Радио "Стори FM"
Идейный князь

Идейный князь

Автор: Наталья Смирнова

У князя Лобанова-Ростовского, Рюриковича в тридцать третьем поколении, как-то спросили, что значит быть потомком знаменитого рода. И он, процитировав Бердяева, ответил, что аристократия — это не те, кто самовозвышаются, а те, кто служат людям и миру… В чём же его служение? 

После Оксфорда он разведывал нефть в Патагонии, ртуть на Аляске, алмазы в пустыне Калахари, работал советником алмазной  компании «Де Бирс», вице-президентом американского банка… Сорок лет князь ездил по миру и всё это время собирал коллекцию русского театрального искусства. Когда он начинал, работы Бакста, Бенуа, Гончаровой, Ларионова  пылились на чердаках и балконах  эмигрантских квартир, а то, что оставалось на родине, порою просто выбрасывали. Кто-то же должен был собрать эти сокровища…       

Никита Дмитриевича Лобанов-Ростовский: 

- Первый раз я увидел театральные эскизы на выставке в Лондоне, посвящённой «Дягилевским сезонам». Меня поразило, что из 42 художников, работавших над декорациями к «Русским балетам», половина были  русского происхождения… Дягилеву  тогда удалось заполучить самых лучших живописцев. Почему, например, к нему пришёл Пикассо? Не только потому, что его жена, Ольга Хохлова, танцевала в этой труппе. Пикассо понимал — каждый день в театре тысяча человек видит его искусство. В какой галерее это возможно? 

Blue_Sultana.jpg
Лев Бакст. Эскиз костюма Синей султанши

Меня эта  выставка тогда совершенно очаровала своими красками, мне захотелось иметь эти работы у себя, видеть их каждый день… Но я был студентом, учился на стипендию, которую Оксфорд выделял для беженцев из стран Восточной Европы… Потом я переехал в Нью-Йорк, влюбился, женился на Нине (Нина Жорж-Пико, дочь французского посланника в ООН), и мы развили бурную детективную деятельность. У нас было две зарплаты  —  моя, инженера-геолога, и её – журналиста, на одну мы жили, на другую — собирали. Мы отыскивали имена русских художников в старых театральных программах и афишах, потом — в телефонных книгах. Находили детей, братьев, сестёр, друзей, любовников и любовниц... И что оказалось? Племянницы Льва Бакста хранили его работы  в квартире, а завещанное племяннику они сложили на балконе… И очень много костюмов и декораций было повреждено…

Родственники их отдавали?

- Нет, обычно продавали. Только одна из племянниц Бакста кое-что мне подарила, а дочь художника Бориса Белинского вообще предлагала всё даром — шестьдесят лет тому назад эскизы никому не были нужны и стоили пять долларов максимум. Дочь Белинского я всё-таки уговорил взять деньги, потому что по закону, как бы ни была мала плата, даже один рубль является сделкой, которая потом не подлежит претензиям… 

Вначале мы не думали о коллекции —  мы просто хотели жить в окружении красивых вещей… Как ни странно это звучит, я с ними общаюсь. У меня в кабинете висят эскизы, и каждый раз, когда я смотрю на них, я разговариваю с Челищевым, с Львом Бакстом, с Ларионовым. Рассказываю, как приятно было познакомиться с их близкими, побывать у них в гостях… Тогда  в домах русских эмигрантов пили очень много чая и нужно было иметь мощный пузырь — иначе приходилось с чаем расставаться, а это нарушало разговор. Но я к этому привык, потому что уже поработал в Кабуле, а там принято было выпивать по 7-10-12 чашек чая… Впечатления от походов к художникам я старался записывать. 

Однажды в Париже разыскал госпожу Пуни (К.Л. Богуславская-Пуни, вдова художника И. А. Пуни, живописец, график, соавтор «Манифеста супрематизма» К. Малевича — прим. авт). Она курила сигары, а прямо над её кроватью висело огромное фото футболиста. Мадам Пуни увлекалась футболом и уговаривала меня пойти с ней на матч, но я отказался – я предпочитаю хоккей… Я купил у неё одну очень хорошую работу за сто долларов (это была треть моей зарплаты), но вначале  мы торговались… Когда я уже уходил, она позвала меня обратно и согласилась, потому что ей нужно было давать деньги футболистам…

Она спонсировала команду?

- Не совсем… Я  думаю, что людям «зрелого»  возраста очень трудно даётся интимность с молодыми людьми и приходится их заинтересовывать не только духовно... Но тогда я был молод, наивен, у меня были предрассудки, и  я опубликовал впечатления от своего визита в «Русской мысли». Потом друзья госпожи Пуни писали в газету письма и  укоряли: «Как это  можно! Какой ужас!…»

А потом нашей идеей стала пропаганда русского искусства. Мы организовали около 50-и выставок только в США, а ещё в Японии, Франции, Канаде, Бельгии, Германии … Причём в те времена, когда ещё шла холодная война, и отношение ко всему  русскому было ужасное… Но, к счастью, и тогда, и сейчас, в России было и есть много привлекательного. И прелестного. Было на что смотреть и чем наслаждаться… 

В те времена мысль, что эти произведения вернутся в Россию, мне и в голову не приходила. Это было нереально! (большая часть коллекции Лобановых-Ростовских в 2008 году была продана  в Санкт-Петербург, Международному благотворительному фонду «Костантиновский» — прим. авт.) Когда комиссия по покупке собрания приехала его рассматривать, они сказали, что это не просто собрание, а готовая экспозиция — музей в музее. Это важно, потому что есть прекрасные собрания  русского искусства —  у французского слависта Рене Герра, например, чудесные картины, они  выставлялись в 90-е в Третьяковской галерее, но там нет идеологической базы.

А у вашей, вы думаете, есть?

- Я не думаю, я в этом уверен. Вначале мы собирали спонтанно — то, что красиво, то, что визуально привлекательно, то, что отличается от передвижников, которые  для нерусских людей  скучны. Но потом искусствовед Джон Боулт  мне подсказал — нужно собирать систематически.  Всех  художников, которые участвовали в антрепризах Дягилева, плюс тех, что занимались авангардной сценографией. А это, между прочим, уникальное явление. Нигде такого не было, чтобы  новейшие течения  живописи  воплощались на сцене – как, например, супрематизм Малевича в занавесе «Победы над солнцем». 

Во всём мире сценография была ремеслом, а в России в театре  работали самые яркие живописцы. Все семь течений русского авангарда были представлены на сцене! Художники  работали сначала в императорских, потом в государственных театрах… Начиналось это ещё с Саввы Мамонтова, а позднее, когда распалась школа Малевича в Витебске, у них не было прописки, чтобы работать в  Ленинграде. Они не были трудящимися! И тогда Чехонин прописал их рабочими на завод. (Сейчас — ИФЗ-ЛФЗ, Ломоносовский фарфоровый завод в Санкт-Петербурге — прим. авт). И вся эта плеяда — Шагал, Малевич, Кандинский рисовали там тарелки за паёк…

exter.jpg
А. Экстер. Эскиз костюма танцующей вакханки

Ну да, знаменитый агитфарфор,  до народа так и не дошедший. Радость коллекционеров и музеев. Вы подарили фарфор Музею личных коллекций в Москве. А как вы вообще выбирали, кому и что дарить?

— Я не выбирал. Дарил наугад. И не всегда брали. Хотел подарить американскому музею в Филадельфии картины Александры Экстер, они поблагодарили и отказались. Сказали — мы не знаем такого художника…  А я в Нью-Йорке общался с близким другом Экстер, киевлянином Семёном Лиссимом, который знал о ней больше, чем кто-либо вообще… Сейчас её полотна стоят по 600-800 тысяч фунтов… 

У меня много было интересных встреч. Познакомился с Николаем Александровичем Бенуа, сыном Александра Бенуа, тоже художником. Это был изумительно приятный человек! У нас была переписка, писал он подробно и всегда по существу. И всю коробку с этими письмами, которые хотел опубликовать, я потерял!.. У Николая  Бенуа в «Ла Скала» была огромная мастерская, он там провёл 30 лет, был там «царём». (С 1937 по1970 гг. Н. А. Бенуа — директор постановочной части театра Ла Скала в Милане – прим. авт.)  Однажды он сказал, что Ла Скала ставит «Петрушку» И. Стравинского в новых декорациях. «Зачем? — спрашиваю, — у вас же есть  отцовская сценография 20-летней давности?». — «Ах, она устарела!» — «А вы бы продали эти костюмы и декорации за 5000 долларов?» — «Почему бы и нет? Старые мы всё равно выбрасываем»… Мы ударили по рукам, и всё было отправлено в Нью-Йорк. И знаменитый хореограф Роберт Джоффри, с которым я тогда приятельствовал, поставил «Петрушку»  в сценографии Александра Бенуа!

А где сейчас эти костюмы и декорации?

- Полагаю, в собственности балетной компании Джоффри. 

Exter-Farth.JPG
А. Эстер. Эскиз костюма к спектаклю по пьесе П. Кальдерона "Дама-невидимка"
Жалко. И коробку с письмами Бенуа жалко. А у частных коллекций бывают неудачные судьбы? Когда они просто рассеиваются, и на оригиналы негде посмотреть?

- Я знаю историю собрания Сержа Лифаря, который присвоил  после смерти Дягилева часть его коллекции и сам собрал немало ценностей — он хорошо «зарабатывал ногами». Граф Полиньяк, который в Монте-Карло заведовал финансовыми делами  князя Ренье, предложил Лифарю за его собрание долгосрочный аккредитив на миллион долларов. Я тогда состоял в оргкомитете по покупке и уговаривал его продать — это было хорошее предложение. Банк через год эти деньги бы выплатил. Сделка была готова, и уже собирались переоборудовать здание рядом с Кафе де Пари в «Музей костюма и танца», который хотела основать принцесса Грейс. И Лифарь… не согласился!  Я думаю, что на этом настояла его супруга, графиня Лилиан Алефельд, с которой он жил последние тридцать лет. Она хотела получить всю сумму сразу, а её нужно было ещё собрать. Как результат — аукционы в Париже, Монте Карло и Лондоне, и коллекция  разрознена… Вот так жалко всё закончилось… 

А Лифарь был сверх одарённым. На сцене — сам произведение искусства. Дягилев, умирая,  поручил ему, двадцатичетрехлетнему, театр, и Лифарь 30 лет служил  директором и главным хореографом Опера Гарнье. Чтобы уцелеть во главе такого театра, иностранцу надо было быть исключительной личностью. О нём  ходила, например, такая история. Вокруг здания Оперы в Париже — высокая чугунная ограда, и возле служебного входа всегда стоял  жандарм. Лифарь приходит на работу, а новый жандарм его не пускает — он забыл свой пропуск. «Но я Лифарь!» — возмутился директор. «Не знаю такого», — заявляет  жандарм. Тогда Лифарь разбегается и перемахивает через ограду… А жандарм восклицает: «Теперь я знаю, кто такой Лифарь!»

Возможно, это легенда, какие ходят о великих людях... Франция считается родиной балета: Людовик XIV был не только балетоманом, он сам много лет участвовал в представлениях. А потом всё это перешло в Россию, а во Франции совершенно замерло. И Лифарь всё воскресил. У него со временем появилась мечта — он очень хотел поставить спектакль в Большом театре! Он предлагал в дар письмо Пушкина Гончаровой  за разрешение на эту постановку… Театр ему отказал. Он обиделся так, что даже на смертном одре, в больнице, не соглашался ни передать, ни продать это письмо, как его ни уговаривали…

Fedra.jpg
А. Веснин. Обложка программы к спектаклю "Федра". 1922 год
И где оно сейчас?

- После его смерти графиня Алефельд  «отомстила» — продала его Советскому Союзу через Сотбис  за  миллион долларов. Это было, когда в Москве в 1988 году проходил первый и единственный аукцион иностранного аукционного дома. Беспрецедентный. На нём продавались работы русских художников, но иностранные покупатели не платили акцизный налог на вывоз, они платили  за покупку Сотбис, а Сотбис расплатился с Министерством культуры этим письмом.

А вы почему  никому  не мстите, а, наоборот, всё дарите и дарите?  Ведь Россия вам  даже не родина…

- Моя родина — Болгария, а Россия — отечество. Предки мои тысячу лет жили в этой стране, на этой земле. Мой дед по отцу, Иван Николаевич Лобанов-Ростовский эмигрировал в Софию, когда там правил царь Борис, а в 1944-м Болгария стала советской, и на этом нормальная жизнь закончилась. Я в 11 лет сидел в военной тюрьме, родители тоже — нас арестовали за нелегальную попытку перейти границу с Грецией… Отец бесследно исчез (в 90-е я узнал, что его расстреляли в лагере Пазарджик), мать заставили доносить, её это убивало, она тяжело заболела. Во мне была огромная злость на советский режим… Это чувство было моим главным двигателем. Из тюрьмы я вышел рахитиком, но стал чемпионом Болгарии по плаванию брассом — хотел уплыть морем в Турцию… Вырваться в Париж нам с мамой удалось только усилиями её брата, Николая Васильевича Вырубова…

Он  направил в МИД Франции просьбу выдать его сестре Ирине, моей маме, французский паспорт, вписав меня туда. Паспорт выдали, но болгары нас не выпускали…

Вам помог Ромен Гари?

- Да. Заместитель французского посла. Он попросил коллег задержать в Вене болгарские локомотивы, купленные во Франции, а на вопрос болгарского МИДа: «Как насчёт наших локомотивов?», ответил: «А как насчёт наших граждан?» И в 1953 году мы оказались в Париже. Мне было 18…

GrandBall.jpg
Наталья Гончарова. Афиша Гранд-бала ночи. 1923 год

Трудности  перехода были?

- Переход был драматическим! Мы с матерью до этого жили в коммуналке, и раз или два в неделю я ходил в турецкую баню. Там вас мужчины с силой трут шерстяной перчаткой, счищая эпидермис. Приехав в Париж к деду, я позвонил лакею и попросил меня помыть. Он меня помыл, а дед сказал: «Ты как обращаешься с лакеем? Это не его обязанность – тебя мыть». Я невинно поинтересовался: «А к кому я должен обратиться?» – «Да сам мойся», — был ответ… Но если серьёзно — на меня, конечно, сильно повлияла семья. Мой дед по матери (В. В. Вырубов, в первом составе Временного правительства – товарищ министра внутренних дел князя Львова – прим. авт.), в Париже был главой российского Земгора, помогавшего эмигрантам. Он продолжал жить своей «русскостью». Он не стал гражданином Франции! Оставил себе нансеновский паспорт эмигранта. А когда Германия напала на СССР, он поддержал желание сына Николая, того самого, что потом вызволял нас из Болгарии, воевать с немцами. Половина русского зарубежья тогда полагала, что нужно помочь немцам свергнуть советский режим. А другие считали, что независимо от режима, Россия – это отечество, и её нужно беречь как страну… 

Во французскую армию Николая Вырубова сразу не взяли, потому что он не был подданным Франции… Он попытался попасть в английскую… там та же история  — нет  гражданства. И только когда генерал де Голль объявил призыв в добровольческую армию, удалось в неё вступить. Он сражался, был два раза  ранен, прошёл всю Африку, и в Камеруне встретился со своим двоюродным братом, Николаем Галаховым, который там работал. И был сложный момент — Галахов отказался воевать на стороне де Голля. Он считал, что немцы правильно делают, что свергают коммунизм. После войны братья продолжали общаться и дружить. И я однажды спросил — а как? у вас ведь противоположные взгляды? Николай Вырубов ответил, что хотя он не согласен, он уважает точку зрения своих близких, а  без них был бы совершенно одинок…  Или вот, Любомир Левчев, главный редактор литературной газеты, человек очень близкий к дочери диктатора, член ЦК болгарской компартии… Я — бывший зэк, сидевший… Левчев  в 70-е демонстративно поддерживал дружбу со мной. Ему за это попало: диктатор сослал его на завод — исправляться. 

Какой диктатор?

- Тодор Живков, самый долгозадержавшийся генсек… Он хотел, чтобы  Левчев приобщился к рабочему классу. Что забавно —  работать ему там не дали. Директор фабрики сказал – не мешайте, сидите в комнате, к станку даже не подходите, всё равно ничего не умеете… Левчев  меня приглашал  в Дом литераторов, где присутствовали  члены Политбюро КП Болгарии — они  хотели быть поближе к писателям. Что удивительно — они обращались ко мне в звательном падеже, который из русского языка уже ушёл: «Княже…»…

Exter-Ruf.JPG
А. Экстер. Эскиз мужского костюма с брыжами

Литераторы, бывало, тоже  хотели быть поближе к власти. Те же Брики...

- С их родственниками у нас связан один тяжёлый момент. Моя мать обращалась к Эльзе Триоле, сестре Лили Брик, муж которой, Луи Арагон, был членом ЦК французской компартии… Это было уже после ареста — мама просила помочь нам выбраться из Болгарии. Эльза ей ответила — вы должны быть счастливы, что живёте в социалистической стране и вам незачем переезжать на запад… Спустя много лет Коммунистическая партия Франции всё-таки оказала мне услугу. У Саломеи Николаевны Андрониковой был её портрет кисти Зинаиды Серебряковой… И она очень хотела, чтобы портрет попал на её родину, в Тифлис. Это было её завещание. После её смерти я писал в Министерство культуры — нет ответа. Писал в Тифлис, в музей — молчание. Тогда я обратился к члену Французской компартии Мари-Клод Вайян-Кутюрье — помогите! Саломея Андроникова была в эмиграции известна как человек абсолютно левых взглядов, она всегда была за Советский Союз! Цвет грузинской интеллигенции, любовница Цветаевой… Очень необычная женщина. И только после этого письма меня вызвали в Москву, и портрет оказался  в Тбилиси… Это — иллюстрация того, как трудно возвращать культурные ценности на родину.

Но вы же возвращаете?

- Хочу умереть бедным человеком. Когда летаю в Москве, привожу по 75 килограмм артефактов. Из аэропорта всё грузовиком отправляется прямо в Ростов. Там мне выделили  купеческий дом, его будут реставрировать, а в 17 году откроется музей. Если, конечно, спустя сто лет после переворота опять что-нибудь не случится…   

Редакция выражает благодарность за организацию встречи с Н.Д. Лобановым-Ростовским Елене Захцер

фото: личный архив Н.Д. Лобанова-Ростовского   

Похожие публикации

  • Тайное оружие Славы Зайцева
    Тайное оружие Славы Зайцева
    Уважаемые читатели, делимся с вами архивной публикацией памяти великого мастера. Модельер Вячеслав Зайцев – о деталях и сущих мелочах, которые выше капризной моды, потому что заостряют индивидуальность
  • Стиль от Елизаветы
    Стиль от Елизаветы
    Елизавета Австрийская — это образ. Безупречный снаружи, загадочный внутри. Одна из самых блестящих европейских красавиц вылепила его из собственного тела, но чего ей это стоило?
  • Путник из страны «Театр»
    Путник из страны «Театр»

    Роберт Стуруа, художественный руководитель Театра имени Шота Руставели и главный режиссёр Et Cetera, – о том, как он раздарил свои дома, едва не продал работу Пикассо и заполучил футболку Марадоны, воспользовавшись служебным положением