Уважаемые читатели, делимся с вами архивной публикацией памяти великого мастера.
Автор: Светлана Иванова
Модельер Вячеслав Зайцев – о деталях и сущих мелочах, которые выше капризной моды, потому что заостряют индивидуальность
Приданое
В Москву я приехал абсолютно нищий. Своих вещей у меня никогда не было, я носил обноски, которые давали маме. Она мыла подъезды в нашем доме, соседи отдавали ей всякое старьё, а я его перешивал и носил. Мы жили очень бедно, но во мне отсутствовала унылость и бесцветность. Наоборот, я был юношей лучезарным, общительным. Из меня пёрло столько энергии, что люди от меня просто охреневали.
Всё моё приданое из Иванова – работы из техникума, рисунки, образцы тканей, архивы записей, стихов, фотографии, дорогие сердцу безделушки – я хранил как зеницу ока. Когда я поступил в Московский текстильный институт, полтора года жил у родственников моей знакомой из Иванова. Спал у них в детской комнатке на полу между кроватками и был «домработницей» при детях. А потом мне дали комнату в общежитии, о котором я вспоминаю с ненавистью. Там погибло всё моё «богатство»! Летом нас послали работать на стройку, а в общаге решили провести инвентаризацию комнат. И всё, что в них находилось, безжалостно выбрасывалось на помойку. Когда, вернувшись, я увидел, что в моей комнате пусто, – потерял сознание. Натурально! Ведь пропали не просто бумажки, лоскутки и куча ненужного барахла – исчезла вся моя жизнь до восемнадцати лет. У меня поднялась температура, меня лихорадило. Я носился по всем районным помойкам в надежде на чудо, но, разумеется, ничего не нашёл.
К деньгам я относился гораздо спокойнее. В институте у меня была стипендия двадцать два рубля, половину я отсылал маме. С возрастом ситуация, конечно, изменилась, но у меня до сих пор нет желания иметь их в большом количестве.
Валенки
До сих пор помню ощущения, когда пришёл в музей народного искусства, а было это в далёком 62-м году, и обалдел от красоты. Смотрел и думал: почему же, имея такую историю, мы так безвкусно и бесцветно все живём?
После института меня послали, а точнее – сослали, в город Бабушкин шить одежду для села – на экспериментальной технической фабрике. Там делали самую замшелую деревенскую форму. Даже зал, где проходили совещания, был серый, с пыльным бордовым занавесом. Унылое было ощущение от всего этого. И я подумал: надо срочно что-то делать. Надо же было спасать положение!
И я придумал такую коллекцию: сделал фуфаечки цветные, яркие, из репса, и юбки красочные из павловопосадских шалей. А валенки покрасил то ли гуашью, то ли темперой – ну не в серых же ходить. И на показе разразился жуткий скандал. Левашова – тогда она была главным идеологом советской моды – и ещё какие-то «милые» женщины, которые также были одержимы советским стилем, обругали меня за то, что я театр устроил на сцене – слишком ярко представил одежду. «Кто будет ходить в этом?!» – отчитали они меня.
Я всегда поражался, почему судьбу моды решают какие-то странные люди, которые не имеют к моде никакого отношения, да ещё без вкуса, сами безобразно одетые всегда. Когда я работал в Доме моделей на Кузнецком Мосту, была такая женщина по фамилии Антонова, которая отвечала за лёгкую промышленность. Полная женщина со стеклянными, как у рыбы, глазами и с халой на голове. И очень суровая. Все её боялись. Мы показывали ей яркие и оригинальные модели, но она всё время твердила: «Не пойдёт, не пойдёт, не пойдёт». «Почему не пойдёт?» Но она ничего не объясняла.
А ведь у нас для массового производства одежду делали совсем не плохие художники. Правда, всего несколько моделей в месяц – это было ужасно мало. И самое печальное, на изготовление пальто давали всего двадцать минут. Я уговаривал: можно придумать какие-то детали и уложиться по времени. Но они всё равно делали по-своему: кусок меха на плечах, три дырки и два шва, понимаете? Три дырки – это для рук, для головы, и два шва – по бокам. Всё! Чего же удивляться, что все становились как из одного инкубатора.
Зато тогда красоту моих валенок оценил один французский журналист. Он приехал к нам с женой домой... А мы с Маришкой тогда жили около метро «Аэропорт», в маленькой комнатке. Тёща думала, что я женился на квартире, и устроила экзекуцию – поселила нас в комнате дворничихи. Домой к себе не пустила даже отметить нашу свадьбу. Мы с двумя свидетелями тогда распили вино прямо на лестнице и разошлись по домам...
Так вот, когда француз пришёл к нам в гости, он обалдел – как мы живём: полуподвальное помещение, две маленькие тахты, составленные буквой «Г», так что спали мы под прямым углом, голова к голове... А я же ещё пригласил девчонок, которые демонстрировали на фабрике одежду, одел их как надо, разложил на полу свои эскизы. Тогда журналист залез на холодильник и стал нас оттуда снимать. В 63-м году вышел его репортаж в «Пари матч», назывался «Он диктует моду в Москве». Вот это была сенсация! Вот это я наделал шума...
А вот на фабрике был товарищеский суд, и меня сняли с художественного руководства и перевели в цех, работать на массовом производстве. Правда, потом я снова стал художественным руководителем на этой фабрике, потому что у меня на роже было написано, что я лидер. И всегда, где бы я ни появлялся, я тот, кто всех за собой ведёт. Не могу, чтобы было скучно, постно. Любую компанию завожу.
Поэтому в жизни я всё время и позволял себе самые необычные крайности, особенно в костюмах. Я люблю эпатировать толпу и вызывать возмущение. Если я вызвал возмущение, значит, я не такой, как все.
Все самые модные вещи я апробировал на себе. Первые клетчатые, цветные костюмы и пальто, первые меховые папахи, шубы и так далее – всё это я носил. Как-то покрасил в жёлтый цвет свои волосы – чтобы эпатировать. Скучно жить! А поскольку люди любят судачить обо мне, вот я им и бросаю кость, пускай грызут!
По идее, я мог бы быть блестящим модельером, который мог бы устроить мощную революцию в мужской моде, но я живу в стране, в которой ни хрена это никому не нужно!
Фотография
В 1965 году из Парижа к нам приехал Пьер Карден и вся его фирма – сто тридцать человек. Я готовился к этой встрече необычайно, потому что надо было как-то достойно выглядеть, а я сапожник без сапог и гол как сокол... Я купил себе на рынке возле метро «Аэропорт» венгерское серое уценённое пальто за восемнадцать рублей, одолжил у главного столичного модника Лёвы Збарского замшевый пиджак, брюки какие-то надел – в общем, пошёл более или менее в приличном виде. Карден, только увидел меня, тут же схватил за руки и повёл к себе в номер. Стал показывать роскошные шёлковые халаты, галстуки, шарфы. Стыдно сказать, я ничего подобного не то что не видел в мужской моде – у меня эта красота просто в голове не укладывалась. «А теперь я хочу посмотреть ваши эскизы», – сказал он. В общем, я убежал от него в полнейшем потрясении.
На следующий день мы обедали в ресторане «София». За столом сидели Пьер Карден и Марк Боэн – дизайнер дома «Кристиан Диор», потом подошёл Ги Ларош. Я стал показывать им эскизы, и в этот момент нас снял фотограф. Чуть позже в Париже вышла газета, там была эта фотография, а статья называлась «Встреча королей моды».
27-летний Зайцев с метром моды Пьером Карденом (справа от ВЗ)
И вот эта фотография была для меня и осталась самой важной в жизни. Фотография, которая принесла мне успех и стабильность. Если кто-то выступал, говорил своё фэ в мой адрес или моих коллекций, я тут же демонстрировал эту фотографию: «Ребята, заткнитесь...» Действовало безотказно.
Потом Карден не раз ещё приезжал в Москву, я помогал ему открывать бутики, давал для съёмок своих манекенщиц. Я работал тогда над эскизами костюмов к балету «Анна Каренина», где танцевала Майя Плисецкая. Познакомил Кардена с ней и Родионом Щедриным. Как-то Родион спросил Кардена: «Пьер, вам не надоело делать одно и то же?» И Карден ему ответил: «Понимаете, молодой человек, самое большое мужество в нашем деле – иметь свой стиль. Ведь в мировой моде так много соблазнов, что очень легко потеряться. Чтобы этого не случилось, требуется настоящее мужество и большие усилия». Я запомнил это на всю жизнь. Эта фраза стала основой моей жизни.
Карден совершенно уникальный человек – фантазийный и невероятно щедрый. В начале 80-х он прислал мне ткани – роскошную тафту, чёрную органзу... Первую коллекцию в Доме моделей в 1982 году я сделал из них.
Дезабилье
Ещё в институте мы с однокурсниками создали «Театр моды» и оттягивались там со страшной силой. Однажды летом я нарядился в женский длинный халат, женские трусы, надел белый лифчик 6-го размера и, прихватив бутылку водки, вместе с другом прогулялся до Кремля. Для нас это была шутка, как сейчас говорят – перформанс. А вот для бедных советских женщин нижнее белье – это были одни горькие слёзы и головная боль.
В 1963 году в Москву приехал Ив Монтан. Он тогда прошёлся по нашим магазинам, накупил разных панталон, трусов и бюстгальтеров и устроил в Париже грандиозную выставку. Разразился международный скандал. На подиуме наши девочки выкручивались как могли. Иногда вообще выходили на подиум без бюстгальтера, потому что стыдились надеть изделие нашей лёгкой промышленности под тонкое платье.
Моя модель Лёка Миронова была очень хрупкая и высокая, одежда из наших магазинов ей не подходила. И она придумала одеваться в «Детском мире». В то время, например, невозможно было купить колготки. Большинство женщин носили чулки с поясом. А что делать, если предстояло показывать мини? И она нашла выход: покупала в «Детском мире» мальчиковые плавки и пришивала к ним чулки. И получались отличные колготки!
Декольте Васильевой
В 70-х меня позвали поработать художником по костюмам в Театре сатиры. До сих пор помню, как в первый раз пришёл в Театр сатиры и столкнулся там с Андреем Мироновым, Александром Ширвиндтом, Верой Васильевой. По сравнению с ними я был мальчишкой, мне даже было страшно прикасаться к телу великих актрис, они для меня были эпохой, чем-то совершенно невероятным.
Помню, для спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро» мне нужно было снять мерки с Веры Васильевой, я пришёл к ней в гримёрную, выглядел я странновато, одет был чёрт знает как. Тогда у меня была зарплата девяносто рублей, с женой мы разошлись, поэтому половину я отдавал на алименты сыну Егору. Я снимал комнату в коммуналке и в общем-то жил в жуткой нищете, мало чего мог себе позволить. Вера Васильева, видимо, почувствовала мою робость и говорит: «Славочка, ничего не бойтесь и вырезайте декольте – как можно ниже...»
Ширвиндт и Васильева в костюмах от Зайцева в легендарном спектакле "Женитьба Фигаро"
Мы сделали костюмы, конечно, совершенно фантастические. В театральных постановках мне очень помогало знание исторического костюма, который я изучал в театральной библиотеке на Пушкинской улице. Я ставил себя в условия того времени. Но старался сделать так, чтобы актёры чувствовали себя в этой одежде комфортно. Чтобы они были уверены в том, что костюмы не мешают им работать. Потому что раньше костюмы делали из искусственной ткани, очень жёсткие, неудобные...
Андрей Миронов должен был играть главную роль цирюльника Фигаро. Я придумал ему три костюма: белый, чёрный и красный с золотым шитьём и украсил их маленькими круглыми зеркалами. Это была гениальная идея. В них отражались зрители, и в то же время они пускали на лица людей в зале солнечных зайчиков. Понимаете, идеи все возникают совершенно неожиданно, откуда-то сверху идут идеи, от бога. Поэтому я не могу объяснить, почему я создаю эти модели, а не другие. Это искусство. Оно существует помимо меня...
Андрей Миронов в костюме от Зайцева в легендарном спектакле "Женитьба Фигаро"
Незадолго до смерти Вячеслава Тихонова мне позвонила его дочка: «Помогите Тихонова одеть». Я подарил ему костюм, потому что у него не было средств. Ужасно, когда наши звёзды так недооцениваются государством.
Цветок Пьехи
Эдита Пьеха – это особая страница в моей жизни. Я работал с ней восемь лет, и очень серьёзно. Она человек творческий, к тому же полностью соответствовала моим представлениям о женственности. Всё произошло очень неожиданно, когда она пришла ко мне в Дом моделей на Кузнецкий Мост. Я сразу оценил, что у неё великолепная фигура, высокий рост. Прекрасные данные, как у манекенщицы. Поэтому Эдите легко было подобрать одежду из коллекции. Позже, когда я побывал у неё на концерте и услышал её голос, мне захотелось добавить её образу какую-то деталь. И я придумал – цветок на плече. И она сделала этот цветок своим стилем.
Цветок на плече - ноу-хау Зайцева. Два - реновация Пьехи
Вообще, красота – понятие относительное. Была бы индивидуальность. А любая харизма строится на нюансах. Очень важна внутренняя одухотворённость. Когда есть образ, состояние... Остальное – я-то знаю! – можно сделать. Ко мне как-то привели двух девушек – победительниц конкурса «Мисс Аэрофлот». Пришли две милые, простые девушки, классные тумбы. Никакие по выразительности. Мне было необходимо за два часа их одеть, причесать, сделать макияж – создать образ. Я стал размышлять: в них должно быть нечто, что мне нужно уловить. Сделал! Что приятно, они сами были жутко довольны. Мне безумно интересно раскрывать людей.
Балахон Пугачёвой
Алла всегда очень легко поддавалась на любую провокацию с моей стороны, потому что знала, что я никогда не сделаю плохо, безвкусно. Как появился балахон? В то время, скажем так, в силу специфики своей фигуры, она не могла носить облегающую одежду. Поэтому пришлось пойти по линии балахона. И в этой одежде у неё появилось то ощущение полёта и свободы, которые у неё всегда были внутри. Алла раскрылась, стала стильной, ей стали подражать очень многие певицы. Она стала действительно богиней своего рода.
Я её хорошо чувствую. Окружённая толпой людей, она всегда была чрезвычайно одинока. Помню, как-то она позвонила поздно вечером: «Приезжай в гости». Алла жила тогда на Маяковке. Я приехал, там ещё Валера Леонтьев был. Сидим, пьём, поём. Вдруг из спальни появляется её тогдашний муж Евгений Болдин. Мы поздоровались, и Алла вдруг говорит: «Иди к себе, не мешай». Я был поражён...
Вышивка Зыкиной
Я был у Плисецкой и Щедрина, мы обсуждали костюмы для балета «Анна Каренина», когда им позвонила Зыкина. Узнав, что я у них в гостях, Зыкина предложила: «Я давно хотела с ним познакомиться. Пускай Слава придёт ко мне». Майя спросила меня: «Слава, придёте?» Я ответил: «С удовольствием. Только пусть она снимет свой чалдон с головы». Зыкина жила одна на Котельнической набережной в высотке. Пришёл. Она открыла дверь передо мной почти полуголая, с распущенными волосами, такая готовая уже к работе. И у меня сразу возник образ: «Людочка, конечно, я с удовольствием сделаю для вас платье. Оно будет синее с белым».
Это было хорошее решение – классическое: белый цвет деликатный около лица, а всё остальное синее. И я сшил ей такое платье. Она в нём давала концерты. А через какое-то время звонит: «Славочка, я тут расшила ваше платье цветами». Я чуть не плачу, спрашиваю: «Зачем вы это сделали?» Она говорит: «Ну как же? Надо же, чтобы было богато. А так слишком бедно».
Отсутствием излишних украшений, которые так любила Зыкина, я хотел подчеркнуть, что главное украшение – она сама, а все эти блёстки и мишура только отвлекают от неё внимание. Не поняла... А я не стал переубеждать. При том что обычно, если вижу, что женщина не точно подобрала себе помаду или не тот шарфик надела, я сразу говорю: «Быстро переодеть!» Такой характер: всегда говорю правду-матку, часто слышу в свой адрес: «Заяц, вы не дипломат». Не дипломат. Потому что я точно знаю, как женщину можно сделать красивой.
Перчатки Орловой
Однажды попал в дом Любови Петровны Орловой. У неё была потрясающая деревянная кухня, какие бывают на кораблях, сделанная на заказ. Очень интересное решение. Она покормила меня и сказала: «Славочка, я хотела, чтобы вы сделали костюмы для моего фильма «Скворец и Лира». И я с удовольствием начал делать костюмы.
Любовь Петровна играла молодую разведчицу, а было ей 75 лет! Я всячески старался, чтобы одежда скрыла её возраст. Единственное, в чём была трагедия, – это её руки. Они у неё всегда были узловатые, радикулитные. Она очень этого стеснялась. Поэтому я и предложил ей носить в фильме перчатки. А режиссёр Александров даже придумал этому оправдание: героиня обожгла руки на пожаре, отсюда и перчатки...
Серёжки Фурцевой
В 1971 году из Парижа в Союз приехала легендарная художница Надя Леже. Надю я узнал благодаря моим друзьям Ларисе Шепитько и Элему Климову. Именно Лариса рассказала Наде обо мне, о том, что я бомж – у меня не было даже своего угла. К тому же я тогда находился в очень жутком положении – после аварии мне по частям собрали ногу, извлекли осколки и наложили гипс. Я ещё хорошо отделался: после того как в нашу машину врезался грузовик, меня доставали оттуда с помощью автогена. Нога заживала очень долго. Я лежал в больнице.
И вот Надя Леже пошла просить за меня Фурцеву. И та дала мне однушку в Новогиреево. Естественно, когда появилась возможность, я с удовольствием откликнулся на её предложение: «Мне нужно чёрное платье на юбилей полёта Гагарина в космос, но мерить я ничего не люблю. У вас пять минут на примерку». Меня этим было не испугать: «Ничего страшного – мы сделаем так, чтобы было удобно». В общем, первая примерка у нас прошла очень легко. Но для такого торжественного случая чего-то не хватало. Предложил: «Вам надо обязательно бриллиантики в уши вставить». Она стала сопротивляться: «Ну, как-то я не ношу. У меня даже уши не проколоты». Я настаивал: «Давайте я вам проколю». Она согласилась, но сказала, что сделает это сама. В общем, заставил её носить бриллианты. Её многие побаивались, но я открыл для себя удивительно милую, деликатную и спокойную женщину.
Я, кстати, долго не мог понять: почему стал модельером? И совсем недавно на меня нашло. Меня мама лет до десяти водила в женскую баню. Что я видел в ивановской бане: огромные женские тела, дряблые, старые. Красивых обнажённых женских тел – очень мало. К сожалению. Поэтому, наверное, я и преображаю женщин, делаю загадочнее. Потому что я слишком хорошо к ним отношусь, понимаете?
фото: FOTODOM; Александр Макаров/МИА "Россия сегодня"; личный архив В. Зайцева; Виталий Арутюнов; Александр Гладштейн/МИА "Россия сегодня"; Николай Малышев/ТАСС
