленивые. А человек чем дальше живёт, тем меньше хочет напрягаться. В принципе, оправдать можно всё, только вот стоит ли? Зачем? И я не собиралась делать так, чтобы мой сын через десять лет подумал: «Боже! Какая у меня мама! Какой герой!» Да на фиг надо! Я живу свою жизнь. Я очень быстро поняла, что я родила двух новых людей. И они мне не принадлежат.
С детьми - Мартой и Артемом
К сожалению, когда рожаешь детей, нужно отказаться от иллюзии, что это твои придатки. Не-ет, это самостоятельные величины. И нужно их в какой-то момент попытаться отпустить. Поэтому перед ними, конечно, держать ответ надо, но в первую очередь – перед собой. Мне просто кайфово от того, что я могу сказать всё, что хочу. И сделать всё, что хочу. Другое дело, позволяют ли мои умения сделать всё так, как хочу?.. Но я совершенствуюсь. Вот прыгаю на скакалке.
Как вы считаете, рожать надо в возрасте, когда человек приходит к этому осознанно, когда у него есть опыт, который он может передать? Либо это надо делать в юности, когда у тебя есть силы, здоровье, другая физическая форма, и разница с детьми не так велика, и проблемы их ближе и понятнее, и ты сама гораздо легче смотришь на жизнь и воспитание?
– Как трава, да? С рождением детей во мне появилась способность понимать всех. Раньше для меня было только чёрное и белое, белое и чёрное, я могла сразу поставить всем диагноз. Теперь я так не делаю. Раньше я бы сказала: конечно, нужно осознанно к этому подойти. А теперь я думаю: на всё есть сумма причин.
Первое: конечно же, рожать нужно по любви. Я не верю в плановые эти дела, потому что, в принципе, от тебя это не всегда зависит. Как бы далеко ни продвинулась медицина, всё-таки женщина может забеременеть, если она совпадает по определённым параметрам с мужчиной. А это не всегда случается. Поэтому в рождении ребёнка есть божественное начало. Даже если это сделано искусственно.
Второе: если бы я сказала, давайте все будем рожать, когда созрели, то сразу возникает вопрос – кто когда созревает? Может, девчонка уже в шестнадцать лет созрела, может, вообще, это её судьба – родить в этом возрасте? Я могу отвечать только за себя. И я за себя ответила в полной мере. Потому что своих детей я родила в тридцать шесть лет. И во всех отношениях – вовремя.
Раньше я детей вообще не замечала. Замечала только игры, концерты, друзей, гульбища, книги, которые я всегда читала запоем, фильмы, но в меньшей степени, пьянки – вот это вот всё было на первом плане. Детей не было как класса в моей жизни. А потом я стала замечать семьи, в которых маленькие дети, начала думать об этом...
Я вам открою секрет. Это не первая беременность у меня была. Я забеременела в десятом классе школы и в шестнадцать лет сделала аборт. Это было на Чукотке. Живот рос и рос, но я себе, конечно, в этом не признавалась. Я стала качать пресс, потому что я думала, что это я просто толстею. В какой-то момент я поняла, что что-то явно уже не то.
У меня второй отец, отчим то есть, хирург, однажды звоню ему и говорю: «Тятя (я его называла тятей – по-сибирски)…» И молчу... А он спрашивает: «Залетела?» Он давно уже, оказывается, наблюдал: «Приходи». И вот я пришла через весь посёлок к нему в больницу, где меня под моей фамилией приняли и сделали аборт. Потому что, если бы я тогда родила, я бы себе поломала жизнь. Парень этот был мой первый мужчина. Одноклассник. Ни он, ни я даже не поняли, что произошло-то... Но если ты невежественен, и живёшь в крохотном поселке, и происходит это в 88-м или в 89-м году – очень легко было попасть в такую ситуацию. И вот я сразу залетела. И я не считаю, что кого-то убила. Это был бы такой искорёженный ребёнок, и я такая же. Поэтому я об этом нисколько не жалею.
И теперь небольшая зарисовка. Днём мне сделали этот аборт под наркозом, причём на очень позднем сроке. И тем же вечером мы с отцом вместе пошли домой. Около какого-то магазина он остановился и сказал: «Ты идёшь первая, а я прихожу чуть-чуть позже». Мама не знает до сих пор, надеюсь, что она это не прочитает. Мы сели, поужинали втроём, после этого я отвалила на дискотеку. Вот такая жизнь была. Говорят – прекрасная юность? По-моему, абсолютная дикость и незрелость...
Сейчас я так размышляю: конечно, это была такая подростковая жестокость, цинизм. Плюс страшный инфантилизм... Но тогда я об этом вообще не думала. Я помню только, что мы закончили школу, я поступила в институт в Магадане, а он в Москве. Он приехал из Москвы в Магадан, и я ему призналась, что у меня был аборт. Я помню, после моих слов он встал и ушёл. Его это очень сильно обидело. Он меня очень любил, а я его не особо.
В школе не узнали? Посёлок все-таки, все друг друга знают.
– Конечно, все шушукались. Анестезию-то мне делала мама одноклассницы. Понятно, что Виолетта, её дочь, знала об этом на сто процентов, но никто мне в лицо ничего не говорил. И что интересно, Виолетта потом переехала в Питер и именно она сподвигла меня «родить» коллектив «Ночные снайперы».
Вы будете своей дочери рассказывать о взаимоотношениях с мужчинами, чтобы она не оказалась в вашей ситуации?
– Конечно! Когда дети задают мне конкретные вопросы, я конкретно отвечаю. Более того, у них есть детская книга «Обо всём в мире», там есть раздел «Анатомия человека». Они ж двойняшки, они друг друга изучают со страшной силой. Скоро мы столкнёмся с проблемой, когда их надо будет категорически разъединять, потому что они до сих пор пытаются плавать вместе в ванной, хотя уже даже не помещаются. Я им говорю об этом, но как-то утрировать это или делать запретной темой – ни в коем случае.
Я не хочу, чтобы Марта повторила мой опыт. Я ещё легко отделалась, смогла во второй раз забеременеть. Мне повезло, что у меня отец медик, он прекрасно понимал, что нужно делать. А если бы девочка делала всё сама у кого-то дома? Это кровотечение и летальный исход.
В каком возрасте, на ваш взгляд, об этом можно ребёнку говорить?
– Когда спросит. Когда спросит, нельзя соврать. У меня девочка растёт очень быстро. Сейчас ей шесть, и она соответствует своему возрасту. А её брату, по моим ощущениям, где-то четыре с половиной – пять – малыш. И когда она спросит, нужно просто на доступном языке ответить на этот вопрос. И честно ответить. Если ты ответишь нечестно, второй раз она может к тебе не подойти. А это автоматически означает, что она подойдёт к другому человеку. Делай вывод сама. Я думаю, что можно правильные слова найти для любого возраста.
А про наркотики тоже будете с ними разговаривать?
– А вот это – вопрос. Потому что для меня это страшно.
Вы пробовали?
– Всё. Конечно... У меня за спиной такая школа, что просто не дай бог кому. Я смотрю сейчас на своих детей, и мне страшно. Девчонка – она такая... со cтержнем, что ли, внутри. А пацан слабенький такой, очень ведомый. И как вот это обойти? Есть такая штука – чем больше бережёшься, тем больше в какой-то момент можно нарваться. Я пока ещё не придумала себе никакого выхода. Единственное спасение, которое я вижу, – в работе. Вот если их вовлечь в какую-то интересную работу, которая бы завладела их сознанием, тогда будет проще. Потому что чем быстрее человек найдёт свой путь, тем меньше он наломает дров.
Вы будете им рассказывать о своём опыте?
– Конечно. Я чуть не умерла... Что тут не рассказать?
Сколько вам было лет?
– Со мной «всё» было до тридцати пяти лет. Всё, о чём бы вы ни подумали. Причём очень жёстко. И я могу сказать, что меня остановило в конце концов. Стыд. Мне просто стало стыдно в какой-то момент. Я посмотрела на своё лицо в зеркале и увидела такую изъюзанную, помятую отвратительную восьмидесятилетнюю женщину. Хотя мне слегка за тридцать было. Пик был – с двадцати девяти до тридцати пяти лет. А алкоголь я попробовала совсем рано, лет в четырнадцать, а может, в тринадцать лет.
У вас была зависимость от наркотиков?
– Я считаю, что да. Потому что, если ты зависишь от человека, который тебе это привозит и ты без этого не можешь, наверное, это всё-таки зависимость, а не блажь.
Это был любимый человек, который привозил наркотики?
– Нет. Я сейчас не говорю про любовь. Любовь – это будет ещё помощнее наркотик, чем вся эта дрянь. С наркотиков можно съехать только в том случае, если ты сильный и в тебе много стыда. А во мне очень много стыда. Вот у Салмана Рушди есть такая повесть, которая называется «Стыд». Я, когда её прочитала, подумала: «Боже мой, вроде Пакистан, а обо мне».
Меня знаете ещё что остановило? Я помню один прекрасный момент, когда у меня в доме в Москве было гульбище очередное. Я только приняла дозу и позвонила своему приятелю-юристу: «А ты не можешь ко мне приехать? Мне нужно с тобой поговорить». Он приезжает. На первом этаже все гуляют, а я под конкретной наркотой сижу у себя в кабинете на втором этаже. Он сел напротив. «Слушай, – говорю, – понимаешь, в чём дело, мне кажется, что меня может не стать скоро, и мне бы хотелось что-то сделать с домом, написать завещание, одним словом». И тут он мне говорит: «Да! Мы все об этом говорим, и всё уже на мази».
Я сижу и думаю: «То есть как? Ты сидишь передо мной, видишь, что чувиха реально старчивается, и говоришь такие вещи?» А он так собственнически, ну хищно оглядывает мою библиотеку и спрашивает: «Слушай, а что почитать? Подбери мне что-нибудь интересное». И я про себя думаю: «Ну фигу!» Меня очень сильно это тормознуло. Стыд и вот это: «фиг вам всем!» – вот что меня стало вытаскивать. И песни, конечно. Потом родились дети, и как-то всё нормализовалось. Но капельницы и бригады «скорой помощи» мы все проходили.
А у вас есть запретная тема с детьми?
– Нет. А какая?
Они никогда у вас не спрашивают, где папа?
– Папа есть. Я ответила им уже на этот вопрос. Мы с папой дружим.
А почему он с ними не общается?
– Я сказала, что это я не хочу, чтобы он общался. Мы с ним друзья, но я не хочу. Марта спросила: «А почему так получилось?» И я сказала: «Потому что мы с папой друг друга не любим. А жить нужно с тем, кого любишь». Больше вопросов пока не последовало. Если последует, я отвечу.
Дети не хотят сами с ним общаться?
– Я ещё пока с этим не сталкивалась. У них нет такого, что получили ответ и дальше ерунду какую-нибудь спросили. Они серьёзно ко всему относятся. Они очень вдумчивые. Поэтому, когда они задают очередной вопрос, не надо врать, потому что потом они его не зададут. Продвигаться в их сознании надо маленькими шажками, я уверена в этом.
А как вы относитесь к мнению, что ребёнок должен всё попробовать и потом сам решить, что ему нужно, а от чего отказаться?
– Я бы тоже так говорила, если бы сама всё не попробовала. Я этого боюсь, конечно. Попробуешь, а потом ты не соскочишь. Нет, я хочу как-то похитрее. Я хочу их втащить в команду нашу «Ночных снайперов». Дать сначала поработать с техникой потихонечку. Это правда важно, потому что, если техник не настроит гитару, мне играть будет не на чем. Марта может помогать, например, с костюмами. Главное, чтобы они не были такие барчуки. Потому что я терпеть этого не могу. Несмотря на то, что Тёма очень нежный, какой-то царевич просто. Марта более спартанская пока. Не знаю, может, всё поменяется.
Дети должны каким-то конкретным делом заниматься, которое действительно нужно. Но не стены мыть, как нас в школе заставляли, а я в этот момент курила травку в кабинете. Я не понимала: на хрена я мою эту стену? Потому что сначала мы моем эту стену, а за нами 7-й «б» будет её мыть. В чём смыл? Поэтому всё было по фиг...
Я убеждена, что, когда человек рождается, в нём потенциально заложено много любви, ответственности и хороших качеств. Просто нужно их как-то развивать и направлять в нужное русло. А в нужное русло могут направить только нужность и работа. Когда ты человеку говоришь, что от него что-то зависит и даёшь ему меру доверия, он и будет нормальным. Бессмысленность всегда приводит к анархии. Я это чётко знаю. А если есть конкретная задача, если есть дело и увлечённость идеей, то тогда находится правильная точка приложения твоих способностей. И не будет желания пойти колоться или бухать. Может, и будет, но скоро чаша весов перевесит в нужную сторону.
Знаете, в чём опасность наркотиков? Ты не понимаешь, когда они тебя засасывают. Потому что засасывают они тебя в тот момент, когда ты пробуешь. Не на второй раз, а на первый. Вот в чём беда. Первый раз – это уже страшно. Поэтому, если ты хочешь победить наркотики – не начинай. Если ты с наркотиками будешь общаться на полутонах, они тебя съедят.
Когда вы берёте детей с собой на гастроли, вы просите свой коллектив не ругаться при них матом, не пить пиво или не курить? Или вы считаете, что дети не должны расти в парниковых условиях, пусть всё видят, задают вопросы и делают выводы?
– Я поняла вопрос. Группа «Ночные снайперы» представляет из себя коллектив, в котором никто не пьёт пиво и не матерится. Если представить себе гастрольные будни этого коллектива, то это чай и разговоры о музыке. Это не те стереотипы, к которым все привыкли. Я ничего не запрещаю своему коллективу, потому что они не делают ничего, что противоречит условиям, в которых должны расти дети. И при этом мои дети – одни из самых интеллигентных в саду. Воспитатели говорили, что Тёма и Марта – единственные, кто говорит спасибо и пожалуйста по каждому поводу и без повода.
Мат категорически не приемлем для их ушей и бранные слова тоже. Что касается алкоголя, они могут пить сок и говорить, что это вино. Они видели, что взрослые пьют вино, но что же, его под стол теперь прятать, что ли? Хотя я сама не пью. Никаких парниковых условий нет. Надо просто самим выбирать нормальный круг общения. Потому что, если вы будете создавать парниковые условия, естественная среда всё равно прорвётся. Если после концерта я чем-то раздосадована и устраиваю разбор полётов, то я могу, конечно, высказаться очень крепко и конкретно. Тогда я прошу, чтобы детей увели. Но на гастроли я их брать больше не буду. Они ходят в музыкальную школу по классу фортепиано, и, когда пропускают занятия, отставание очень заметно. Дети должны учиться. Гастрольный караван-сарай вообще не для них.
В прошлом году вместе с симфоническим оркестром Юрия Башмета вы дали несколько совместных концертов. Почему рок-музыканты уходят в классику? Это способ выйти на новый уровень или просто интересный эксперимент?
– А я не считаю, что рок-коллективы, которые играют с симфоническими оркестрами, уходят в классику. За исключением группы «Би-2», которые, в принципе, всё в этой стране породили, которые искренне были увлечены этим ещё десять лет назад, а следом за ними началась конъюнктура. Никто в классику уходить не хочет. Все хотят больших залов, больших денег. И если ты уже совсем музыкальный «труп» – вливания новой публики.
А со мной было так. Один из продюсеров «Нашествия» предложил мне на концерте сыграть с симфоническим оркестром. Я ответила: «На фиг мне это надо. Мне это неинтересно». – «Почему? Ты подумай». Ну я возьми и скажи: «Если оркестр, то только Башмета». Я могу сказать – почему. Я этот концерт рассматривала не как концерт с симфоническим оркестром. Мне нужен был классик. Рок-н-ролльный классик. Но не играющий рок-н-ролл, а чтобы рок был внутри человека. Рок-н-ролл – это же не жанр, это не стиль музыки. Это твой образ мышления и твой образ жизни. И это – Башмет!
Когда я его увидела, я поняла, как попала. Он действительно очень рок-н-ролльный человек. Стопроцентное попадание было. Поэтому я в него сразу влюбилась, и мы сделали эти концерты. И даст бог, сделаем ещё. У нас очень много предложений, но там свои трудности. У него малый состав оркестра – шестьдесят человек, а большой – сто. Чтобы выступить в каком-то городе, всех привезти и расселить надо, а это безумные сметы. Можно взять местных музыкантов, но мне это неинтересно. Мне нужен состав, который бы в меня верил.
А на концерте в Питере я вот что отмочила. Во время выступления я повернулась к музыкантам и говорю: «У меня есть мечта или просто желание – узнать вас всех по именам». И все эти шестьдесят человек сразу оживились, потому что, когда они все вместе сидят в оркестре, там не видно личностей. И вот они вставали и по очереди все представлялись. А на следующем концерте они под мою песню «Столица» стали пускать бумажные самолётики из оркестра, как это делают фанаты «НС». Это было очень трогательно, потому что все классики довольно циничны.
С Башметом легко было найти общий язык?
– Да. Чем умнее человек и чем большего он достиг, тем он проще. Он очень скромный. И застенчивый. Оркестр откровенно боготворит его. Когда приходит Башмет, они все тают. Он максимально корректен. У нас перед концертом вышла заминка, сидим, отдыхаем, и вдруг он говорит: «Давай учиться». Даёт мне свой альт. «Вставай!» Я встала. Он мне поставил руку и научил каким-то приёмам. Он меня увлёк сразу, хотя я на скрипке не играю и не знаю, что это такое. Он мастер. И он, конечно, Человек.
Вы жили в Магадане, Питере, Москве. А где, по ощущениям, ваш дом?
– У меня был дом в Питере. Я люблю этот город до сих пор больше всех городов мира. Я думаю, что когда-нибудь я туда вернусь. Только во мне борются сейчас два чувства. С одной стороны, это моя жизнь и хотелось бы жить там, где я чувствую природу и почву под ногами, то есть в Питере. А с другой стороны, я думаю: а как выдёргивать детей из Москвы? Там не тот климат. Получается, что я чего-то жду. А чего жду, сама не понимаю. А тут ещё собака умерла, которую мне подарили фанаты после песни «Сенбернар». И это ради неё мне пришлось когда-то взять ипотеку и купить дом за городом, потому что сенбернара в городе растить было негде. Я сомневалась, что такой голодранке, как я, вообще дадут ипотеку. Но дали! Хотя мне по большому счёту, кроме гитары, ручки и паспорта, – всё, больше ничего не надо. Но для собаки нужен был дом. Пришлось искать… А теперь собаки нет. Но до сих пор, когда я приезжаю домой, открываю ворота, мне кажется, что она вот-вот выбежит навстречу. Моё сознание отказывается понимать, что её больше нет. Потому что сенбернары – это люди. Когда ты теряешь сенбернаров, ты теряешь не собаку, а близкого человека. Сенбернары очень мало двигаются, поэтому их слабые места – лапы и сердце. Мальчик очень интеллигентно умер. Когда стал задыхаться, пошёл, лёг под сирень и тихо умер. И после этого я полюбила дом ещё сильнее. Прикипела.
Чему бы вы хотели научиться?
– Хочу научиться кататься на скейте. Потому что Марта ходит в кружок скейтборда. Я вот думаю со страхом: а ведь придёт время, когда мои дети будут уметь то, чего я не умею делать. Я ж не хочу рухлядью с ними ходить, я тоже хочу кататься на скейте. Она будет уметь, а я нет? Как так?
Вы боитесь старости?
– Я знаю, какую я хочу старость. Я хочу быть заводной, весёлой старушкой.
С гитарой?
– Ну, понятно, что с гитарой. Её никто не отменит никогда. Я, когда беру её в руки, – это такое счастье, я всегда по ней тоскую. Так вот. Хочу быть такой старушкой, которая полностью состоялась, у которой нет каких-то скелетов в шкафу и нет каких-то вещей, которые она себе не доказала. Она совершенно спокойна, у неё до фига внуков, и они считают её прогрессивной, им с ней интересно. Вот такой хочу быть.
Когда вы читаете свои старые интервью, случается ли вам краснеть за свои слова, сказанные когда-то? Или есть такие песни, за которые стыдно?
– За песни старые ни за одну не стыдно. Я к ним очень хорошо отношусь ко всем. Пусть это адски прозвучит, но тем не менее я считаю, что они все талантливые. Другое дело, что есть песни злые, поэтому я их не люблю. В альбоме «Рубеж» есть песня «Кельвин Кляйн», я её не пою больше. Мне вообще не нравится альбом «Рубеж», потому что он недостаточно музыкальный, с моей точки зрения.
Я критически отношусь ко многому, но песни я не трогаю критикой вообще, потому что помню, как они рождались. А старые интервью я просто не читаю. За что стыдно? Стыдно за те состояния, в которых я была, в том числе и на сцене. Но стыдно пассивно, потому что ничего уже не изменишь. Да, я выходила на сцену пьяной. Некоторых концертов я не помню вообще. Но говорить, что этого не было, – значит врать. И в данном случае это урок и гарантия, что такое больше не повторится.
Вы сказали как-то фразу: «Жизнь состоялась». Что это значит?
– Это значит, что ты сделал всё, что хотел сделать. Это значит, что ты отдавался на полную катушку и исчерпывал каждое дело, которое начинал. Что ты любил так сильно, как хотел, а не зажимался, что ты писал, как хотел, играл, как хотел. Что ты себя исчерпал. И успокоился. Мне хочется в старости быть успокоенной, удовлетворённой. И весёлой. Есть много людей, которые в старости начинают терзаться тем, что чего-то не добились в жизни. То есть стреляли и попали в восьмёрку, а не в десятку. Они думали, ладно, завтра попаду в десятку, а завтра не получалось. И в конце жизни терзаются этим: ну, что же я не добил тогда? И это их мучит. Я так не хочу.
фото: Виктор Горячев
