Юрий Никулин, кумир миллионов

Автор: Диляра Тасбулатова

18 декабря у Юрия Никулина, великого клоуна и всенародно любимого артиста, значимый юбилей – ему могло бы исполниться сто лет.

А вдруг это правда?

Это «могло бы», конечно, - риторическая фигура, до ста мало кто доживает, кроме людей феноменальных: Никулин же ушел не то чтобы рано, но и не в возрасте патриарха, в 75 (родился в 1921-м, умер в 1997-м). Для ветерана, в юности воевавшего и получившего контузию, не так уж и мало, это еще везение - прожить столько. Повезло еще и потому, что вернулся с фронта не покалеченным, с руками-ногами, причем не только ему персонально, но и нам всем: такого редкостного обаяния, детского юмора, какого-то внутреннего изящества, человечности, помноженной на «непрописную», как говорил Чехов, нравственность и колоссальную, редкостную доброту, мало где встретишь. Если вообще встретишь. Разве что среди людей не столь знаменитых, неизвестных: популярность имеет свойство менять человека, иногда до неузнаваемости, до полного, случается, перерождения. Был человек – и нет человека, лишь оболочка осталась, и примеров тому несть числа.

Никулина же нельзя было остановить, причем, скажу патетично, в миссии добровольно выбранного им, нерассуждающего добра: постоянно наведываясь в кабинеты высокого начальства, где он хлопотал отнюдь не для себя и не ради карьеры (с какого-то момента «карьера» ему давалась относительно легко, ибо и человек он был особенный, своего рода уникум), а ради посторонних, он сделал столько, что его впору канонизировать.

Святой человек, вот буквально – святой. И это не преувеличение, не юбилейные славословия, а чистая правда: выпрашивая квартиры и другие блага в виде больниц, лекарств, санаториев, нашего вечного дефицита и пр. для других, сам Никулин жил в … коммуналке. Хорошо, что один из начальников поинтересовался, внезапно догадавшись: Юр, а сам-то ты где обретаешься? «Юра» махнул рукой, и начальник обомлел – сам живет черт знает где, в тесноте, а хлопочет за других! Случай, согласитесь, небывалый, из ряда вон.

Сын Никулина, Максим, ныне наследник дела отца и директор цирка на Цветном, порой обижался – до меня, вспоминает он, ему будто и дела не было, зато на каких-то посторонних (а среди них мошенников было пруд пруди) хватало и сил, и времени. И главное – денег. И сколько его ни предупреждали, что сотый по счету попрошайка врет как сивый мерин, пугая страшилками, что, мол, жена вот уже лет двадцать как (сорок, тридцать, возможны варианты) прикована к постели, с кровати не встает, сын - инвалид детства, а бабушка выпала из окна, и нужны деньги на новую кровать, похороны и костыли (мексиканское мыло какое-то), Никулин с этим своим детским выражением лица говорил, оправдываясь перед друзьями: «А вдруг это правда?». Ну, чистый Семен Семеныч, большой ребенок.

Хотя никакой правды там отродясь не было, разве что за редким исключением, однако его кошелек всегда был открыт. Для попрошаек особенно. В его кабинет на Цветном (хорошо, не домой) буквально толпы ломились, прослышав, что всенародный «клоун» снабдит средствами и так, веря на слово, не проверяя факты.

Да и когда ему было проверять? Цирк с его бухгалтерией, вечно рискующими жизнью и здоровьем артистами, обширным хозяйством и площадями требовал пристального внимания – хорошо, что впоследствии Максим подключился, менеджер от бога, требуя от подчиненных прозрачной отчетности – сам Юрий Владимирович плохо во всем этом разбирался, к тому же был слишком мягким руководителем. А ведь с нашим человеком так нельзя – разворует, перезабудет все на свете, вовремя не отчитается, потеряет документы и пр. Тем более что на лакомый кусок в центре Москвы, огромное здание, давно зарились: как известно, зам. Никулина был убит. И не он один, вообще с этим цирком связаны ужасающие трагедии, и если кого во всем этом кошмаре особенно жаль, так это Никулина, страшно переживавшего происшедшее. Видимо, на самого на него все же посягнуть не посмели, сочли святотатством.

Глазами клоуна

…Кажется, что Никулин родился в совсем простой крестьянской семье (как правило, доброту и такую как бы «народность» связывают с подобным происхождением), хотя это не совсем так: оба его родителя все же были артистами, пусть и в заштатном, а не московском или ленинградском театре. В городке Демидове его отец организовал «Теревьюм», передвижной театр «революционного юмора», где сам ставил спектакли и сам же играл. Талант, может, передался Юре по наследству - отец был не только артистом, но и спортсменом, то есть разнообразно одаренным человеком: скажем, создал и сам тренировал первую в городе футбольную команду. Ну а Юре, несмотря на сложные времена, тоже поначалу везло, во всяком случае, с первыми впечатлениями: когда они переехали в Москву, он поступил в какую-то особую школу, куда часто приходили столичные артисты и писатели (потом, правда, перевели в самую обычную, где он тосковал без общения с искусством).

Ну и, конечно, едва оперившись, он пойдет на фронт: побывал он и на Финской войне, той самой, «незнаменитой», и на Великой Отечественной, где был контужен, а демобилизовавшись, попробовал поступить во ВГИК, чувствуя, видимо, свое призвание. Не принял его лично Юткевич, режиссер ныне прочно забытый и, в общем, персонаж слегка пародийный: некогда новатор, а впоследствии, пережив гонения и, видимо, не на шутку испугавшись, - рьяный слуга режима, лауреат бесконечных госпремий и автор «Ленинианы». При этом – скрытый сноб и западник, культурно оснащенный: потому, видимо, он и не увидел в «простоватом» абитуриенте никакого потенциала и актерских данных (это в Никулине-то). То же самое ему сказали и в ГИТИСе, хотя странно: талант и какая-то природная склонность к клоунаде, игровая стихия в Никулине, как и во многих великих вроде Чуриковой или Мордюковой, или в самом Чаплине, видны сразу, даже если они не были бы актерами. Такие люди изредка встречаются, тут же становясь душой компании: стоит им задержаться в дороге, как все беспокоятся: а Юра (Нонна, Инна) – где? Придет ли? Не бросит ли нас скучать тут, мрачно напиваясь?

В общем, провалившись в главные ВУЗы страны, театральный и кинематографический, Никулин в конце концов поступил в школу-студию разговорных жанров при цирке на Цветном – так любопытно зарифмовалась его судьба, некогда студент, а много лет спустя уже и директор заведения, на которое когда-то смотрел издалека, как на недосягаемую вершину. Здесь вполне оценили талант Никулина – в 17 состоялось его первое выступление на манеже, в паре с Романовым и в репризе «Натурщик и халтурщик». Думаю, уже первые зрители подпали под убойное обаяние клоуна-новичка и почти мальчишки, иначе бы (а цирк, возможно, еще требовательнее, чем кино) на его представления никто больше не пошел бы. Слухами, как известно, земля полнится.

Обаяние доброты

…У обаяния в принципе много оттенков: от отрицательного до положительного, много в нем и «искусительного» - от мужского шарма до женской фатальности; есть притягивающее обаяние зла и оно тоже завораживает, есть – отчетливо сексуальное, как, например, у Мэрилин Монро; есть – эстрадное, как у Андрея Миронова, есть, наконец, просто пустые шармеры с набором приемчиков, обольстители по типу жиголо, как правило, брачные аферисты. Оттенков много. А вот обаяния такого, вселенской доброты, как у Никулина, где чувствуется масштаб его личности и в цирковых номерах, и в комическом алкаше Балбесе, и в серьезных ролях, в природе почти не существует.

Трус, Балбес и Бывалый

…Парадоксально, но, скажем, великая троица, Трус, Балбес и Бывалый, величайшая находка эксцентрика Гайдая (больше в советском кино таких нет, в эксцентриаде мы не сильны), актеров для которой, кроме Никулина, искали довольно долго, многих …раздражала. Вплоть до самих исполнителей. Никулин не хотел всю жизнь играть этого Балбеса, опасаясь, что маска прирастет к лицу (а в цирке почему-то не боялся, странно), да и худсовет, где заседали не какие-нибудь там дураки-чиновники, а, например, Майя Туровская, великий киновед, и Эльдар Рязанов, в рекомендациях не нуждающийся, отзывались об этой троице довольно кисло. Двумя руками за них был разве что Владимир Дыховичный, отец известного режиссера, Ивана Дыховичного, писатель-сатирик и сценарист, уговаривая Гайдая не сдаваться – и, разумеется, зрители, от которых приходили буквально мешки писем с просьбой, чуть ли не требованием непременно продолжить приключения трех обаятельных придурков. Конец их эскападам положила ссора Моргунова и Гайдая – и очень жаль, ибо, повторюсь, ничего подобного в нашем кино не было: а уж Никулин, коль скоро у нас тут юбилейные воспоминания, ностальжи, туда вписывался как никто. Даже трудно решить, кто из них лучше, настолько они дополняли друг друга: другой вопрос, что Никулин, как показало дальнейшее, вписался бы куда угодно, хоть в эпопею Тарковского, хоть в гениальную историческую реконструкцию Германа.

Смешной какой-то

В обеих картинах, в «Андрее Рублеве» и «Двадцати днях без войны» Никулин, по мнению иных, не органичен: да ну, говорили, смешной какой-то, совсем не трагический. Да и не драматический. Он и сам сомневался – ну какой, говорил, из меня Лопатин, совпадая в этом, как ни удивительно, с руководством студии или, не помню, Госкино: всем, как правило, нужен определенный типаж, и Германа с его сложной эстетикой не понимали. Любой актер обычно стремится сыграть роль у гения, переживает, утвердят-не утвердят, а тут, вот уж не ожидали, сам не хочет, уклоняется. Странно.

По поводу монашка в «Рублеве» какой-то режиссер, даже первого ряда, кажется, высказался, что, мол, стоит Никулину появиться на экране, зритель смеется, а ведь тут комический эффект вроде как не предполагался. Как сказать: то, что монголы зверски казнили самого простодушного, наивного, доброго, да и смешливого человека, как раз и бьет по нервам – уж Тарковский-то, как, впрочем, Гайдай или Герман, знали, что делали. Самая страшная сцена в этом и без того жестоком фильме…

Но, позвольте, не только Лопатин или мученик-монашек, но и Кузьма Кузьмич из фильма «Когда деревья были большими», поначалу мошенник и лгун, перерождается – при виде невинной и одинокой души, девушки-сироты, чья душевная чистота пробуждает в нем раскаяние. И опять-таки: Никулин и сам сомневается (это его первая драматическая роль), даже пишет письмо Льву Кулиджанову, режиссеру-постановщику фильма, почему, мол, вы именно меня выбрали, а тот отвечает, что видел его в …цирке. Даже не в кино. Вообще-то поначалу на Кузьмича был утвержден Меркурьев, отказали же ему по финансовым причинам (он хотел, чтобы снимали недалеко от его дачи, что оказалось невозможным), затем, после первых проб, единогласно утвердили Никулина, и вот тут Меркурьев передумал, умерив свои требования. Поздно, группа уже была совершенно очарована Никулиным, все прямо-таки влюбились, улыбаясь при его появлении.

Еще бы. Этот знаменитый диалог, когда Никулин говорит Инне Гулая, что обманул ее и что он ей не отец, просто ему жить негде, а она, глядя на него своим лучистым взглядом, отвечает – зачем, мол, ты врешь мне, ты же и правда мой отец, - один из самых великих, не побоюсь этого слова, в мировом кино. Там, где другие актеры придали бы этой сцене мелодраматизму, начали бы педалировать, Гулая и Никулин, почти ничего не делая, исторгают у зрителя слезы. Растерянный взгляд раскаявшегося мелкого враля и непредвиденная реакция девочки, мечтающей обрести родителей, неожиданная и для зрителей, и для самого «папаши», до сих пор заставляет шмыгать носом, в который раз. Момент катарсиса, как говаривали древние греки. Ибо оба чисты душой, он, как ни странно, тоже, бомжеватый типчик и лентяй, к тому же обманщик, приблудившийся ради жилья, крыши над головой, а уж девочка, чьи родители погибли при бомбардировке поезда, действительно ангел во плоти. Нашли друг друга, отец и дочь, а ведь это совершенно посторонние, чужие другу другу люди. Так вот, этот человеческий объем, сложность души раскаявшегося, неплохого по сути, просто запутавшегося человека, мог сыграть исключительно Никулин, больше никто.

Камертон

Как, собственно, и следователя Мячикова, «старика-разбойника» из рязановского шедевра, которого упорно отправляют, как вы помните, на пенсию, а он столь же упорно, сам став «честным вором», на пенсию не хочет. Я вот, например, «Стариков-разбойников» пересматриваю регулярно: стоит им появиться на экране телика, сразу же зависаю, сколько всего у меня на плите сгорело, не посчитать, особенно варенья, разбрызганного наподобие свежей крови по всей кухне (электрик, чей визит как-то совпал с моей драмой, резко сказал, что свидетелем убийства становиться не собирается). Сплошные убытки, да и репутация подмочена.  

Еще один великий фильм в биографии Никулина, снятый по такому упоительно мастеровитому сценарию авторства Брагинского и Рязанова, что молодому поколению кинодраматургов учиться, учиться и еще раз учиться. А кастинг?! Одни только главные герои, два гения, Евстигнеев и Никулин, чего стоят: так ведь и на «подтанцовках» там сплошь звезды - Аросева, Миронов, Бурков. Невиданное совершенство, к каковому относятся (до сих пор, думаю, если не поумнели), как к рядовой советской комедии, хотя это мировой уровень, а уж архетипический персонаж Никулина – нечто из ряда вон. Где за забавными перипетиями кроется и драматизм, и одиночество, и чувство ненужности стареющего человека, и произвол, против которого и закон, и сам человек бессилен, и много чего еще… Никулин играет на грани драмы и комедии, точно, как хирургический скальпель, будто внутри у него – камертон, не позволяющий сбиться и в тончайших нюансах. Впрочем, этот камертон у него на любую роль распространяется, хоть какую, будь это драма, трагедия или комедия. Абсолютный слух, данный от природы и, мне кажется, обогащенный самой его жизнью, внутренней гармонией человека, наделенного нравственным совершенством.    

Сильная рука

Конечно, вершиной его кинематографической карьеры стала «Бриллиантовая рука», суперхит, великий, не побоюсь этого слова, фильм, всенародно знаменитый, причем по праву, эксцентриада чаплинского уровня, которую посмотрели, и не по одному разу, миллионы, практически вся наша необъятная родина, от Москвы до самых до окраин.  В СССР, наверно, нет ни одного, кто бы не видел этого фильма - родись Гайдай где-нибудь в Америке, быть бы ему миллионером, да и Никулину бы перепало: Александр Митта рассказывал как-то, что доходы от его «Экипажа» были сравнимы с доходами от продажи водки (!). Тем не менее и этот шедевр еще на стадии подготовки и утверждения сценария подвергался купюрам (рекомендовалось, в частности, «усилить роль милиции» и «сократить сцены с управдомом», чем им Мордюкова-то не угодила, диву даюсь), а по выходе на экран был прохладно встречен критиками, притом что уже в первые месяцы проката его посмотрели около 80 млн (!). Хотя первоначальный замысел значительно расходится с окончательным вариантом: к цензуре и недовольству приложили руку не только номенклатура и редакторы, но и, например, не последний режиссер и умный человек Элем Климов, считавший игру Миронова «кривлянием». Драматурги Слободской и Костюковский без конца убирали одни сцены и меняли их на другие: уже ближе к финалу, мечтая, чтобы сценарий наконец утвердили, Гайдай поблагодарил худсовет за «конструктивную критику» (кошмар, через что приходится проходить режиссерам!). Никулина, между прочим, утверждали без проб, более того – с самого начала сценарий писался в расчете на него и с учетом его индивидуальности. Многие остроумные реплики, показавшиеся «подозрительными», убрали: при этом и в окончательном варианте фильм, как известно, разошелся на цитаты, и выстрелил так, что, опомнившись, Гайдаю и Никулину вручили таки Госпремию.

Никулин vs Чаплин

Трудно представить, что «Бриллиантовая рука» могла бы быть лучше - настолько она совершенна, ни прибавить, ни убавить. Так, может, цензоры были правы, останавливая Гайдая в его «буйстве»? Не думаю. Просто он был настолько мастеровит, что, меняя на ходу сцены и получая от своих сценаристов новые, не менее смешные, буквально на ходу перестраивался. Что, в общем, почти невозможно, когда ломают концепцию и вмешиваются в сценарий. Ну а монтаж, тайной которого он владел в совершенстве, никогда не был для него проблемой: соединяя новую сцену вместо той, что ушла в корзину, иным способом, нежели делал бы с выброшенной, он ничего не терял. Это, конечно, архисложно: обойти драматургию на поворотах, сделать эксцентрику так, что не только швы незаметны, но и выстраивается новая логика, - особый дар, да и труд адский, ибо любая замена может повести драматургию в другую сторону. Ведь даже Чаплин ждал чуть ли не два года, пока не придумался финал «Огней большого города», хотя никто на него не давил. Более того – он сам, безо всякого надзора, ненужных советов, догляда и цензуры постоянно менял сюжетные повороты, чтобы добиться совершенства. Гайдай же, человек отменного вкуса, прекрасно зная, где нужно остановиться, чтобы не затмить и не перенасытить действие трюками, что называется, не пересолить, был вынужден считаться с множеством мнений, порой противоречащих друг другу. Его фишка – стремительное движение персонажа, почти цирковая пластика, которой владел, например, Андрей Миронов, другим казалась избыточной: мне кажется, многочисленные доброжелатели просто не понимали такого рода юмор, не бытовой, а универсально насыщенный. Зато зрители, уж точно не читавшие книг по теории кино, как видите, поняли.

…Я недаром все время упоминаю Чаплина, ведь Гайдай считал его своим кумиром и во многом на него ориентировался: перед репетициями вся группа смотрела фильмы великого комика - чтобы не только зарядиться его энергией, но и понять суть гэга, его парадоксальность, где Чарли, переворачивая обыденную логику с ног на голову, на самом деле выявляет подлинную суть явлений.  

Да и Семен Семеныч Горбунков, наш советский недотепа, наивный как пятилетний ребенок, - это ведь в своем роде реинкарнация Чарли, его воплощение в другие времена и в полярно ином царстве-государстве хмурых людей, с которых именно Гайдай, и никто иной, будто снял заклятие вечной русской тоски. Ну, хотя бы на время.  «Бриллиантовая рука»  объединила практически всех, «скрепа», нац. идея почище любой идеологемы вроде пятилеток в три года, фальшивого энтузиазма, «научного» или доморощенного коммунизма, что в принципе одно и то же, пролетарского интернационализма и пр. «Бриллиантовую руку» обожали и в Средней Азии, где простой люд любит индийское кино, перед просмотром запасаясь носовыми платками, и даже в Прибалтике, с ее более закрытым менталитетом, и на Чукотке с ее суровыми нравами, а уж в европейской части равнинной России – так вообще; универсальное кино, в общем.

Рассмешить японца

…Я как-то летела куда-то там, не помню уж, в Америку, кажется, и в салоне самолета показывали «Кавказскую пленницу», а угорали от нее, вы не поверите, молодые японцы, читая английские титры: сколько, интересно, вы насчитаете барьеров между Гайдаем и молодыми японцами? Возраст (раз), двойной барьер языка (неродной для них английский, шутки, понятные только нам – два, три), архаика (фильм вышел во времена молодости их бабушек –четыре) и то обстоятельство, что японцев учат общаться с европейцами, у них там всё не так, другая планета (пятое препятствие). Шестое – сдержанность, некоторый даже холодок этого народа, и даже седьмое – это были айтишники. Что им Гекуба, какие-то там далекие советские придурки, Трус и Балбес, какой-то там Бывалый, при появлении которых они хохотали до слез, потеряв, что называется, лицо?

Стало быть, мало того, что Гайдай универсален, точно так уж универсален и Никулин – я же говорю, Чаплин, маленький человек не то чтобы в тисках большой истории, трагически в ней затерявшийся, но вечный Кандид, Иван-дурак, с его универсумом спасительного простодушия, большой ребенок, чистая душа.

Кумир

Интересно, что Никулин, даже и в военных фильмах, вроде бондарчуковского «Они сражались за родину», и в серьезных своих ролях, и в цирке, в кино, в качестве телеведущего – в общем, всюду, где бы он ни появлялся, да хоть в застольях, привносил с собой себя (извините за неловкую конструкцию).

При этом он не исчерпывался обаянием, каким бы тотальным и завораживающим оно ни было – за его «нелепостью», смешными интонациями, вечной растерянностью простецкого человека чувствовался такой личностный масштаб, который раз в сто лет встречается.

Зритель тоже не дурак, и он это почувствовал, сразу сделав Никулина своим кумиром, всенародно обожаемым артистом – так, как его, наверно, никого не любили. И уже не полюбят. Ему даже особая техника была не нужна – играл как дышал, всякий раз привнося частицу своей необъятной души в любую роль.

Самое странное, что и сам он совпадал с идеальным образом человека, о каком можно только мечтать – щедром, простом, веселом и при этом мужественном, всегда обращенным лицом к людям.  

фото: ФГУП "Киноконцерн "Мосфильм"/FOTODOM; kinopoisk.ru