Радио "Стори FM"
Весёлый человек с грустными глазами

Весёлый человек с грустными глазами

Автор: Олег Хлебников

О том, как поэт Давид Самойлов пересидел соперника в борьбе за сердце красавицы, сблизился со Сталиным и ушёл из дому, как Лев Толстой

Прибалтика в советские времена была единственной Европой, доступной для «новой исторической общности» затюканных людей. Не важно, что провинциальной Европой. Зато другой уровень ухоженности, бытовой культуры, сохранения «памятников истории и (опять же) культуры», как это тогда называлось… В общем, в Прибалтику, хотя бы в отпуск, тянуло всех, кто не отделял Россию от Европы или хотел ее таковой, неотделимой, видеть.

Давид Самойлов с семьёй поселился в Эстонии, в Пярну, на уютной улочке Тооминга недалеко от моря, по многим причинам − и детей правильней было пасти на свежем воздухе и купать в море, и самому хорошо бы отвлечься от московской суеты, и некоторую степень свободы обрести.

Вот по поводу этой степени свободы… К Самойловым в Пярну постоянно приезжали друзья и поклонники (я в их числе). Среди приезжавших были и знаменитости. И Давид Самойлыч устраивал им вечера. Чинным эстонцам, сильно разбавленным отдыхающими из Москвы и Питера, пел, что хотел, опальный тогда Юлий Ким, читал Бродского, тоже опального, Михаил Козаков, травил небезопасные байки Зиновий Гердт… И сам ДС проводил свои вполне неподцензурные вечера и в Пярну, и в Таллине.

Давид Самойлов
С первой женой Ольгой Фогельсон

Конечно, постоянно приезжал к нему старший сын от первого брака Александр Давыдов, писатель и издатель, единственный из детей, кто пошёл, что называется, по стопам отца, − благодаря его усилиям установлена мемориальная доска Давиду Самойлову в Москве, на доме, где тот жил со своей первой женой, матерью Саши. 

К Самойлову в Эстонии относились уважительно, хотя вряд ли понимали его масштаб. Но ДС это не смущало. Зато понапрасну не приставали, да и манеры у этих эстонцев не такие, чтобы нахально вторгаться в частную жизнь. И потому он свободно гулял по берегу залива со своей палочкой, и строчки приходили к нему сами. Так написалась одна из его последних книг – «Залив». Но, гуляя по берегу, ДС видел не только поэтические ориентиры: маршрут был проложен чётко, логистика была безупречна. Он шёл вдоль берега от одного «эйнелауда» до другого (это такие очень чистенькие эстонские забегаловки). В каждом выпивал рюмку коньяка, иногда молча, иногда общаясь с завсегдатаями. Кажется, именно во время этих прогулок он придумал героев своего эстонского эпоса: мясника Заада с его любвеобильной женой, философа Куурво Муудика, основателя течения «мытлемизм», главное положение которого: «Мытлю – следовательно, существую»… И некоторые другие перлы из составленной друзьями книжки ДС «В кругу себя», несомненно, появились под рюмку коньяка в «эйнелауде». Ну, например, такой:

Высоким движим чувством,

Сей князь в порыве дерзком

Разбил врага на Чудском,

За что был назван Невским.

Так Самойлов развлекался. И всё-таки иногда остро чувствовал если не одиночество, то свою оторванность как от литературной среды, так и от начавшей в 80-е годы быстро меняться московской жизни. Не зря писал много писем. А главным его собеседником была интеллектуальная жена Галина Ивановна…   

Вот то немногое, что я могу рассказать про мягкую эмиграцию ещё одного нашего классика. Почему классика?

Ну, это совсем просто.

«Сороковые, роковые...», «Полночь под Ивана Купала...», «Пестель, поэт и Анна», «Старик Державин», «Вот и всё. Смежили очи гении…», «У зим бывают имена…», «Я зарастаю памятью…», «…Жили пятеро поэтов», «…и папа поёт мне: «Как ныне сбирается вещий Олег», «…всё мы едем и едем куда-то», «…из поздней пушкинской плеяды», «Струфиан», «Снегопад»… Что это, всплывающее мгновенно при одном только упоминании имени Давида Самойлова? Это названия его стихотворений и поэм или строчки стихов, которые – безусловная классика русской поэзии ХХ века. Я как читатель понял это по первой же попавшей мне в руки самойловской книге «Дни».

Давид Самойлов
Давид Самойлов

А лично с Самойловым я (давно хотел!) познакомился только за десять лет до его смерти, в 1980-м. И потом по предложению Галины Ивановны жил у него в Москве почти три года: таковы были обстоятельства времени, места и образа действия. Сейчас понимаю − то были очень счастливые годы. 

Эта его квартира в Астраханском… 

Всякий раз, когда я возвращался с работы, из журнала, и ДС слышал щелчок замка, он шёл к дверям меня встречать. Шёл буквально с распростёртыми объятиями. Это при его полуслепоте могло показаться чуть ли не мерой предосторожности от невидимых препятствий. Да и в общем, одно невидимое препятствие действительно было – его уходящее время. 

Часто, уже приобняв меня в коридоре, он лукаво и при этом значительно шептал на ухо: «К нам пришёл хороший человек». Это означало, что к нему, знаменитому поэту, пришёл очередной графоман, но не только со своими виршами, но и с бутылкой коньяка. Иногда ДС говорил: «К нам пришёл очень хороший человек!», что значило: графоман принёс две бутылки коньяка. Фраза «К нам пришёл странный человек» означала появление совершенно пустого (без спиртных напитков в том числе) рифмоплёта…   

ДС в то время, как я уже писал, жил в Пярну, но часто наезжал в Москву, − и начинался праздник. 

garmon.jpg
Май 1945 года. Самойлов - в центре

Гости приходили почти каждый вечер. Сухая, строгая Лидия Корнеевна Чуковская, которую ДС, кажется, немного побаивался. Мрачновато-остроумный и тоже строгий в отношении вредных привычек хозяина Зяма Гердт (почти все его так называли, а он не возражал). Вальяжный и внимательный к каждому слову ДС Михал Михалыч Козаков. Весёлый и находчивый Юлий Ким. Знаменитый редактор поэзии и родственник ДС по первой жене, высокий и породисто-красивый Виктор Фогельсон. Обаятельный и умный Александр Городницкий с ярко-красивой женой Аней Наль, признанной ученицей ДС. Ещё парочка его так называемых учеников (ДС нравилось чувствовать себя окружённым учениками, мне же он говорил, что я не его ученик, а Слуцкого). Игорь Губерман, которого ДС в своё время у себя прописал, чтобы тот не был уж совсем безродным космополитом. Его, Губермана, тёща – невозмутимая и мудрая Лидия Борисовна Либединская, – почти всегда с сигареткой, не смотри что графиня по линии Льва Толстого. Молодой тогда критик Сергей Чупринин, на которого ДС возлагал большие надежды. Настоящий полковник Пётр Горелик, ближайший друг ДС и Слуцкого (второго – ещё с харьковского детства). Конечно, Юрий Давыдыч Левитанский, друг-стихотворец и сосед по подъезду, тогда угнетённый бытовыми заботами по воспитанию и кормлению трёх маленьких дочерей. Ещё три-четыре академика, часть которых не производила впечатления умных людей… Всех не перечислить. 

Когда ДС приезжал в Москву, Москва сама к нему приходила.       

Обилие знаменитых друзей ДС не мешало мне приводить в дом и моих товарищей. К ним ДС относился внимательно и радушно. Тем более внимательно и радушно он отнёсся к моему отцу.

Тот приехал в столицу, как настоящий провинциал: с банками своего мёда (построил маленькую пасеку, хотя и был заместителем начальника производства крупного ижевского завода) и маминого варенья, но без провинциальной гордыни. 

Давид Самойлов
С первой женой Ольгой Фогельсон. 50-е годы
В первый же вечер состоялось обильное застолье, на котором хорошо помню Левитанского. По тому факту, что в какой-то момент Юрий Давыдович запел свою песенку про лотерейный билет, который «за 30 копеек всего», а потом и любимую русскую народную «Когда станешь большая, отдадут тебя замуж…», можно судить, как долго длилось застолье. Очень долго.

Одной из главных тем разговора был сталинизм. 

ДС заговорил о том, как они, молодые поэты, попавшие на фронт со студенческой скамьи (ИФЛИ и Литинститута), относились к Сталину: 

− Почти никто ничего не понимал, кроме разве что Бори Слуцкого. 

А когда вождь народов умер, собрались своим уникальным кругом, где не оказалось ни одного стукача (хотя разговоры велись опасные), и сидели в растерянности. 

Вдруг прибежал Женька Винокуров. Он прыгал, как мячик, и радостно кричал: «Подох! Подох!» И как-то сразу всё стало ясно.

Кажется, именно тогда ДС рассказал эту историю. 

Однажды, благодаря пособничеству своего друга, он попал на семейное торжество в квартиру Микояна. В тот самый Дом на набережной. Его соседкой по столу оказалась симпатичная рыжеволосая незнакомка. За которой он, натурально, весь вечер и ухаживал. Потом, естественно, вызвался проводить. Оказалось – совсем недалеко. Она жила в том же доме. 

…Проснувшись утром, ДС увидел чуть ли не над кроватью портрет Сталина. 

− А зачем ты этого усатого тут повесила? – спросил он. 

− Это мой папа… – смущённо ответила Светлана, как выяснилось, Аллилуева. 

− Мы с ней до сих пор переписываемся, – закончил ДС. 

mama.jpg
С мамой

Это потом я узнал от литературного секретаря Самойлова, что своему другу, который привёл его к Микоянам, ДС позвонил в тот же день с восторженным заявлением: «Мы его трахнули!» «Но почему «мы»? При чём тут я?» – спросил друг. «Я в это время постоянно о тебе думал», – ответил ДС. 

…На следующее утро заботливый Левитанский принёс нам сверху кастрюльку супчика: «Оттягивает!» Супчик все оценили. Левитанский вскоре убежал наверх, дальше заботиться о дочках, а ДС и мой отец долго о чём-то говорили. 

Кстати, если Левитанский был специалистом по супчикам, то ДС – по каше.

Маленький, седенький, полуслепой большой поэт стоял и варил ранним утром эту самую кашу. Говорил: фронтовая привычка. 

Мы с женой вставали позже. Видел я Самойлыча варящим кашу раза три-четыре – когда не спалось. В другие дни – только пытался употребить продукт его деятельности. Он был вполне качественным, этот продукт, но я с утра могу только кофе. В общем, мало каши ел, дурак!

Семья ДС была непростая. Единственная дочка выросла фанаткой Пугачёвой (Аллу Борисовну даже приводили в квартиру Самойловых – «размагнитить» дочку, но не получилось). Отказалась переезжать с отцом, матерью и двумя младшими братьями в Пярну. Вот с ней мы и делили кров большой писательской квартиры.

…Приезжая в Москву, Самойлыч сразу же начинал звонить Галине Ивановне в Эстонию. И очень долго с ней разговаривал. 

Когда же они приезжали вместе, Галина Ивановна тут же начинала заниматься обустройством России в одной отдельно взятой московской квартире. И ещё – «интеллектуально обслуживать» (её выражение) многочисленных гостей.

Однажды ДС и Галина Ивановна на моих глазах сильно поссорились. Ссора носила какой-то интеллектуально-принципиальный характер. В общем, ДС решил, как Толстой, уйти из дома. Он оделся, взял палочку и пошёл в ночь.

Естественно, я его догнал. ДС направлялся к трём вокзалам – благо, недалеко. 

Мы шли и обсуждали идеи Сахарова и Солженицына, причём Самойлыч склонялся к тому, что Россия должна воспринять и совместить те и другие, говорили о некоторых незаслуженно, по мнению ДС, да и моему тоже, вознесённых современных пиитах, ещё о чём-то… 

Вдруг ДС остановился − а мы до трёх вокзалов уже почти дошли − и произнёс с чувством и неожиданно в рифму: «Галку – жалко!» Это был лозунг, который мы, в отличие от других, столь же категоричных, имели полную возможность воплотить в жизнь. И мы, слава Творцу (и просто творцу), пошли обратно.

На этой обратной дороге, помню, разговорились о Слуцком. 

Они с ДС были самые близкие друзья-соперники. Как-то Слуцкий даже предложил ДС поделить сферы знания: «Так как нельзя знать всё, – примерно так сказал Борис Абрамович (в пересказе Давида Самойлыча), – давай я буду знать живопись, а ты музыку, и, если тебя что-то спросят о живописи, отсылай ко мне, а если меня что-то спросят о музыке, я направлю к тебе». 

В молодости поэт Давид Самойлов долгое время не мог выйти из-под влияния поэта Бориса Слуцкого. Когда вышел, стал собой. Но когда вышел, Слуцкий на него обиделся и обозвал «широко известным в узких кругах». Эта фраза стала крылатой. 

А Самойлов мало того что написал «Сексуальный словарь для Бобы Слуцкого», как известно, однолюба, так ещё и постоянно подтрунивал над любовью Слуцкого к иерархии и разного рода обоймам. Например, на его вопрос: «Дэзик, как ты считаешь, мы с тобой в первой десятке или только в первой двадцатке лучших современных поэтов?» – ответил: «По-моему, только в первой двадцатке, но что-то предыдущих восемнадцати не видно». 

Смерть Слуцкого Самойлов страшно переживал, укорял себя, что не приехал к нему в Тулу, где тот доживал свои последние годы в квартире брата, инженера-оружейника. Единственным, кого хотел видеть Слуцкий незадолго до смерти, был Самойлов. ДС об этом узнал, но только-только выписался тогда из больницы, где лежал по поводу сердца (из-за этого повода и умер). 

Помню, как мы с Самойлычем стояли у зала прощаний крематория в холодный февральский день. ЦДЛ покойному Слуцкому не предоставили – что-то там официозное тогда происходило, − и ДС плакал. 

А через четыре года умер он – в тот же день, что и Слуцкий, − 23 февраля. Многие в связи с удивительным праздником Советской армии посчитали это символичным. 

Могила Самойлова, в отличие от могилы Слуцкого, осталась в сопредельном государстве – Эстонии. И теперь очевидно, что ДС из России всё же эмигрировал, хотя любил её, что называется, до последнего вздоха. 

Давид Самойлов
Давид Самойлов
Выступив на вечере памяти Пастернака в Таллине, он ушёл со сцены и из жизни практически одновременно. Стук упавшей за сценой палочки услышал Зиновий Гердт. Последнее, что ДС сказал, было: «Всё хорошо…»   

Но не хочется заканчивать про Самойлыча, которого все близкие до смерти называли Дэзиком, на грустной ноте. И потому – вот одна простая история.

Я решил познакомить с ДС свою вторую жену. Он в это время лежал в больнице «с сердцем». Мы при-шли его навестить. 

Палата была многолюдная. ДС нашему приходу обрадовался и тут же позвал в «предбанник» мужского сортира покурить – наличие молодой сексапильной дамы его не смущало. Её, к моему удивлению, не смутило тоже. Только мы затянулись, ДС сказал: «Я здесь написал, наверное, лучшее стихотворение в своей жизни – всем мужикам в палате понравилось!» 

Я приготовился проникновенно слушать.

«Вот, – прокашлялся Самойлов, – слушайте: «Что же есть у соловья? / Голос, больше ни… фига. / Ну, а что у воробья? / Совершенно ни… фига!» 

Я, услышав ненормативную лексику и не будучи ещё доверительно-близко знакомым со своей будущей женой, закашлялся. А Самойлыч веско повторил: «Мужикам понравилось».

Что же касается его стихов, не обременённых ненормативной лексикой, которые «мужики» вряд ли читали, надо сказать, что Самойлов в последние годы мог опубликовать всё, что хотел. Да и в разгар «застоя» печатал стихи, посвящённые Льву Копелеву, Андрею Синявскому и некоторым другим диссидентам. Правда, обозначал эти посвящения по-пушкински (всё же «из поздней пушкинской плеяды»!) – инициалами: Л.К., А.С. Цензура догадаться не могла, а адресаты понимали.

Но помню один случай, когда ДС очень расстроился по поводу своих книгоиздательских дел. Это был 1987-й или 1988 год. Самойлов узнал, что его избранное в двух томах запланировано в «Худлите» на 1993 год. «Я не доживу», – как-то очень спокойно и твёрдо сказал он мне. 

Я понял, что надо немедленно поговорить с кем-то из его влиятельных поклонников, чтобы тот посоветовал «Худлиту» изменить свои издательские планы. И выгорело! Двухтомник передвинули на 1990-й. И ДС получил вполне приличный аванс, очень даже нелишний при такой большой семье, которую он содержал. Чтобы отметить это дело, Самойлов позвал нескольких своих друзей и учеников в ресторан ЦДЛ. Там он всё время повторял: «Я богатенький старичок!» 

Между тем ему не было и семидесяти. Эту круглую дату он собирался бурно отметить как раз в 1990-м. Но ни до выхода двухтомника, ни до своего знаменательного дня рождения не дожил.

Кстати, когда незадолго до обмывания будущего двухтомника он пришёл в ЦДЛ, бдительные отставники-швейцары не хотели его впускать – в лицо не знали, слишком редкий гость, писательского билета он с собой, разумеется, не носил, ориентировок на него тоже не было. ДС не стал устраивать скандал, типа «я такой-то, а ты кто такой?». Он огляделся и увидел у раздевалки поэта Александра Юдахина. «Я с Юдахиным!» – уверенно сказал Самойлов и был милостиво впущен.

Здесь же в ЦДЛ, в Большом зале, в 1995-м состоялся грандиозный вечер, посвящённый 75-летию со дня рождения Самойлова. Выступали Окуджава, Искандер, Евтушенко, Левитанский, Козаков, Валентин Никулин, Рафик Клейнер, Гелескул, Рассадин, Татьяна Бек, Либединская, композитор Борис Чайковский, правозащитник Павел Литвинов… Всех не перечислить. Зал был битком – стояли и сидели в проходах, в открытых дверях, хотя в Москве, в свою очередь, стоял очень жаркий день 1 июня. В первой половине 90-х ЦДЛ и близко ничего подобного не видел. 

Домовина Самойлова − в Пярну. За могилой следят ещё пока оставшиеся в Эстонии друзья ДС. Что же касается самих благочинных эстонцев… Видел я могилу Игоря Северянина в Таллине – был бы Геростратом, унёс бы небольшую и скромную, в отличие от самого Северянина, могильную плиту в сумке: она была не закреплена и валялась около холмика… 


Михаил Козаков о Самойлове

Среди сотни или почти сотни писем Дэзика, моего друга Давида Самойлова, есть шуточные послания в стихах. Как сам он говорил, прозой писать ему было лень.

В памятный и тяжёлый для меня период начала 80-х, когда не выпускали на экран «Покровские ворота», я получил такое письмо из Пярну: 

Михал Михалыч Козаков,

Не пьющий вин и коньяков

И деятель экрана.

Как поживаешь, старина,

И как живёт твоя жена,

Регина Сулейманна?

Уж не зазнался ль, Михаил?

Иль просто ты меня забыл?

Иль знаться неохота?

Ты, говорят, стяжал успех,

Поскольку на устах у всех

«Покровские ворота».

А я успеха не стяжал,

Недавно в Вильнюс заезжал,

Отлеживался в Пярну

(Поскольку я ещё не свят),

И потому, признаюсь, брат,

Живётся не шикарно…

Всё время гости ходят в дом,

Свои стихи пишу с трудом,

Перевожу чужие.

А перевод – нелёгкий труд.

Весь день чужие мысли прут

В мозги мои тугие.

К тому ж в июне холода,

В заливе стылая вода.

Помёрзла вся картошка.

Как тут не выпить, Мигуэль?

На протяжении недель

Всё веселей немножко.

Пиши, пиши мой милый друг,

Весьма бывает славно вдруг,

Как в душе пребыванье.

Пиши, а я пришлю ответ.

Поклон от Гали и привет

Регине Сулейманне…

Тут надо сказать, что мы с моей тогдашней женой Региной, которую Дэзик считал татарской княжной и присвоил ей отчество «Сулейманна», часто гостили у него и жены его Гали в Пярну. Вместе с многочисленными, порой и случайными гостями сиживали за деревянным столом у них во дворе. Среди обычной выпивки-закуски он то и дело просил меня почитать что-нибудь: «Ну-ка, из Бродского, а?»

Здесь же проходили первые читки его собственных стихов, иногда и с перепутанными словами. Когда Галя сердилась и поправляла его, Дэзик, смеясь, отвечал:

− Сам написал – сам имею право менять!

Так вот, приходит это письмо, когда несчастные свои «Покровские ворота» я показал только близким друзьям в Доме кино. Да тут и ещё один мой новый фильм − «Попечители» − тоже оказался в опале. И всё по одной причине – в обоих снялась Лена Коренева, которая вышла замуж за американца и уехала с ним на его родину. Вот про всё это я и рискнул отписать в стихах, в моих скромных стишатах, как не устаю повторять, в размере и стиле Дэзика:

Пярнуский житель и поэт!

Спешу нашрайбать вам ответ

Без всякой проволочки.

Хоть труден мне размер стиха,

К тому же жизнь моя лиха

И я дошёл до точки.

Я целый год снимал кино.

Две серии. И сдал давно

(Не скрою, сдал успешно).

Потом комедию слудил

Островского. И в меру сил

Играют все потешно.

Кажись бы, что тут горевать?

Нет! Как на грех, едрёна мать,

Случилась катаклизма:

Я целый день потел зазря,

Артистка Коренева − фря! −

Поставила мне клизму!

Американец и русист

(Чей предок, видно, был расист)

Заводит с ней романчик.

К замужеству привёл роман,

И едет фря за океан,

За Тихий океанчик.

Я две работы сделал, друг.

Она сыграла роли в двух,

Заглавнейшие роли!

На выезд подала она,

И в жопе два моих кина.

Чего сказать вам боле?

Эта шуточная переписка-перекличка имела продолжение. История с Кореневой как-то рассосалась, оба моих фильма вышли в свет, и друг мой Дэзик прислал мне следующее послание:

 Я «Покровские ворота»

Видел, Миша Козаков.

И взгрустнулось отчего-то,

Милый Миша Козаков.

Ностальгично-романтична

Эта лента, милый мой.

Все играют в ней отлично,

Лучше прочих – Броневой.

В этом фильме атмосфера

Непредвиденных потерь.

В нём живётся не так серо,

Как живётся нам теперь.

В этом фильме перспектива,

Та, которой нынче нет.

Есть в нём подлинность мотива,

Точность времени примет.

Ты сумел и в водевиле, 

Милый Миша Козаков, 

Показать года, где жили

Мы без нынешних оков.

Не пишу тебе рецензий,

Как Рассадин Станислав,

Но без всяческих претензий

Заявляю, что ты прав,

Создавая эту ленту

Не для всяких мудаков,

И тебе, интеллигенту,

Слава, Миша Козаков!

 Д.С. 1982

А в конце 80-х у меня случился нервный срыв, пришлось мне даже в психбольницах полежать – сначала в Ленинграде, потом – в Соловьёвке в Москве. Возвращался к нормальной жизни через стихи – бубнил про себя сначала, потом кому-нибудь рядом, потом в курилке, а потом и настоящие концерты устраивал во всех отделениях. И вот в качестве последней порции животворящего лекарства получаю письмо Самойлова: 

Милый Миша! В Соловьёвке

Ты недаром побывал.

Психов тёмные головки

Ты стихами набивал.

Там растроганные психи

Говорили от души:

«Хорошо читаешь стихи, 

Рифмы больно хороши…»

Нынче ж, Миша, на досуге

Покажи, что не ослаб.

И, пускай они и суки,

Заведи себе двух баб.

Чтоб тебя ласкали обе,

Ты им нервы щекочи.

Прочитай им «Бобэ-обэ»

 И «Засмейтесь, смехачи».

Пусть, подлюги, удивятся

И, уняв любовный зуд,

Перестанут раздеваться,

Посмеются и уйдут.

И тогда вдвоём с Региной

Где-то на исходе дня

Тешьтесь ласкою невинной

И читайте из меня.

Мы с ним оба расценивали эти послания как «стишки в альбом», на публикацию они не были рассчитаны. Но иногда, чтобы развеять скучную и чинную атмосферу поэтических вечеров, в которых и я порой принимал участие, Дэзик просил их почитать. 

davidov.jpg

Александр Давыдов, сын ДС:

Отец мамы, знаменитый врач-кардиолог, считал Давида Самойлова милым парнем, бездельником и богемой.  Дед как честный человек предупредил поэта, что, дескать, быть мужем красивой женщины нелегко. И оказался, по сути,  прав… Мама, такая лениво-величественная «спящая красавица», принимала поклонение, никого особо не выделяя. Потом отец мне рассказывал, как «переиграл» своего главного соперника. Как-то они втроём сидели в её маленькой комнатке: был жуткий холод, в послевоенные годы в Москве плохо топили,  а у конкурента было хлипкое пальтецо. На отце же – тёплая лётная куртка, которую он с войны привёз. Трофей, благодаря которому, возможно, я на свет и появился. При даме не принято было сидеть в пальто, ну а в куртке – сам бог велел. Отец видит, что его 
конкурента трясёт от холода, и говорит: «Ну что, надоели мы Ляле, пойдём уже». Соперник обрадовался, побежал в прихожую пальто надевать… А отец,  взглянув на часы: «У меня есть время, я, пожалуй, ещё посижу». В этот вечер и произошло решительное объяснение. Красавицам – такова уж их доля – обычно приписывают глупость, но мама была умным человеком. Отец в своей ранней поэме написал о ней:  «А девочка была умна, а девочка была 
красива…» Заметьте , «умна» – впереди. 

фото: личный архив А. Д. Давыдов; Владимир Богданов/FOTOSOYUZ

Похожие публикации

  • Писатель, которого невозможно «отменить»
    Писатель, которого невозможно «отменить»
    Большая литература необязательно трудна в восприятии. Она может быть легкой, увлекательной - и при этом глубокой. Сегодня наш автор Николай Гульбинский рассказывает о своём восприятии, пожалуй, крупнейшего современного писателя «школы Дюма, Стивенсона и Вальтера Скотта» - испанца Артуро Переса Реверте
  • Перфекционист Ал Пачино
    Перфекционист Ал Пачино
    Сказать об Ал Пачино, что он - харизматик, от одного взгляда которого бедные дамы тут же падают в обморок, сраженные внезапно охватившим их чувством, а режиссеры-мужчины традиционной ориентации не могут оторвать от него глаз, - значит не сказать ничего
  • Лунгин идет на обгон
    Лунгин идет на обгон

    Начав снимать кино довольно поздно, в сорок лет, он, тем не менее, успел обогнать многих своих коллег из ранних. Да, такое с ним часто бывало и бывает – сделает что-то и вроде непонятно, зачем и почему, а проходят годы – и становится понятно...