"Поздняя любовь"

Так назвала свой роман с режиссёром Константином Воиновым сама Лидия Смирнова. Их отношения оказались прочными, прошедшими испытание временем и трудностями. Как это получилось?

Лидия Смирнова

Ему было под сорок, ей – немного за. Всё крутилось вокруг пресловутого жизненного рубежа. Он, подойдя к нему, был уже тёртым и битым жизнью: учился в студии Хмелёва, играл на сцене и в кино, ставил спектакли и снимал фильмы – но и побыл изгнанником, когда после постановки, не понравившейся Сталину, остался не у дел. Хорошо, что отправился не по этапу, а устроился в небольшой подмосковный театрик, но жил вдали от семьи и друзей, в столицу выбирался изредка. Ссылка пошатнула его веру в себя, однако темперамента, напора, фантазии в профессии он не утратил, чем и покорил её. Она, звезда 30–40-х годов, была по-прежнему хороша: глаза, улыбка, ямочки на щеках, задор и женственность… Зажигательная, звонкая, как туго натянутая струна. Советский Голливуд. Дело, однако, происходило во второй половине 50-х, когда время большого, жизнеутверждающего кинематографа прошло. А она осталась и была в расцвете.

Они встретились, когда Воинов искал актрису на главную роль в своей картине «Сёстры». Ему посоветовали Смирнову, но он такой не знал, потому что в ту пору больше понимал в жизни театра, чем кино. А она ещё и ругала его спектакль, поставленный в Театре-студии киноактёра, который всем понравился, кроме неё. Но в фильм он Смирнову позвал. Следующей роли у него же она добилась сама: в картину «Трое вышли из леса» Воинов пригласил другую актрису, но Лидия Николаевна настояла на том, чтобы пройти пробы, и в результате утвердили её. 

Константин Воинов

Тогда-то в её жизни, по словам Смирновой, кончилась «довоиновская пора» и началась новая, ещё неизвестная, но заманчивая. Что может быть хуже для актрисы, чем пережить самоё себя? Со Смирновой это вполне могло случиться, как со многими дивами её поколения и амплуа. В самом начале её дружбы с Воиновым Михаил Ромм как-то сказал ему, что от Лиды как от женщины надо держаться подальше, мол, она легкомысленная, испортит ему жизнь. Воинов не послушался. Что-то почувствовал. Уже когда стал снимать её в первой своей картине, обнаружились такие глубины… И прежде всего в «Женитьбе Бальзаминова», где она сыграла сваху.

О чём, кстати, этот фильм? Мишенька Бальзаминов изо всех сил мечтает о счастье, но не умеет добыть его, а жизнь этого лирического фантазёра одаривает: тому, кто не может заработать счастьица, оно даётся за так. Впрочем, не за так: Мишенька грезит красочно, восторженно, с искренней верой в своё будущее счастье. По вере ему и воздаётся. Фильм получился яркий, вообще не стареющий, один из лучших в советском кинематографе, а в таких произведениях художник, о чём бы ни «повествовал», многое говорит о себе. Наверное, Воинову тоже безудержно хотелось быть одариваемым жизнью. Однако различие с его персонажем в том, что Константин Наумович свою фортуну всячески холил и лелеял: много работал, и именно на той ниве, где мог получить заветный урожай. Но любовь, а он возымел любовь, разве может быть вознаграждением? Несмотря на всё старание Воинова, счастье снизошло на него просто так, как на Бальзаминова.

Танец на площади

Владимир Войнович: «Константин Наумович должен был снимать фильм по моей повести. Из нашей затеи, правда, ничего не вышло, но мы познакомились и подружились. Воинов приходил ко мне, когда я писал сценарий по той повести, и однажды, в то время как он сидел у меня, раздался телефонный звонок. Женщина, чей голос показался мне знакомым, сказала примерно следующее: «Я близкая подруга Константина Наумовича. Сразу скажу, что я старая, мне сорок шесть лет. Я очень за него беспокоюсь: имейте в виду, что пить для него опасно». Положив трубку, я недоумённо посмотрел на Воинова: «Твоя подруга звонила». Он ответил весело: «А, это Лидка».

На съёмочной площадке фильма "Трое вышли из леса"

К тому времени «Лидка» уже прочно вошла в его жизнь… связанную с совсем другой – актрисой Ольгой Николаевой, игравшей в Театре имени Ермоловой. У них росла дочь Елена. О Николаевой знавшие её говорят как о человеке удивительном: добрая, деликатная, нежная. Но чего в ней не было, так это практической сметки, умения руководить жизнью. Она вряд ли стала бы звонить кому-то с просьбой не устраивать застолья с её мужем. Воинов же, огромный, талантливый, обаятельный, в работе не уступавший ни актёрам – снимал дубли до тех пор, пока не добивался нужного результата, – ни художественным советам, в обычной жизни мог сникнуть.

Владимир Войнович: «Во второй раз мы стали работать вместе, когда он собрался делать картину по моему рассказу. Но право на съёмки уже было у «Ленфильма», и мы вдвоём поехали туда уговаривать их отдать сценарий Константину Наумовичу. Уломали их. На радостях отправились в ресторан гостиницы, выпили. Воинов заказал ещё две бутылки коньяка, с собой в номер. Среди ночи я проснулся и увидел, как он сидит на кровати и пьёт коньяк прямо из бутылки – отхлебнёт, задремлет, проснётся и что-то бормочет… Я прислушался: «Нет, ребята, я всё-таки хороший режиссёр». Константин Наумович, скромный, трогательный, в подпитии начал, как обычно, цитировать «Василия Тёркина» Твардовского: «Нет, ребята, я не гордый…» Так прошла ночь, наутро позвонила жена Воинова, Ольга Владимировна. Она была женщиной очень доброй, но нерешительной, робкой и, что делать с выпившим Константином Наумовичем, не знала. Позвонила и Лидия Николаевна. Она решительным тоном сказала, что надо запереть его в номере, оставив ему лишь полбутылки, и дала телефон хорошего нарколога, который вскоре приехал».

Значит, Воинов был не слишком уверен в себе, в своих силах даже там, где имел на это полное право, если, выпив, уверял кого-то, что он «хороший режиссёр», и тут же напоминал, что «не гордый».

Владимир Войнович: «Он был битым жизнью, старался не вступать в конфликты с начальством. Но когда я, уже будучи, благодаря своему диссидентству, в опале, написал сценарий про Чонкина и пришёл с ним к главному редактору творческого объединения, Константин Наумович меня поддержал. Редактор сказала мне, что по моему сценарию никто не возьмётся делать фильм. Тогда я ответил, что есть такой человек. Сказал: «Откройте дверь в коридор». Она открыла – там сидел Воинов. Редактор спросила, правда ли, что он согласен ставить фильм, Константин Наумович ответил, что да. И отношений со мной не прерывал вплоть до моего отъезда из Союза».

На съёмочной площадке фильма "Женитьба Бальзаминова"

В Воинове это уживалось – бесстрашие и нерешительность. Но само его пристрастие к питию свидетельствовало о внутренней шаткости. Ему нужна была женщина, которая подпирала бы его покачивавшийся время от времени дух. Такая же «руководительница» была, например, у Бориса Пастернака, и в некий момент она вытянула его из состояния почти невменяемости: просто была рядом, заботилась и понимала. Интересно, что и Смирнова, и жена Пастернака Зинаида, изначально красотки, с возрастом приобрели одну особенность: внушать мужчинам веру в их, мужские силы. А это дорогого стоит. Имея такое, можно сказать незнакомому человеку по телефону, что тебе сорок шесть лет.

Так Воинов обрёл что-то вроде крыльев за спиной, во всяком случае мог бы полетать, вскинув полы пиджака. Недаром он придумал танец Бальзаминову, который тот, счастливый, исполняет в конце фильма. Константин Наумович сам показывал Георгию Вицину, как надо играть эту сцену: в летнюю жару большой, полный человек, расстегнув рубашку, в упоении плясал перед актёром и всей съёмочной группой на площади. Плясал так, как может плясать только счастливый человек.

«Как колотится моё сердце…»

Если поначалу Смирнова не слишком серьёзно относилась к роману с Воиновым, то вскоре уже не мыслила жизни без Константина Наумовича, даже ревновала его к жене.

«Такого со мной никогда ещё не было, – вспоминала она в автобиографической книге «Моя любовь». – Они жили тогда на первом этаже в доме на Каретном Ряду. Я приезжала на такси, машину оставляла за углом, ставила два кирпича у окна их спальни и подглядывала через створки занавески. Если штора была плотно закрыта, я шла через сугробы в переулок, куда выходило другое окно спальни, и старалась подсмотреть там. Один раз так разбушевалась моя ревность, что я буквально влезла головой в форточку. Свет не горел, они были в постели и говорили обо мне. Дождь лил мне за шиворот, а я никак не могла оторваться от окна. Они должны были слышать, как колотится моё сердце…»

Такой была Лидия Смирнова на момент знакомства с Воиновым. 1958 год

Лидия Николаевна была очень советская, партийная, депутат, а Константин Наумович – совершенно не советский. Он называл её «продукт эпохи», шутил над её социалистическими взглядами. И постепенно она проникалась его идеями. Когда Воинов приходил ко мне, находившемуся уже в немилости у властей, с ним была и Смирнова. Однажды она даже хлопотала за меня. Хотя, уверен, двигало ею всегдашнее желание помогать людям: они могли подходить к своей любимой артистке прямо на улице и жаловаться на что-то, а она потом принимала меры».

Наверное, и к Воинову у неё смешалось и восхищение им, и признательность, и жалость сродни материнской, естественное желание опекать. И всё это называлось любовью. Как и то, что он снял Смирнову в семи картинах, – много для любой актрисы, а одну из них, «Дачу», уже явно поставил для неё, сделал что-то сродни её бенефису.

Но как могла Лидия Николаевна рассказать о вспыхнувшем чувстве мужу – оператору Владимиру Рапопорту, который был для неё, по её же выражению, «и мама, и папа, и бабушка, и дедушка, и муж»? Совершенно непонятно, что было делать, хотя подобная ситуация возникла в её жизни не впервые.

Когда-то, ещё до войны, во время съёмок в своей первой картине – «Моя любовь», она познакомилась с композитором Исааком Дунаевским, потерявшим от неё голову. Началась любовь, романтическая, летящая на всех парусах. «А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер» – в таком духе, в духе самой Смирновой. Лида прибегала к нему, стучала условным стуком, и, впустив её, он радовался, как ребёнок: «Пришло солнце!» Этот совершенно кинематографический, по сути, роман надо было закрепить, перенести «на плёнку», и Дунаевский предложил возлюбленной пожениться. Здесь должен был бы идти крупный план: она замерла, прижав руки к груди, в глазах испуг. Значит, тайна станет явью, сказка буднями? И у неё есть муж, Сергей, которого она не может бросить при всей своей молодости, при всей своей «ветрености». Долг для неё, красавицы и обворожительницы, уже тогда был неотменим. На чувстве долга заканчивалось «кино», фантазия и начиналась жизнь с её земными законами. Мало ли что хочется, когда есть слово «надо»? Отродясь ли Лидочка это знала или научила вырастившая её тётка, за маленькие провинности лупившая розгами, за большие выгонявшая из дому?

Как бы то ни было, но Смирнова знала: нельзя взять и разрушить семью, потому что вспыхнула любовь. Наверное, Лида любила Дунаевского меньше, чем своего Серёжу, но сколько бы женщин прельстились известностью, богатством и талантом мужчины! А она – нет. Сказала Исааку Осиповичу, что хотела бы оставить всё как есть. На этом «лав-стори» закончилась, но любовь ещё давала о себе знать. Мелочами. К примеру, зазвучавшей в маленьком ресторане Юрмалы, как только Смирнова вошла туда, мелодией из «Моей любви» и руками, положенными на плечи Лиды. Это был Дунаевский, тихо, но несколько запальчи-во сказавший ей, что сыграть попросил он…

К Дунаевскому она не ушла. И теперь, когда Воинов предложил ей всё открыть их половинам, ничего мужу не выложила. О сложившемся даже не любовном треугольнике, а несчастном квадрате Воинов говорил: «Все мы хорошие люди, и всем плохо!» А Лидия Николаевна боялась сделать хуже другим. Тогда Воинов, не терпевший лжи, пришёл к Рапопорту и всё ему выложил. Но «решить» с женой ничего не мог – жалел её, к тому же дочка обожала отца, и представить разлуку с ней было невозможно. А тут ещё Рапопорт тяжело заболел, и Смирнова с присущей ей самоотверженностью бросилась его вытаскивать.

«Я осталась с Рапопортом, но наши отношения с Константином Наумовичем не прекратились. Просто мы «ушли в глубокое подполье». Это ужасно. Ведь любовь не только физическая близость, люди хотят быть на виду, иметь общих друзей, не хотят таиться. А у нас и друзья какие-то подпольные были.

Я, помню, ехала в трамвае, смотрела на прохожих и думала: «Боже, какие они счастливые! Вот они спокойно идут вдвоём под ручку, могут никого не стесняться, им не надо скрываться». Получалось так: я живу с человеком, которого жалею, но не люблю, и с человеком, которого люблю, но не могу пожалеть, проявить все женские качества жены, хозяйки, подруги» («Моя любовь»).

Владимир Войнович: «Она не уходила от мужа, но старалась создать Воинову условия семейной жизни. Они с Константином Наумовичем одно время снимали какою-то комнату или квартиру на Покровке, Лидия Николаевна приходила туда и готовила обед. Обедали, потом он шёл домой, где его ждала жена, тоже с обедом. Воинов не мог сказать ей, что уже поел, и снова садился за стол».

Долго он не мог длить эту ложь и всё-таки решился уйти из семьи, в комнату коммуналки за Казанским вокзалом. Воинов, мягкий и жалостливый, проявил характер.

«Я приходила в эту чужую комнату, с чужими запахами, с чужой поломанной мебелью, – писала Смирнова в своей книге, – готовила обеды, потом уходила обратно, он скандалил, не отпускал меня, называл предательницей.

Однажды под Новый год я прибежала к нему с вкусной едой. Он уже был изрядно пьян. Я хочу пробиться к его сознанию, приласкать его, успокоить. Подвожу часы, и мы встречаем Новый год за два часа до его начала. Потом опрометью бегу назад, рискуя попасть под машину. Сердце моё обливается кровью. Я не знаю, как оно не разорвалось от моей чудовищной лжи и тоски!

Прибегаю к Рапопорту. Он тоже смотрит на меня с болью и укоризной. Я снова готовлю какие-то вкусные вещи, стараюсь улыбаться, у меня это плохо получается».

Несмотря на то что многие Смирнову осуждали и советовали Рапопорту её бросить, он боялся потерять свою Лиду. Всё знал – и терпел, даже когда она уезжала в очередную съёмочную экспедицию с Воиновым. У которого дочь и жена плакали, когда он уходил от них.

...Помните, чем заканчивается «Женитьба Бальзаминова»? Мишенька едет в карете со своей невестой и вдруг начинает петь от переизбытка радости. А невеста что делает? Она молча толкает его в грудь локтём: уймись. Невеста здесь сама жизнь, да-да, это опять она. Возвращает мечтателя из эмпиреев на землю: сказочка кончилась, начинается реальность. Жизнь словно спрашивала: «Сумеешь ли теперь, получив от меня то, что хотел, быть довольным?»

«Не бывает дня, чтобы я не думала…»

«Адреса менялись: то Комсомольская площадь, то Патриаршие Пруды. А он плохой хозяин, не умеет готовить, не умеет жить один. Раньше у них была домашняя работница, в детстве всегда о нём кто-то заботился, он не был приспособлен к одинокой, холостяцкой жизни. А тут взял чемодан и пришёл в коммуналку… Он не способен был понять, почему я не оставила мужа: значит, я не по-настоящему люблю. Считал, что, любя, всё можно пережить, перебороть все трудности, а я его предала. Я уезжала в экспедиции, за границу. А он хотел, чтобы я не оставляла его ни на день. Я любила его, но для меня съёмки или путешествие за границу тоже были важны.

И он оставался в одиночестве. Я не разделила его любовь. Я металась, бегала, таскала ему какие-то обеды, а он в это время страдал, потому что оставил маленькую дочку, которую любил и которая обожала его, оставил Николаеву, к которой привык… Я металась, потому что любила его, но одновременно мне надо было создать покой Рапопорту. Я вся покрылась паутиной лжи, я изощрялась, я так врала! Когда я уходила к Воинову, я врала, что я на озвучании, а Воинову говорила, что еду на концерты, а сама по путёвке отправлялась за рубеж. У меня часто не сходились концы с концами, я так устала от этого вранья, что мне уже ничего не хотелось. Счастья не было, было какое-то отчаяние, меня как в тину засасывало. Рапопорт всегда был дома, ждал меня. Я не могла с Воиновым никуда пойти: ни в театр, ни в Дом кино, ни на концерт, потому что все увидят, а наш роман был в секрете. И я нигде не бывала, перестала слушать музыку, ходить в театры. Я занималась только ложью. И любовь, и радость просто стирались. Только отчаяние, только бесконечные объяснения» («Моя любовь»).

Однажды в её отсутствие – Смирнова уехала за границу – он запил. Хозяйка съёмной квартиры позвонила Николаевой, и та, голубиная душа, приехала и забрала почти развинтившегося на составные части мужа. Зато Рапопорт вместо обещанных ему врачом двух-трёх лет прожил тринадцать. А когда он умер, Смирнова осталась одна. Воинов к ней не переехал. То ли потому, что считал – она его предала, то ли не мог уйти из семьи по второму разу. Скорее, и то и другое. Он приезжал к ней в гости и возвращался к себе. Хотя по нескольку раз на дню звонил ей. Лидия Николаевна по-прежнему была в курсе всех его дел, участвовала в его жизни с ведома и даже согласия жены, но о совместной жизни речи больше не было. «А я ни на чём не настаивала, – признавалась она потом на страницах автобиографии. – Я быстро привыкла к своему положению, независимость мне даже понравилась, я была рада, что мне не нужно больше врать».

Но Воинов заболел лейкозом. И Смирнова взяла на себя основной груз забот. Искала врачей, создавала ему душевную атмосферу, чтобы держался, даже приезжала к нему домой и убирала там. Повезла его на кинофестиваль с картиной, в которой они оба сыграли главные роли, – «Приют комедиантов». Построила дачу, чтобы он мог туда приезжать. Константин Наумович приезжал и радостно командовал, где что должно быть устроено, но ночами стонал, и она слышала это через стенку… Видя, в какой тесноте живёт его семья, выбила для них новое жильё. «Он умел творить, но не умел ни устроить, ни получить квартиру, ни добиться звания, даже костюма не мог себе купить. И все тридцать семь лет я это знала и помогала ему телефон выхлопотать, квартиру поменять, оформить документы на получение категории или заполнить анкету для поездки за рубеж». Воинов не мог без неё, но она его часто раздражала. Время от времени он по телефону выговаривал ей за что-то, бросал трубку. Спустя несколько минут звонил опять, уже успокоившийся. Она привыкла, что он «шумит» – значит, жизнь ещё бурлит в нём, значит, он что-то ещё хочет от своей «Лидки».

…Когда он попал в больницу, всё просил её: «Помоги мне». Однажды вечером позвонил ей и потребовал, чтобы она срочно приехала. На улице уже стояла темень, хлестал дождь, она так и не поехала. А утром он умер.

«Не бывает дня, чтобы я не думала о последних днях Константина Наумовича, – сокрушалась она позднее. – Во всех подробностях, в том числе физиологических. Он звал меня перед смертью, кричал, требовал, чтобы я пришла. А я снова его предала, испугалась непогоды… Прошло столько времени, всё должно уже было притупиться, а я всё плачу и плачу…»

Эпилог

Когда же на самом деле был счастлив Мишенька Бальзаминов? Может, тогда, когда мечтал о счастье? А когда был счастлив тот, кто снял о нём фильм?

Наверное, когда скитался по съёмным квартирам, ждал там её, свою любимую. Тоже счастливую, потому что она бежала к нему. И счастливы они были, когда препирались по телефону, выясняя, кто кого больше любил. И даже когда она плакала о нём, навсегда ушедшем, тоже была счастлива. Потому что всё это – жизнь, единственная радость, о чём догадывались и Мишенька, и Константин Наумович.