Автор: Диляра Тасбулатова
Одри Хепберн, звезда мирового значения, стоит особняком даже среди выдающихся актрис, причем не только благодаря таланту и физическому совершенству - ее работа в ЮНИСЕФ уже после завершения актерской карьеры была не рекламным трюком, а добровольной жертвой умирающим от голода. Немногие знаменитости могли бы похвастаться таким подвигом.
…Начать, наверно, следовало бы не с трагического финала (уже смертельно больная, Одри ускорила свой конец непосильной работой в Африке, много сделав для голодающих), хотя сюжет ее жизни как бы закольцевался, как сквозная, повторяющаяся тема симфонии. Она сама голодала в детстве, в оккупации, едва не погибнув, и потом, уже в зрелом возрасте, вновь столкнулась с проблемой голода – но уже в промышленных, ужасающих масштабах, поразивших чуть ли не весь черный континент.
Странно тоненькая
Между двумя этими значительными событиями (как все же судьба прихотлива, хоть сериал пиши) поместился калейдоскоп ее жизни - «странно тоненькой», как Толстой описывал Наташу Ростову, девушки, ставшей звездой международного масштаба, несмотря на «неформат». Читатель может удивиться: как это неформат? Идеальное лицо, ставшее каноническим, плюс великолепное балетное изящество, осиная талия в 50 см, плюс пластика, плюс не наигранная искренность, изящество эльфа, будто она не идет, а порхает: именно Хепберн стала иконой стиля и обладательницей идеальной внешности. Да, но далеко не сразу: ее карьера началась тогда, когда в моде был европоцентристский, «тевтонский» тип красавиц, иногда с уклоном в средиземноморскую избыточность (типа Лиз Тейлор или Софи Лорен), но все же не в сторону таких черных, как смоль, глаз, огромных, но при этом чуть раскосых, непривычных для европейского восприятия, как и глаза Татьяны Самойловой: поговаривали, что в ней есть что-то «монгольское», а в Японии, где Хепберн была сверхпопулярна, ее считали «своей». Не в чести была и худоба, отсутствие выдающегося бюста и откровенно выраженной сексуальности в духе Мэрилин. С другой стороны, Одри не была и непоседой-девчонкой (тоже типаж, входящий в моду в противовес демонстративной сексуальности грудастых дам).
В общем, ни то ни се: то ли подросток, то ли женщина, то ли андрогин, то ли аристократически невинная юница на выданье – непонятно было, что с ней делать. Изучая историю американского кино, начинаешь понимать, какой страшный диктат висит над творцами: та ли это звезда, на которую пойдет публика? Достаточно ли она очаровательна (сексуальна, притягательна, добродетельна или наоборот искушена)? Тот ли это режиссер, который нужен среднестатистическому жителю Америки, и не оскорбит ли данный сюжет домохозяйку из Оклахомы? Так называемый средний человек, массовый вкус которого нужно непременно учитывать, подозрительно напоминает наших редакторов Госкино, ограниченных и самоуверенных, не хуже какого-нибудь техасского рейнджера, несмотря на дипломы гуманитарных ВУЗов, попортивших немало крови творцам из «соцлагеря». Кто из них страшнее, непонятно (хотя их кино жанрово все-таки разнообразнее, да и выдающихся режиссерских имен пруд пруди – стало быть, наша цензура таки хуже).
Все могут короли?
И тем не менее. В культовых, как сейчас говорят, «Римских каникулах» - вот уж поистине лучший фильм «всех времен и народов», практически идеальный, - должна была сниматься Джин Симмонс, чем-то похожая на Одри ее ровесница, уже прославленная, чего ей не позволил бы Говард Хьюз, затворник-миллионер с явным приветом (его чудачества изобразил Ди Каприо в «Авиаторе»), с которым она была связана контрактом. Репортера – Кэри Грант, еще один, уже со своим персональным «приветом»: крайне капризный тип, отказавшийся от «второстепенной» роли поклонника принцессы, какого-то там репортера. Так что романтическая пара на все времена, Анна и ее визави, которого, как вы помните, играл Грегори Пек, поначалу тоже сомневавшийся, его ли это роль, сложилась чисто случайно, породив шедевр, вошедший в вечные списки киноклассики, обязательный к просмотру и будоражащий до сих пор. Причем не только девиц, мечтающих о романтической любви (как раз любовь так и не досталась ни Анне, ни ее американскому избраннику), но и, извините, интеллектуалов, пусть и нехотя, но таки склонивших голову перед чудом этой волшебной и одновременно грустной истории. Уильям Уайлер, европеец еврейского происхождения, родом из Германии (второй – Билли Уайлдер, снявший триумфальную «Сабрину» с Одри, тоже еврей родом из Львова и тоже, таким образом, европеец) поначалу мечтал о мисс Симмонс, что сильно огорчало Одри, но потом «смирился» с ней - видимо, не подозревая, что именно она, еще неопытная, получит Оскара и в очередной раз прославит и его, и фильм, и самое себя. Чрезвычайно требовательный, он иногда заставлял актеров делать по 20 дублей, что в случае с Одри могло бы обернуться против нее лично и против замысла в целом: она реагировала очень непосредственно с первых же дублей, не умея повторяться, ибо в ней никогда не было ничего заученного, механического.
"Римские каникулы"
С «Каникулами» же ей явно везло: фильм снимался на натуре, среди городских пейзажей Рима и бесконечные дубли были невозможны, это слишком дорого (то есть платить, чтобы разогнали туристов). Уайлер, классик американского кино, въедливый и строгий, чемпион оскаровских номинаций, выпустил картину только через год, без конца монтируя: но уже первый просмотр черновой версии показался студийным боссам завораживающим. Все поняли, что имеют дело с чем-то значительным, доселе невиданным, проникнутым очарованием сказки с несчастливым концом: отсутствие хэппи-энда, непривычное для Голливуда, сообщало этой истории грусть и нежность несбывшегося. Влюбленных разлучил долг: все могут короли, как пела Пугачева, вот только не жениться по любви…
Последний поцелуй у ограды дворца, куда Анна обязана вернуться, официальная пресс-конференция, где она уже в тиаре и торжественном облачении царствующей особы, отвечающая по протоколу на заранее подготовленные вопросы, вызывала слезы не только у сентиментальных домохозяек: в те времена в Голливуде умели снимать так, чтобы угодить и простой, и требовательной публике одновременно.
Человек с печатью смерти на лице
«Я знал, что все в нее влюбятся», - сказал Уайлер об Одри, а «Парамаунт», еще до широкого проката «Каникул», немедленно запустил новый проект с ней, «Сабрину» - на сей раз авторства Уайлдера (те, кто далек от кино, часто путают этих режиссеров). «Сабрину», так же, как и «Каникулы», помнят многие – сюжет об очередной Золушке, дочери шофера, покорившей сердца сразу двух богачей, к тому же родных братьев, слишком известен, чтобы его пересказывать. Даже не киноманы помнят, что Сабрина, запутавшаяся в своих чувствах, с детства влюбленная в младшего брата, в конце концов выбирает старшего, героя Хамфри Богарта. Человека с печатью смерти на лице, как аттестовал его великий критик Андре Базен. К моменту съемок Одри было 24 (а выглядела она на все 17), Богарту же – 55, что было заметно, к тому же он употреблял. Его двойственный имидж благородного гангстера и реноме чуть ли не первого актера Голливуда, прославившегося в легендарной «Касабланке», убедительная мужская харизма человека молчаливого, двойственного, окруженного тайной, в сочетании с сияющей юностью Хепберн сделали свое дело. Талант Уайлдера, автора «Квартиры» и тех самых девушек, которые «в джазе», «Зуда седьмого года» с Мэрилин Монро, снятого годом позже, и более раннего легендарного «Сансет Бульвара», никем не оспаривался – его фильмы до сих пор не устарели. Мировая классика, не только сугубо американская, режиссер, без сомнения, великий.
«Сабрина»
Богарт же, вопреки ожиданиям (можно ли НЕ влюбиться в Хепберн?) встретил ее как врага народа. Если верить свидетельствам очевидцев, он считал Одри старлеткой, пустышкой и однодневкой, подставлял ее во время съемок, передразнивал и боролся с ней за крупные планы, впадая в бешенство, что у нее их больше (по совести говоря, на кого приятнее смотреть, вопрос за засыпку). О чем Богарту беспощадно сообщил Уайлдер: действительно, кого предпочтет публика, потрепанного выпивоху за пятьдесят с мешками под глазами, пусть и харизматичного, или юную девушку, тем более, если эта девушка - Одри Хепберн? Странная мелочность со стороны самого Богарта, чей характер и мачистский норов был ему свойствен и в жизни. Но, как это ни странно, его хамское отношение к новой звезде в конце концов сыграло свою положительную роль: играя циника и богача, человека холодного, одержимого выгодой, к тому же и в жизни являясь не самым большим душкой, он тем не менее привносит в свой образ то, что называется пробуждением чувства. Магия Богарта, несмотря ни на что, работает безотказно – в сочетании с не наигранной невинностью и детской искренностью Хепберн это дает оглушительный результат. Уайлдер, человек безупречного вкуса, открывший заново Мэрилин как большую актрису, открывает, после Уайлера, и Одри Хепберн, используя ее природное очарование на все сто.
Живанши
Знаменитое платье от Живанши в фильме "Сабрина"
К тому же именно в этом фильме она впервые знакомится с Живанши, тогда еще совсем молодым – эта дружба продлится до самой ее смерти, и Хепберн почти всегда будет носить его наряды. В «Сабрине» же кутюрье превзошел сам себя, знаменитое бальное платье с черной вышивкой, ослепительно белое, станет эталоном элегантности на долгие годы. Оно и сейчас не устарело, воплощая собой торжество искусства от кутюр в своем высшем проявлении. Не платье, а подлинный шедевр, вершина мастерства и вкуса, торжество материальной культуры въяве. Хепберн, в отличие от «вешалок», моделей пусть и совершенной внешности, иногда завораживающе прекрасных, обладала еще и индивидуальностью, очарованием юности, какой-то неземной прелестью – то есть теми качествами, когда вы видите прежде всего человека, а не его облачение. Завершенный облик аристократической гармонии, где все детали, вплоть до характера модели, ее человеческих черт, выверены как в скульптуре, в произведении высокого искусства. Еще Пруста восхищало так называемое «портновское» мастерство, сравнивавшего внутреннюю отделку платья Одетты де Креси с внутренней росписью шпиля храма, которую никто никогда не увидит, но тем не менее сделанную с таким же тщанием, что и внешняя.
Живая прелесть
Дочь баронессы, Хепберн действительно в своем роде родовита, но, возможно, дело не в этом, просто совпадение: ни Ален Делон, ни Хельмут Бергер не имели именитых предков, тем не менее сам Висконти, чей род насчитывал восемьсот лет, выбрал именно их на роли аристократов.
Особая повадка Хепберн – поступь, легкость, пластика - были натренированы еще и занятиями балетом. В свое время она отошла от танцев, поняв, что Марго Фонтейн из нее все равно не получится. «Как бы я ни старалась, таланта у меня не было, а одним упорством мало чего добьешься», - говорила Хепберн. Впрочем, одно время она считала, что актрисы из нее тоже не получится и, что самое смешное, находила недостатки и в своей внешности. Какие-то критики писали, что у нее «слишком широкий рот» (!) и неправильный нос, сама она постоянно твердила о своей «квадратной челюсти», «больших ушах» и ступнях – ну, в общем, судя по описанию, ни дать ни взять уродина. Надо бы провести такой эксперимент: представь себе, сказать подружке, девушку с квадратным подбородком, широким ртом, лопоухую, большеногую, тощую, раскосую и с плоской грудью. Просто фильм ужасов, не иначе, скажет она, пока ты ее не огорошишь, показав фото Хепберн.
"Как украсть миллион"
А ведь, помимо признаков абсолютной красоты, даже скажем так, вневременной (в Хепберн есть что-то и от Нефертити), она обладала еще и редкой киногенИей – термин ранних теоретиков кино, изобретенный во времена зарождения движущегося изображения. Это не совсем фотогения, а именно киногенИя (ударение на последнем слоге): если фотогеничный человек хорош в своем неподвижном отображении, то киногеничный – в движении. У Хепберн оба признака совпадают, хотя сама она боялась иных ракурсов, выбирая их самолично, чтобы выглядеть в более выгодном свете. Рассуждения же некоторых дам о чрезмерной ее худобе и, наоборот, «толщине» Мэрилин, ее «коротких ногах» и смазливости продавщицы, «пошлости» и прочем свидетельствуют либо о дурном вкусе, либо о банальной зависти. В абсолютно правильных лицах – скажем, нынешних турецких сериальных звезд-мужчин, нафабренных до парикмахерского лоска, - есть что-то, извините, смехотворно-кукольное. Как и в тщательном тюнинге какой-нибудь Ким Кардашьян, пластмассового персонажа нынешней светской хроники.
Хепберн берет еще и своей искренностью, открытостью, непосредственностью – то есть тем, что тот же Пруст называл девушкой в цвету, а Толстой, описывая Наташу, «живой прелестью».
Перечитывая Толстого
Наверно, потому ее и выбрали на роль Наташи – по крайней мере внешнее сходство поразительное, не говоря уже об искренности и непосредственности подростка – хотя Кинг Видор подошел к роману Толстого, этой величайшей эпопее, экранизация которой требовала большего проникновения в дух книги, чисто номинально. Даже, скажем так, наивно, примитивно, буквально: вооружившись карандашом, он помечал сцены, которые нужно оставить, другие же – вычеркнуть. Главного он так и не заметил - будучи классиком немого кино, чей стиль уже явно устарел, Видор простодушно остановился на более-менее мелодраматических сценах, придав им театральный пафос, постановочный лоск и пр. Хепберн не виновата, ей и задачу-то неверно поставили, не дали сыграть ключевые моменты духовного преображения Наташи, да и Мел Феррер в роли Андрея Болконского, в то время муж Одри, играл как заведенная кукла на шарнирах. Верная жена, влюбленная в своего новоиспеченного супруга, именно Одри навязала его продюсерам, что было, конечно, ошибкой. Феррер откровенничал: дескать, обнимать Одри в роли Наташи – будто обнимать саму весну: критики же отмечали, что развития характера так и не последовало, на смену весне не пришли лето и осень, Наташа так и не повзрослела. Антропологически (хотя русские - по типажу все же европейцы, тем более аристократы) ни Феррер, ни Генри Фонда в роли Пьера на русских ну никак не тянут, всё это ни что иное, как развесистая клюква, европейцам почти никогда не удавалось проникнуть в так называемые «тайны» русской души. Обратный фокус, проделываемый русскими – легко и играючи проникать в тайны европейской – порой удавался вполне. Объясняется это просто - мол, русские больше способны к мимикрии. Не знаю, так ли это и всегда ли так (как издевался Жванецкий – хамство в Сибири хорошо получается, а вот аристократизм в Петербурге ну никак не идет) и в чем тут фокус, но русская классика в руках европейцев и тем паче американцев действительно выглядит как-то странно: Омар Шариф у них - доктор Живаго, смешно же, еще бы японца пригласили, Тосиро Мифунэ, например.
"Война и мир"
Видор же гордился «сходством» Одри с Людмилой Савельевой (?!), когда спустя лет десять бондарчуковская эпопея вышла на экраны: кстати, на просмотре российской версии Антониони в буквальном смысле упал со стула – и не от восторга, а просто заснул со скуки. Наташа-Савельева весьма неплоха, кто бы спорил – в отличие от пожилых Пьера и Элен, хотя и у Видора, как уже говорилось, с соответствием героям романа тоже из рук вон. Да и концепции никакой: так, пыльная экранизация в духе сороковых, фальшиво театральная, - эдакий привет от Александра Корды с его «Леди Гамильтон», которую и смотрят-то благодаря красоте и аристократизму Вивьен Ли.
Кстати, об аристократизме – в кино, искусстве демократическом, долгое время презираемом снобами (ну, годах в двадцатых прошлого века, не говоря уже о десятых), несмотря на феномен Чаплина и, скажем, немецкого кино, уже в те времена гениального, аристократок и аристократов не так уж много: даже божественная Анита Экберг в роли Элен Курагиной выглядит профурсеткой.
Но дело даже не в этом, аристократом можно «прикинуться» (Ален Делон, Хельмут Бергер, отчасти Роми Шнайдер, происходящая из буржуазной семьи, или Катрин Денев, аристократичнее которой сложно вообразить), а в том, что Толстой, видимо, в принципе ускользает от визуальных искусств. Хотя… Спектакль Римаса Туминаса в театре Вахтангова, с его видимым аскетизмом, строгими декорациями (движущаяся стена, и больше ничего) и слегка стилизованными костюмами как раз воспроизводит дух романа, и делает это настолько точно, глубоко, философски обоснованно, что и интеллектуалам-толстоведам впору сменить гнев на милость, удача несомненная.
Примирить противоречия
Что же касается так называемой личной жизни звезды, то тут Хепберн (чего и следовало ожидать при ее занятости и вдумчивом отношении к работе) явно не везло: какое-то время, живя с Феррером, она изо всех сил пыталась согласовать свой график съемок и работу в театре с его графиком, порой отказываясь от лестных предложений, чтобы не расставаться с мужем. Как уже говорилось, часто навязывала его продюсерам, хотя его время, с виду чопорного англичанина, чей облик был бы хорош исключительно в ролях аристократов (которых в кино становилось все меньше и меньше) уходило, да и талант был весьма ограничен. Ей хотелось невозможного, и семьи, и карьеры - позже, после развода с Феррером, выйдя за молодого итальянца, она разочаровала его тем, что засела дома. Он-то женился исключительно из тщеславия, заиметь такую жену всякому бы польстило, но разделять ее представления о тихом семейном счастье не собирался. В юности она отказала какому-то аристократу, красивому, богатому и неизменно корректному, не собираясь повторять судьбу Грейс Келли: Хичкок, когда Грейс вышла за принца, возмущенный этим «мещанским» браком и отказом от карьеры в кино, назвал ее «Дисгрейс», то есть «бесчестье». Затем, влюбившись в Уильяма Холдена (того самого младшего братца в «Сабрине», которому она предпочтет старшего, Богарта) и узнав, что он сделал себе вазэктомию, разорвала отношения, ей хотелось полноценного брака и детей. С Феррером, как уже было сказано, они, прожив довольно долго, все же расстались, ибо его самолюбие страдало, жена превосходила его популярностью… В общем, «графики не совпадали», как это часто бывает у знаменитостей: звезде, видимо, нужен муж-домохозяйка, точно так же, как и прославленному мужчине – тихая, нетребовательная жена-посудомойка, завтрак-обед-ужин.
При этом, будучи идеалисткой, она всю жизни пыталась примирить противоречия – и в себе самой тоже: любить она умела, была всегда доброжелательной, не капризной, домашней, верной, терпеть не могла громкие вечеринки и вовремя ложилась спать. От стакана виски перед сном, впрочем, не отказывалась (Феррер запрещал), могла и выкурить крепкую сигарету. При этом отдавалась работе с головой, хотя вставала в 6 утра, когда была замужем, готовила мужу завтрак. В «порочащих» связях не была замечена, получив строгое голландское воспитание, страшно переживала, что при разводе ее дети лишатся отца, как когда-то лишилась его сама (история ее папаши весьма таинственна, да и ее мать разделяла фашистские взгляды – правда, в их идеалистическом, «ницшеанском» исполнении, не понимая, во что это может выродиться и позже покаявшись). Прошлое родителей могло сказаться и на карьере Одри, но тут как раз тот случай, что его предпочли не замечать, тем более никакой ее вины в этом не было – «простили», в общем.
В ней, несомненно, было нечто старомодное – облик институтки, который она сохраняла очень долго, соответствовал характеру: она наотрез отказывалась сниматься в откровенных сценах, обнажаться, никогда не сквернословила, хотя и не протестовала, если кто-то позволял при ней подпустить словечко; пришла в ужас от «Механического апельсина» Кубрика, хотя была свидетелем Холокоста (по крайней мере видела, как евреев грузят в товарняки и запомнила это надолго); отказалась от роли Анны Франк, чтобы не сойти с ума… И так далее.
…Как уже говорилось вначале, при ее гламурном (иногда даже слишком) облике, некотором «ханжестве», непонимании сложности мира и человека, как скопища бесов, она, эта «кошечка», в конце концов совершила подвиг, работая на износ в ЮНИСЕФ (о чем несколько позже). Стало быть, верно утверждение, что мы можем судить о человеке только тогда, когда он завершит свой жизненный путь, и сюжет его жизни сложится, как паззл, окончательно и бесповоротно: иные могут проявиться уже на смертном одре, как это ни странно звучит.
Платье за миллион
Хепберн в культовом черном платье - "Завтрак у Тиффани"
Хепберн, об очаровании которой исписаны тонны бумаги (причем вполне заслуженно, не поддаться ему невозможно) начинает – возможно, не по своей вине – эксплуатировать его, тиражировать свой имидж, хотя невинный «олененок», Бэмби в обличье прелестницы, уже начинает входить в пору зрелости.
Оскар уходит к…
Правда, и на этом пути, бессмысленного и беспощадного гламура, тоже можно достичь своих вершин, лишь бы жанр был подходящим, и вот тут Одри повезло в очередной раз с «Моей прекрасной леди». Блистательный, дорогой, великолепный постановочно, с умопомрачительными костюмами, которым, может, нет равных в истории кино – на сей раз не от Живанши, а от Сесила Битона, фотографа и художника кино, чья фантазия и умение стилизовать моду начала XX века вызывает оторопь восторга.
Фильм вошел в десятку величайших голливудских мюзиклов, стал вторым самым кассовым фильмом года и получил восемь Оскаров и 12 номинаций. Четыре года назад его внесли в Национальный реестр, как фильм, обладающий «культурным, историческим или эстетическим значением».
Одри Хепберн в прославленном платье для скачек - "Моя прекрасная леди"
Одри Хепберн тем не менее не то что не получила своего Оскара, но даже не …номинировалась. Несмотря на всеобщее обожание – ведь даже в глазах отпетых ханжей она ничем себя не посрамила – общественность была на стороне Джули Эндрюс, с блеском игравшую Элизу Дулиттл на Бродвее, и оскаровские академики таким образом отомстили Хепберн. Всё это замечательно, мисс Эндрюс и правда актриса хоть куда, к тому же сама поет (а Хепберн все же озвучили, пела другая), но, товарищи общественники, поимейте совесть, где Эндрюс и где Хепберн? В наш век толерантности за такой вопрос где-нибудь в США меня бы выгнали с работы, а друзья бы осудили, всякий человек нам дорог, всякий – интересен, известное дело. Сейчас и с типажным соответствием не считаются – но выдать Эндрюс за герцогиню с ее лошадиной челюстью не только затруднительно, но и противоречит замыслу: профессор Хиггинс на спор обещал привести свою воспитанницу в Букингемский дворец и таки выиграл. Другой вопрос, что Хепберн мало похожа на вульгарную продавщицу из низов, какой была вначале, но на то и жанр, в данном случае - мюзикл, а не документальный фильм о тяжелой судьбе кокни, дочери нищего алкаша и попрошайки.
Еще один триумф
…Через два года после триумфальной «Прекрасной леди» Уайлер вновь возьмется за старое, выдав на-гора комедию «Как украсть миллион», шестидесятипятилетний режиссер все еще чувствует жанр, хотя кино – искусство молодых. Недаром Базен назвал его «янсенистом мизансцены» и к тому же автором, никогда не повторяющимся, раз за разом меняющим свой стиль: сравните этот «Миллион» с «Римскими каникулами», совсем другое дело. Одри уже ближе к сорока, и хотя после «Прекрасной леди» прошло всего два года, она изменилась, превратившись из сорванца в юбке в элегантнейшую из элегантных парижанку, дочь забавного типа, специализирующегося на подделках произведений искусства. Мастерски закрученный сюжет и участие Питера О‘Тула, самого, наверно, харизматичного британского актера, к тому же красавца, наделенного сокрушающим мужским обаянием, талант режиссера, красота Одри, комические ужимки ее папаши и прочая стяжали картине громкий успех, причем даже в СССР, где она стала хитом (24 млн. зрителей, почти как у отечественных мелодрам).
"Робин и Мэриан"
…У нее еще будет несколько фильмов – в «Робин и Мэриан» она снялась после восьмилетнего перерыва, с Шоном Коннери и уже ближе к пятидесяти. Теперь она играет уже по-другому, не стараясь выглядеть моложе, не сетуя, что ее ослепительная красота уже в прошлом.
Миссия выполнима
Последней ролью Хепберн была роль ангела в фильме Спилберга «Всегда», после чего она всерьез посвятила себя работе в ЮНИСЕФ, где ее помощь голодающей Африке была настоящей, а не пиар-акцией для поддержания имиджа, как это часто бывает. Послужить лицом для организации по спасению голодающих, чтобы привлечь внимание к трагедии – это одно, а вот без конца посещать страны, где легко заразиться страшной болезнью, и вживую наблюдать картины горя, разрушения, смерти, видеть, как в грузовики забрасывают трупы детей, посещать районы, где стреляют (один из благотворителей погиб там, сраженный случайной пулей) – совсем другое.
"Всегда"
Кончилось это плохо – ее саму поразил рак, и в Африке не нашлось оборудования, чтобы поставить правильный диагноз, а срочно покинуть страну Одри сама отказалась. Врачи умоляли ее прекратить свою деятельность, она сама была уже на грани. Что такое голод, Хепберн знала не понаслышке и потому прониклась трагедией Африки как никто другой, работая на износ, честно, не потратив на себя ни цента. Она многого добилась – доставки продовольствия, лекарств, медпомощи и пр. Все это время, вспоминая дневник Анны Франк, в экранизации которого в свое время отказалась участвовать из-за страха нервного срыва…
В 1992 президент США наградил Хепберн президентской медалью свободы в знак признания её работы в рамках ЮНИСЕФ, а Американская Академия киноискусства - Гуманитарной премией им. Джина Хершолта за её помощь человечеству. Присуждена ей посмертно и вручена её сыну.
20 января 1993 года Одри Хепберн покинула этот мир – в окружении семьи, прожив совсем недолго после Рождества, которое она назвала самым счастливым в ее жизни. 24 января состоялись похороны.
Расхожая похвала, часто неискренняя, которую расточают знаменитым женщинам, называя их ангелами, в ее случае совершенно уместна: ее близкие и друзья отмечали ее сердечность, сдержанность, доброту, верность и еще одно редкое качество для звезды ее уровня, всесветно знаменитой: она прежде всего думала о других - как показал финал ее жизни, могла даже принести себя в жертву.
Кто бы мог подумать, что за грацией этого неземного существа кроется такой сильный характер и стремление служить людям. Удивительно.
фото: Capital Pictures/FOTODOM; kinopoisk.ru
