Автор: Диляра Тасбулатова, Виктор Горячев (фото)
5 октября Инне Михайловне Чуриковой – возможно, причем без преувеличений, самой великой актрисе мира (хотя могут последовать и возражения, эпитет «самый» всегда под подозрением) могло бы исполниться 80.
…Для человека, постоянно живущего на высоком, извините за патетику, духовном градусе, 80 – не такой уж криминальный возраст, Чурикова вполне могла бы и дожить до этой даты, и жить дальше. И работать – выходила же она на сцену и играла (и как играла!) до самой смерти…
Но у всякого своя судьба, хотя очень жаль – вообще-то всех жаль, но ее почему-то особенно, ибо ушел человек какого-то запредельного, высочайшего дарования, гений, без которого, как говорил о себе Андрей Платонов, «народ неполон». Вместе с ней исчезло некое «метафизическое» измерение, то есть те эйдосы, которые она – силой своего громадного, не измеримого никакой мерой, дарования, – посылала в пространство, в трансценденцию, накапливающую устремления человеческого духа.
Любопытно, что так было всегда – и в пору ее юности, и позже, уже в зрелом возрасте: то есть она жила на этом нерве постоянно, не прерываясь, что, в общем, удивительно. Ибо люди меняются, иные – бронзовеют, словно памятники самим себе; другие, наоборот, устают, и от своего таланта в том числе, начиная повторяться. Теряют, так сказать, объективность, не в силах увидеть себя со стороны. И лишь немногие идут дальше и выше, изыскивая в себе тот самый внутренний ресурс, который позволяет, как в ее случае, «жить, думать, чувствовать, любить, свершать открытья».
Так-то оно так, но что касается актрис, стареть (жестокая профессия) им чуть ли не «запрещено» – известно, что кино, особенно на крупных планах, увядания чурается. Собственно, система звезд была построена на крупняках, на невозможно близком, во сто крат увеличенном лице звезды. Да и так называемые «возрастные» роли привлекают далеко не всех актрис, тем более прославленных, что, в общем, понятно, – кому хочется играть старушек. Исключения редки.
Без скидок
...Так вот, персонально с Чуриковой произошел еще один фокус: входя в возраст, она становилась все лучше и лучше – как говорят пошляки, «настаивалась» словно хорошее вино. Пошлость как она есть, зато похоже на правду – видимо, с возрастом тот ресурс, который был заложен в ней с рождения, внутренний «вечный» огонь, что горел в ней чуть ли не постоянно, без роздыху и перерывов на чушь и пустое времяпрепровождение, дал отсвет и на внешность. Постепенно Чурикова стала чуть ли не красавицей: в жизни, кстати, тоже, так что уловки камеры и правильного света здесь ни при чем. С любого ракурса, между прочим: видела ее на «Кинотавре», когда ей уже 65 стукнуло, если не больше: очень хороша. Без скидок и разговоров о «внутреннем свете», хотя и это тоже, конечно: свет так и льется. Но и стать, блеск, изумительный наряд – то был поистине королевский выход и, что характерно, вырядившейся, как иные, подчеркнуто дорого одетые, она не казалась. Что-то отдаленно восточное, атлас с вышивкой, чалма, венчающая ее «ренессансную» голову, завершая облик. В профиль – вы, может, замечали – она напоминает портреты раннего Возрождения. Стройной же Чурикова была всегда, с тучностью никогда не боролась – вот тут повезло.
Медея
От Тани Тёткиной, произнесшей когда-то с коммунистической убежденностью, что, мол, в огне брода нет, или Паши Строгановой, провинциальной ткачихи и самодеятельной актрисы, подвизавшейся в ролях Бабы-яги и разных тюзовских зверушек и волею судеб сыгравшей Жанну Д‘Арк, не осталось и следа. Впрочем, не совсем так: отныне Чурикова, несмотря на свои комические эскапады (у нее и такие роли были, как например, у Данелия в «Тридцать три», да и позже) и имидж чудачки, она будто зарядилась этой своей Жанной, интуитивно почувствовав, что актриса она не бытовая. Нет уж, какой там, к черту, быт, она – Медея, Антигона, Электра.
Гибель богов
…И вот тут вновь повезло: Панфилов, муж и соратник, уготовил ей роли самого высокого полета – горьковскую Вассу и Елизавету Уварову, мэра небольшого российского города. Эпической была и горьковская Мать, бедная Ниловна, от которой в школе у нас скулы сводило (видимо, зная отвращение к этой полуагитке, Панфилов дал в титрах уточнение – «по мотивам»).
С мужем Глебом Панфиловым
…Возьмем, скажем, «Вассу». Вассу Борисовну Железнову, рачительную купчиху, которую Панфилов тоже сделал «по мотивам», задолго до перестройки, следуя основным перипетиям горьковской пьесы. Где главная героиня ради благополучия семьи и сохранения своих несметных капиталов может кого угодно сдать полиции, отнять внука у своей невестки-революционерки, и чего только не сделать, вплоть до убийства, куда уж дальше. Причем родного мужа – чтобы не мешал, осужденный как педофил, репутации семьи в обществе, где она почитаема в качестве делового человека и несметно богатой женщины – олигарха, как сейчас говорят (ну не скажешь же, в русле новой тенденции, «олигархини»).
По прошествии времени – а фильму уже сорок лет – выясняется, что это не очередная «скучная» экранизация пролетарского классика Горького (до поры до времени, любимца Сталина, пока тот его не уничтожил), а величайшая трагедия уходящего класса, эдакая российская «Гибель богов». Где жизненный уклад богатейших людей России рушится не из-за прихода к власти нацизма, как у Висконти, и даже не в результате исторической «неизбежности», то бишь неотвратимо надвигающегося призрака коммунизма, а от собственного нравственного разложения.
Кадр из фильма "Васса"
Положим, у Горького, понятно, это сделано тенденциозно, – пьеса об умирающем классе, причем чуть ли не заказная. У Панфилова же, на пару с Чуриковой (она здесь подлинный соавтор, не формально, а по сути) – крах происходит в результате общего мирового коллапса, когда верхи не могут, а низы не хотят. Тут Ленин, использовавший геополитическую ситуацию и поражение России в Первой мировой в корыстных целях, выразился точно. Точнее некуда.
Так вот, Чурикова здесь олицетворяет гибель правящего класса в одиночку – вместо целого клана Эссенбеков, сталелитейных королей, присягнувших нацизму в фильме Висконти. Жестоковыйная, не позволяющая себе малейшей слабости – то скаредная как Плюшкин, то на удивление щедрая, тороватая; то готовая за копейку сжить со свету, нещадно эксплуатируя труд подневольных, то – наоборот. Властная, что твоя Кабаниха, она в то же время по-своему женственна. Как ни странно. Бой-баба, а вот поди ж ты… Хотя опереться-то ей не на кого – не ее вина, что вокруг сплошь мужчины-слабаки: и муж, обвиненный в педофилии, и пьяница-брат, негодяй и вор, и циничная дочь, и неверная секретарша, ограбившая только что умершую хозяйку.
Все, что ни на есть, прогнило в датском королевстве, и ей, слабой женщине, в одиночку приходится тянуть и громадное хозяйство, и колоссальный бизнес, и свое экзотическое семейство, где что ни родственник, то мерзавец или алкоголик. Или то и другое вместе.
На театре, как выражаются старожилы, эту роль неподражаемо играли Пашенная, Раневская, Бирман, Крючкова, Доронина, Никищихина, да и другие звезды сцены. Пьеса ставилась сотни раз, считалась советским хитом, выдержавшим множество представлений – в соцсетях до сих пор с упоением пишут о разнообразных постановках «Вассы». И не только люди старой формации – в свое время этот горьковский опус, рискующий со временем покрыться толстым слоем академической пыли, обновил выдающийся режиссер Анатолий Васильев, новатор и интеллектуал.
Кадр из фильма "Васса"
Чуриковой, таким образом, пришлось сражаться с целой армадой великих теней, да и со своими современницами – тоже. При этом именно она сумела сделать образ трагически двойственным, сыграть не просто карикатуру, памфлет на нарождающуюся в России буржуазию, а фигуру по-античному трагическую, колоссальную, хотя колосс опирался на трухлявые глиняные подпорки. Потому-то она и рухнет под тяжестью своей вины – эпизод с мужем, отравленным ею и явившимся за своей добычей, чтобы утянуть в ад жену-убийцу, – может, один из самых впечатляющих в мировом кино.
…Чурикова ТАК оглядывается, когда призрак то исчезает, то вновь сидит в креслах, ухмыляясь с того света (пока секретарша Анна готовит хозяйке чай, задержавшись на кухне), что у вас кровь стынет в жилах: эпизод очень страшный, хотя снят в полной тишине, без подпорок пугающей музыки, как это бывает в фильмах ужасов, так называемых «мистических триллерах». Три кадра, склеенных монтажно: Васса видит в креслах недавно похороненного мужа и отворачивается, холодея; Васса вновь оборачивается и уже не видит его, кресла пусты; и третий кадр – он, оказывается, никуда не исчез, а возник уж прямо перед ней: приблизился и стоит, гладя ее по голове, плачущую. Видны только его руки, что нежно прикасаются к ее заплаканному лицу. Ну и четвертый, завершающий кадр этого кошмара наяву – Васса мертва, откинувшись с широко открытыми глазами в кресле. (Я пока пишу это, сама холодею, жутко).
С места в карьер
Сыграть это, как вы понимаете, очень непросто – впрочем, у Чуриковой нет никаких преград: я уже писала, что она всякий раз поражала съемочную группу мгновенным вхождением в роль, с места в карьер, без подготовки.
Кадр из фильма "Прошу слова"
…Интересно еще вот что: и «Васса», и «Прошу слова», в свое время казавшиеся академически величественными («Прошу слова» поняли, впрочем, с точностью до наоборот, как панегирик советской бюрократии) ныне обрели второе дыхание. «Васса» теперь выглядит как трагедия России, не догнавшей историческое время, прервавшись на пике, а «Прошу слова» – исследование феномена власти, доставшейся ограниченным, малокультурным людям, отравленным идеологически. То есть номенклатуре с начисто промытыми мозгами. Недаром у Елизаветы Уваровой дома висит портрет Ленина, и это в семидесятых, когда всем уже более-менее все ясно.
Непогрешимые
Если напрячь воображение, можно рассматривать карьеру Уваровой как продолжение процесса, затеянного невесткой Вассы и ее антиподом, – революционеркой, усилиями которой и усилиями ей подобных страна довольно быстро, в масштабах исторического времени, превратилась в лагерь. Как непогрешима в собственных глазах бомбистка Рашель со своей мировой революцией и идеей нестяжательства, – так непогрешима и Уварова, считающая своим долгом вмешиваться даже в постановку пьес, во всё, что происходит вокруг, используя имеющийся в ее распоряжении админресурс. Если ты мэр города, то видимо, и в драматургии разбираешься лучше всех. Смешно. Только не драматурги, которых мучили сотнями поправок, опасаясь всего на свете, вплоть до любого отдаленного намека на неблагополучие «развитОго» социализма.
Оба фильма, если вдуматься, – суть пародии («Прошу слова» – больше): железная купчиха ничем не лучше тупоголовой коммунистки Уваровой. Иного не дано: в этом и состоит историзм Панфилова, поступательное движение истории громадной страны, над которой будто специально производились чудовищные эксперименты. Здесь Чурикова чувствует себя как рыба в воде, играя то пародию, то высокую трагедию (причем отчасти как пародию).
Васса, отравив мужа (или склонив его к самоубийству, там это не совсем понятно), глазом не моргнет: так же, как и Уварова, заявившись на службу прямиком с похорон сына. К слову сказать, оба сюжета имели место в реальности: Горький вдохновлялся трагедией семьи реальной купчихи, Панфилов – историей некой номенклатурной дамы, в день похорон своего ребенка явившейся на очередное заседание парткома. Долг – превыше всего. Хотя это всего лишь заседание всего лишь парткома – ни землетрясения, ни наводнения, ни цунами, ни войны – никакого форс-мажора не наблюдалось, чтобы так выслуживаться.
Кадр из фильма "В огне брода нет"
Панфилов, как я уже упомянула, историчен, будто «преследуя» Время – то ретроспективно как в ранних своих фильмах: «В огне брода нет» и «Начало», то улавливая в атмосфере поступи большой Истории такую яркую архетипическую фигуру, как Елизавета Уварова. Мэр города, принципиальная начальница, старающаяся принести пользу людям и государству, честная, не замеченная в воровстве и стяжательстве, она тем не менее анахронична, страдает самодурством, верит идеям больше, чем людям, и пр. Из таких во времена революции вылуплялись садистки и расстрельщицы – и непонятно, кто был хуже, взяточники или идейные. Видимо, хрен редьки не слаще.
Томительные паузы
С Марком Захаровым
После «Прошу слова» – опять перерыв, целых четыре года: получается, эта величайшая актриса больше простаивала, чем работала. Томительная пауза, правда, закончилась сразу двумя блестящими ролями: в «Теме» и «Том самом Мюнхгаузене», телефильме Марка Захарова.
Тема
«Тема», как известно, семь лет пролежала под спудом, в прокат ее не выпустили, а когда фильм, уже при Горбачеве, все же вышел, то не без купюр. Вырезанный цензурой эпизод – когда Саша-Чурикова прощается с возлюбленным, который хочет эмигрировать в Америку, – один из главных в фильме, если не главный, по крайней мере ключевой уж точно. Вместо трагедии потери родины, которая его не принимает, мы видим что-то невнятное – Чурикова с кем-то и зачем-то ругается в коридоре хрущобы (даже не видно, с кем – снято из комнаты, на дальнем плане), а дальше – проскок. То есть зритель мало того, что не понял последовательность событий чисто логически, но и утерял смысл повествования в целом: честный человек работает гробокопателем, потому что ему не дали защитить диссертацию о Радищеве, и хочет покинуть страну, а приспособленец Ким Есенин (Михаил Ульянов) процветает. Хотя тоже мучается, ищет себя, как говаривали раньше: фронтовик и некогда романтик, как писатель, правда, бездарный, от власти он получит все, прекрасно понимая при этом, что он никто и ничто. Этих членов Совписа, которым еще Сталин дал карт-бланш, сделав ручными – тиражи, дачи, путевки в Дома творчества и пр. (ну, тем, кого в живых оставил), – несть числа, чуть ли не десять тысяч. Все эти Куняевы, Прохановы, Лазутины, Бабаевские цвели пышным цветом, в то время как другие, будучи талантливыми, писали в стол. Или эмигрировали. Единственное издание Довлатова, подготовленное к печати на родине, в конце концов не выпустили – книгу, уже сверстанную, рассыпали, к тому же вынудили его уехать. Как и Бродского – избавились, продолжая вырубать леса, чтобы издавать сотнями тысяч экземпляров макулатуру, годную разве что для растопки.
Кадр из фильма "Тема"
Цензоры, однако, были начеку: Панфилову пришлось снять то ли три, то ли вообще четыре финала – на выбор. Остановились на неопределенном – Ким Есенин, выкарабкавшись из перевернутого авто, звонит из телефонной будки Саше, сползает на пол, а потом его подбирает едущий мимо милиционер. Выживет или нет, не говорится: открытый финал, в общем. Ни то, ни се, лишь бы все были живы, как рассуждают наши ревнители обнадеживающих концовок.
Чурикова здесь опять в новой ипостаси: беззащитная и в то же время требовательная, бескомпромиссная, образованная, живущая идеями, она в то же время (мало кто это заметил, между прочим) в чем-то пародийна: помешалась на каком-то деревенском графомане Чижикове, который когда-то здесь обитал и писал чудовищные вирши. Типа «бедный гений в мозгу застучался», такой вот уровень. Тем не менее Саша относится к нему как к «гению места», местной достопримечательности, хотя понимает, что тот был косноязычным, малограмотным и, в общем, недалеким. То есть она, так получается, при всех своих неоспоримых достоинствах, и сама провинциальна, раз относится всерьез к этому Чижикову.
И вот эту наивную провинциальность (ну если это не очередная игра моего критического воображения) в сочетании с интеллигентностью Чурикова как-то так, походя, намеком, высмеивает. Играет чуть ироничнее, чем играла бы, относясь к своему персонажу всерьез, когда берет с Кима слово, что он напишет о Чижикове книгу. Хотя ему, старому вертопраху, что Чижиков, что Пыжиков – ему нужен не он, а Саша, предмет его нового увлечения и, как он думает, его «спасительница», духовная цель (на самом деле он просто ее, извините, хочет, многоопытный дядя). Вся эта болтовня о духовном возрождении с помощью умной женщины – суть новая интрижка, не более того. Хотя… Но, как уже было сказано, интрижка это или новая любовь, – все эти чувства прервет его смерть, так что ни сам он, ни мы, ни Саша не узнаем, что это на самом деле было.
Клоунесса
Кадр из фильма "Страна ОЗ"
Данелия вспоминал, как начальство не хотело утверждать ее на роль Розочки в фильме «Тридцать три» (им нужна была эдакая инфернальная красотка с обложки) и как Чурикова, выйдя из комнаты, где проходили пробы, через минуту в такую красотку обратилась. То есть мгновенно. Ну и вернулась к комиссии, изменив выражение лица и украсившись шарфиком – так вот, ее даже не узнали. Вроде, сказали, похожа на предыдущую, но совсем другая, вот, наконец-то, что надо.
Пугающее преображение
О ней можно было бы сказать – пугающее преображение, свойственное великим: не великие делают это при помощи техники, и только. Но кроме приспособлений, которым учат в театральных и киношколах, нужно еще что-то: то есть что-то неуловимое, что отделяет великих от способных и старательных. И природа такого мастерства, думаю, такова, что ее невозможно расчленить, разъять на молекулы, хотя, конечно, есть тренинги. Не думаю, что актерское мастерство – если речь о выдающихся исполнителях –можно анализировать вполне: это одна из самых сложных задач. Уходящих, как и мастерство большого писателя, в эмпиреи, в область, извините, Духа, который если веет где хочет, то над персоной Инны Михайловны веял уж точно…
В ней была какая-то одержимость, громадная концентрация внутренних сил, причем без видимой натуги: самое любопытное, что зритель, порой неискушенный и даже не слишком тонкий, эту энергию чувствовал. Чурикова ее, что называется, транслировала, обладая ко всему прочему даром детского восторга перед каждой новой задачей. Интересно было бы почитать ее записки или воспоминания (которых, насколько я знаю, не существует): как это делается с ее точки зрения? Что она чувствовала перед каждым выходом на сцену или на съемочную площадку? Хотя и из ее уст никто бы ничего не понял: тайна сия велика.
В финале романа Сомерсета Моэма «Театр» выдающаяся актриса английской театральной сцены, сидя в кафе одна, избавившись от личных иллюзий, думает, что только литературные герои более подлинны, нежели живые люди. Как иронически пишет Моэм – так, мол, Джулия сама поняла платоновскую теорию эйдосов, то бишь вихрящихся в горних пределах идей.
Как и Джулия Ламберт (у нее был и прототип), так и Чурикова, – одни из немногих, кто был способен улавливать эти филиации прямо из воздуха. Помножив свои умения на громадную работу, филигранную технику и пр.
На любовь к своей профессии.
Фото: Виктор Горячев; kinopoisk.ru
