Автор: Диляра Тасбулатова
Среди условно «советских» режиссеров особенно выделяется Георгий Данелия – московский грузин, он все-таки остается грузином, впрочем, равно как и москвичом. Случай довольно редкий: странно, что «Не горюй!» и, скажем, «Осенний марафон» снял один и тот же человек. Уникум, в общем.
Куда его деть?
О том, что он уникум, юный Гия, конечно же, не подозревал: да и кто, по совести говоря, подозревает? Чувство предназначения – большая редкость, примеры, мне кажется, единичны. Кроме, может, какого-нибудь блестящего математика, биолога или шахматиста, уже в подростковом возрасте всерьез одерживающего убедительные победы на разнообразных ристалищах. В искусстве это случается реже, если вообще случается. Да и вундеркинды иногда становятся обычными людьми (хорошо, если не сопьются или не сойдут с ума), а вот не знать, куда себя приложить – дело обычное. На то она и юность.
Как говорили о нем родители – куда его, дурака, деть? (О чем Данелия пишет в своих книжках воспоминаний, которые до сих пор читают запоем, без конца цитируя в соцсетях). Поначалу «дели» в архитектурно-строительный и лишь потом он попал в кино.
Характер – нордический
И вот там, в кино то есть (ну это как водится, и не только ужасный СССР тому виной – и в Америке, и где угодно трудно пробиться; у нас, правда, цензура похлеще, да и дураки наособицу, с идеологическим уклоном) начались неимоверные трудности, препоны и рогатки, о чем он сам пишет в эдаком легкомысленном тоне, посмеиваясь. (А люди наивно верят, что всё ему дается в полпинка, потому и читают запоем). Однако сквозь смех и самоиронию, сквозь южную легкость его прозы (а это именно что проза, а не нудные мемории о своем величии и мировом значении, да и написано очень талантливо) заметен и его характер. Можно сказать, железный, настоящий режиссерский норов, без которого в этой профессии никуда.
…Скажем, Данелия не любил опозданий, ни на минуту: Виктория Токарева, когда они вместе писали сценарий, приходила ровно в 9 утра, ни на минуту позже, он заранее ее предупредил, чтоб ни-ни. А увенчанному и заслуженному Бондарчуку, когда он снимался в «Серёже», режиссерском дебюте Данелия, мог выговорить, да еще в резкой форме, хотя никогда не слыл хамом. Или как-то на Неёлову осерчал, когда она доставала его с «зерном роли» секретарши Аллочки в «Осеннем марафоне». Примеров много – пострадали не только актеры, «страдало» даже начальство, когда Данелия, вконец обозлившись на его дурость, запросто мог ляпнуть правду-матку прямо в лицо очередному дубоватому типу, облеченному властью.
Глазами ребенка
Но, несмотря на его вечную иронию, и по отношению к себе тоже, рассказы об их пьянках-гулянках, человеком он был собранным, в своем роде очень жестким, без чего в кинорежиссуре делать нечего, профессия эта не для расслабленных. Не для сибаритов. Если вы любите поспать, даже не суйтесь.
"Сережа"
«Сережу», свой дебют, который до сих пор не забыт, хотя прошло уже более шестидесяти лет, Данелия снимал вместе с Игорем Таланкиным, хорошим режиссером и хорошим человеком. Причем они договорились, что будут попеременно решать, какой эпизод останется в фильме, а какой – нет. Один день решает Данелия, другой – Таланкин. На том и поладили, и картина в конце концов весьма удалась (коль скоро ее не забыли, и она всё еще не устарела – ну, почти), а наша неутомимая желтая пресса, не поленившись, разыскала этого самого Сережу, которому сейчас уже 70: в артисты он идти отказался, причем по собственной воле. Может, напрасно: ребенком он, если вы помните, был на редкость органичным, даже плакал в кадре без глицерина, играл, в общем, не как типажный актер, то есть человек с улицы, а профессионально, вживаясь в роль. Способное дитя, Боря Бархатов, выбранный среди сотен малолетних претендентов, и писательница Вера Панова, в те годы знаменитая, способствовали успешному дебюту двух молодых людей, будущих классиков. Боря – талантом и органикой, Панова, хотя на переговорах с дебютантами ничего не поняла (а буквально накануне обещала свой рассказ, по которому и снят фильм, кому-то другому), таки дала добро на их кандидатуры. Более того – разрешила поставить свою фамилию в титрах, что, в общем, и предрешило судьбу постановки. Сценарий они подавали под тремя фамилиями, что сыграло решающую роль – против Пановой начальство пойти не осмелилось бы.
Вы, наверно (если вам не 20-30), помните сюжет: мальчик, поначалу чураясь отчима, в конце концов полюбит его как родного. Именно отчим заберет его с собой в другой город, куда его направили по работе: поначалу переболевшего Серёжу хотели на время оставить с дедушками-бабушками, опасаясь сурового климата на новом месте.
"Сережа"
Что и говорить, замечательная картина, в своем роде даже экспериментаторская: это Данелия придумал снимать снизу, опустив камеру, то есть как бы глазами ребенка, с его точки зрения. Что и сообщило ей интимность, непосредственность, свежесть, присущую детям. Маленький мир ребенка, маленький, но не узкий – взгляд как бы снизу вверх, во вселенную, в небо.
…Всё это чудесно и распрекрасно, слов нет, но в фильме все же чувствуется стилистика пятидесятых («400 ударов», снятые примерно в то же время, сильнее – позже скажу, зачем я приплела здесь Трюффо). Послевоенный оптимизм – в общем-то, понятный, иллюстративная музыка, крупные планы детей на фоне кучерявых летних облаков и пр. – в духе того времени, в общем. Не говоря уже о бездарной Скобцевой, навязанную постановщикам ее мужем Бондарчуком, на деревенскую женщину ну никак не похожую (в воспоминаниях Данелия намекает на это – как я буду снимать Дездемону и «мисс шарм Канн» в роли простой женщины?).
Возможно, я неправа, но мне все же кажется, что этот фильм, при всех его неоспоримых достоинствах, остался приметой своего времени. Однако дело не в этом – «Серёжа» хорош как проба пера (да и вообще хорош, не будем придираться), тут другое поразительно.
А я иду, шагаю по Москве…
Через пару лет Данелия приступит к своему хиту, картине «Я шагаю по Москве», настолько безупречной, что аж дух захватывает: на днях пересмотрела и была буквально потрясена. Критики, да и я сама заметила, как раз пишут о сближении французской новой волны с советским кино тех лет: и «Я шагаю…», видимо, самый яркий тому пример. Без трагизма «400 ударов», но в том же духе, абсолютно новаторском. Возможно, даже более новаторском, учитывая, что Трюффо снимает линейно-поступательно, от эпизода к эпизоду наращивая драматизм и прогоняя своего героя сквозь строй неудач, а Данелия – будто кружа камерой, в ритме пленительной свободы и необязательности, то есть в ритме самой жизни. Герой Михалкова, тогда совсем юного, восемнадцатилетнего, ходит-бродит по городу: то одного дружка встретит, то другого, то мирит его с невестой, то хозяйку собаки разыщет, то кого-то провожает, то встречает и пр. Ну, форменное же безобразие! (писали критики старой закалки). Мол, о чем это? Бессмыслица же, сами посудите, никаких сверхидей и задач, которыми должна бы озаботиться советская молодежь. И не только советская: если у нас упреки в адрес режиссеров были приправлены идеологическим уклоном, то за бугром ведь тоже могли придраться, особенно интеллектуалы, ждущие от произведения искусства глобальных проблем – ну, скажем, вроде пресловутого кризиса гуманизма, социальной активности, чуть ли не четкости жизненных целей и прочее. Фланёры, болтающиеся по улицам, нам не нужны – с какой целью болтаетесь (как милиционеры спрашивают)? Чего хотите от жизни? Зачем живете? Чтобы что? А? Ждем ответа.
…Требования вроде как и законные, однако порой противоречащие природе искусства, где смысл может быть запрятан между строк. Данелия, будучи без преувеличения гением (настаиваю на этом, хотя поклонники Брессона с Бергманом могут сейчас ухмыльнуться) именно здесь демонстрирует, что смысл жизни в самой жизни, извините за трюизм.
Гм… Сказать легко, попробуйте это показать, как просто шагая, болтаясь, фланируя, гуляя, какие еще нужны синонимы, по городу, кружа бульварами, можно ухватить, поймать в глазок камеры неуловимое, извините за невольную пошлость, чудо жизни. Без миллиметра фальши, натужных восторгов, комсомольского задора и громогласного советского оптимизма, от которого уже тогда тошнило.
"Я шагаю по Москве"
Чего он хочет? – тем не менее вопрошали критики, не то чтобы возмущаясь («в целом», писали, – причем не только маститые, взращенные на фильмах социального беспокойства, или, того хлеще, революционной борьбы, но и относительно молодые и прогрессивные, – мне понравилось, но…). Да ничего он не хочет, отвечал им Данелия. Просто живет, просто хороший парень, просто помогает людям, просто работает (кстати, метро строит, не самая легкая и безопасная работа), просто гуляет по улицам – между прочим, после ночной смены. Проведенной почти в шахте, в забое, на огромной глубине, в темноте практически.
Странно (впрочем, ничего странного, уже привычно), что в кино видят только так называемое «содержание», порой напрочь не замечая формы. Что важнее в живописи – содержание или форма? Или даже в литературе (ну там, конечно, и то, и другое равноценно). Так вот, в кино, как и в живописи, важен язык, способ, при помощи которого рассказывается история.
Что важнее – ЧТО или КАК? – спросила я как-то Киру Муратову. «Как», наверно? Она ответила, что вроде бы да, «как» важнее: но хорошо бы, чтобы «как» говорило про «что». Без «что» нет и «как». Вот это «что» критиков картины не устраивало: они просто не поняли, что этот фильм идеален, «что» и «как» в нем слиты воедино.
33 зуба
"Тридцать три"
Уж если безобидную комедию «Тридцать три» положили на полку, что вы хотите… Сам Суслов вмешался (делать ему, наверное, было больше нечего), заподозрив в эпизоде медленно движущегося кортежа правительственных машин пародию на встречу космонавтов. Сами космонавты были не против – мы смеялись до упаду, пишут в отчете (который от них, господи, прости, потребовали – напишите, дескать, что смертельно обиделись), и никакой крамолы не усмотрели. Ну, захочешь, усмотришь хоть в чем, понятное дело. В общем, несмотря на заступничество космонавтов, никакой издевки над ними не заметивших, фильм таки запретили.
…Данелия смешно рассказывает, что когда началась Перестройка, и фильмы стали снимать с полки, он было тоже встрял: а вот, мол, и меня терзали-запрещали. Ему возразили: тебя? Да эти твои 33 зуба все видели! Действительно, фильм тайно показывали в клубах, военных частях и даже захудалых кинотеатрах на окраинах мегаполисов и городишек, в селах и колхозах, да повсюду, хотя официально он нигде не числился. Так что (парадоксальная ситуация) страна фильм таки посмотрела, хоть и на окраинах, в выходные, когда неплохо бы наконец выспаться, к 9 утра вставали, что значит сарафанное радио. В общем, резюмирует Данелия, на роль жертвы режима я не сгодился.
Опять пролёт, ха-ха. Ни там, ни здесь, ни диссидент, ни обслуга власти.
Кто девушку ужинает, тот ее и танцует
…Известно, что фильмы о Ленине, любого качества (иные уже на пародию смахивают) – это, считай, сразу премия, как нетрудно догадаться, «Ленинская». А это, между прочим, сто тысяч, пусть и «деревянных», других тогда просто не было. Формально соответствовало доллару, один к одному, а то и меньше (хотя сложно сказать насчет окупаемости, учитывая дефицит практически на всё и черный рынок, где всё продавалось втридорога). И тем не менее – даже если на пятерых распределить, по двадцатке, деньги по тем временам колоссальные: хорошая квартира в Москве стоила семь тысяч, в писательском, скажем, кооперативе. Сценарист же мог получить тысячи три за фильм, а потом годами сидеть без работы. Режиссер – шесть (если фильму присвоят первую категорию) а потом тоже лет десять сидеть в Доме кино в обнимку с бутылкой.
Кстати. Вырвав из контекста его же слова, сейчас, задним числом, Данелия можно обвинить в конформизме и чуть ли не «пособничестве» режиму: ведь это он сказал, что благодарен Советской власти, ибо снял то, что хотел. Правда, – добавил он, – НЕ снял всё, что хотел. Важное уточнение. И еще: кто, дескать, девушку ужинает, тот ее и танцует, то есть если средства на производство дает государство, оно тебя и «танцевать» будет. Справедливо, резюмирует Данелия.
Что правда, то правда. Ибо финансовая независимость тоже весьма чревата: на «Кукушку» Формана бюджет искали очень долго, годами, как и на «Криминальное чтиво». То есть куда ни кинь, везде клин: что советский начальник, что дурак-продюсер, проскользнуть между струй удавалось немногим.
И вот тут кроется самое интересное: то бишь случай Данелия. Вообще-то уникальный. Редкий.
Он действительно никогда не шел на поводу, выдавая шедевр за шедевром: при этом, что важно, его фильмы были кассовыми. И «Не горюй!», и «Афоня», где автор ни в одном кадре не погрешил против истины (хотя финал ему все же подправили, слегка обнадежив зрителя, умный, однако, поймет, где собака зарыта), и даже «Осенний марафон», хотя повествовал об интеллигенции, били прямо в цель, то бишь, извините, в кассу. И не только – вот в чем загадка Данелия.
Зачарованные
При всем при том он даже больше «авторский» режиссер, чем сам Билли Уайлдер (напоминаю читателям – автор хита «В джазе только девушки», и не только): там, где Уайлдер, в соответствии с требованиями времени, страны, жанра, цензуры, менталитета в конце концов, все-таки заканчивает хэппи-эндом, Данелия, по сути, беспощаден. Он, например, пишет в своих воспоминаниях о продвижении «Не горюй!» – какая же это, мол, комедия, если все умирают, вопрошает начальство. Ну, не все, но целых двое, молодых и красивых, а вслед за ними еще и отец погибшей девушки, – то есть уже трое, это же, извините, трагедия? «Трагикомедия», объясняют начальству. Но первый слог – «траги» же? Но и здесь как-то выкрутились, хе-хе (вот ангельское терпение, я бы уже матом послала, наверно). Были, правда, и такие, которые могли и условным «матом»: Тарковский, например. Тот крыл так, что все поражались его характеру, никто бы так не осмелился. Потому и умер так рано, что сильно психовал, то и дело беседуя с клиническими идиотами, которым делегировали принимать решения касательно важнейшего из искусств. Даже Суслов, который был кто угодно, но не дурак, – и тот придрался к тому самому кортежу, будь он неладен, погубив, по сути, картину. Данелия же наотрез отказался вырезать этот эпизод… Но когда «Тридцать три» вышли в прокат официально, на них опять пошли и так же смеялись, как и 20 лет назад.
А всё потому, что у Данелия есть еще одно важное свойство – он не устаревает.
"Не горюй!"
Несмотря на бесконечные придирки, мучительные поиски главного героя для «Не горюй!» (Кикабидзе, больше известный как Буба, не был актером, а пел в ансамбле «Орэра», гремевшим на весь Союз), сомнения, капризы Серго Закариадзе, общепризнанного гения, гордости Грузии и великого актера античного размаха; на бесконечные правки и трудности в написании сценария – совместно с другим гением, Резо Габриадзе, человеком-оркестром; несмотря на то и на сё, Данелия в результате одержал блестящую победу.
«Не горюй!» входит в сотню лучших фильмов ХХ столетия, да и сегодня, когда прошло более полувека, не устарел, мгновенно, с первых кадров, вовлекая зрителя в свою чарующую ауру. На днях пересмотрела: так вот, «Не горюй!» всё так же прекрасен, как он же, но увиденный нами в детстве. По телику его часто повторяли, и мы всякий раз зависали…
Этот щемящий финал, когда по белому-белому снегу бредет молодой человек, доктор Бенджамен, Буба Кикабидзе, в иссиня-черном пальто, неся корзинку с плачущим ребенком, сынком погибшей Мэри и застреленного юнкера, внуком старика, не выдержавшего душевной боли и похороненного прямо перед своим домом…
"Не горюй!"
Так называемые «простые зрители», очарованные увиденным, могут до конца не понимать (впрочем, в этом нет никакой необходимости), сколько усилий нужно художнику, чтобы воссоздать мир фильма: этот белый-белый снег, эту черную фигуру на фоне слепящей белизны, этот цельный образ, который рождается огромными усилиями, вкусом, интуицией и пр. Хотя Данелия всегда посмеивался над вечным вопрошанием, что, мол, хотел сказать художник. Одному своему другу он так и объяснял – критики потом растолкуют, нам в том числе, что мы хотели сказать: мне-то откуда знать? Да нет, он, конечно, знал, но… Хотя, как в случае с «Я шагаю..» они со Шпаликовым и не хотели знать, а если знали, то подспудно и словами невыразимо...
Посмеивается-то он, посмеивается, но когда решает, что Закариадзе на своих же поминках (великий эпизод, ставший классическим) уходит в черную дверь, то это точно символ, и пересмешник Данелия этого не скрывает. В небытие он уходит, в черноту смерти…
Виртуозная полифония «Не горюй!», где символы и вечная горечь бытия переплетаются с радостью и полнотой жизни, да еще и на фоне городских пейзажей благословенной Грузии, страны волшебства и по сей день; Грузии, которую не убило ничто, никакие политические передряги и повсеместная индустриализация, – и есть явленное чудо.
Мимино
…Вахтанг Кикабидзе, больше известный под именем Буба, этим ласковым всенародным прозвищем, под которым его знала вся Грузия, сыграл в нескольких фильмах Данелия, став для него своего рода талисманом. Как и Евгений Леонов, с которым Данелия не хотел расставаться (даже эпизоды ему придумывал, как говорится, «лишние», только бы занять своего любимца в своем очередном фильме). К Бубе же он прикипел не сразу и если поначалу строго присматривался – всё-то ему казалось, что этот «Федот» не тот, – то после первых проб и позже, после оглушительного успеха «Не горюй» даже он, непомерно требовательный, понял, что Буба не то что не подведет (когда это он подводил?), не даст петуха, а украсит собой любую комедию. Не помню, кажется, Резо Габриадзе, поведав другу, как своими глазами видел, что один вертолетчик на ночь запирает свою машину на …амбарный замок, невольно подсказал Данелия сюжет «Мимино». Фильма, ставшего еще одним хитом в фильмографии Данелия: 24 млн. зрителей в первую же неделю проката (какие были цифры, с ума сойти, сейчас три человека в зале сидят, и редкие исключения всего лишь подтверждают правило).
"Мимино"
…Я уже где-то писала, что будучи студентами ВГИКа, «Мимино» мы не оценили: дескать, ну да, ну смешно, но… слишком, мол, легковесно. Пересмотрев картину уже в зрелом возрасте, я поняла, какими дураками мы были: оно, может, на первый взгляд и легковесно, но на второй, более вдумчивый, мало того что очаровательно, изящно, без натуги и ненужных умствований, но и глубоко тоже. Как и в предыдущем фильме, своем дебюте, Буба опять играет человека необычного, принципиального, что называется, «на своем месте»: добровольно отказавшись от карьеры летчика международных авиалиний, он вернется в свое село, чтобы перевозить для односельчан баранов (нормальной дороги здесь просто нет). Фантастическое обаяние двух больших актеров, Кикабидзе и Мкртчяна, «человека-носа», великого клоуна, который в этом фильме, как говорит молодежь, «отрывается по полной»; блестящие реплики, вошедшие потом в разговорный фольклор; фантастический сюжет, на каковые «банда» соавторов, Данелия с Габриадзе, были мастера; красота грузинских гор, снятых с вертолета, так пленили зрителей, что до сих пор все улыбаются, стоит упомянуть этот фильм. А ведь не менее прекрасные грузинские картины – и «Необыкновенная выставка», и «Чудаки», и Голубые горы» – такой популярности не имели, разве только в Грузии, в России и в других республиках их не понимали, как слишком тонкие для восприятия среднего зрителя.
Феномен Данелия, в десятый раз могу повторить, и состоит в том, что он работает на широкого зрителя, при этом не ослабляя хватки: сто раз проверит каждую реплику (смешно или нет, как думаете?), вымерит до микрона, не опускаясь до пошлых острот в духе иных наших стэндаперов.
Всюду как дома
…Данелия, как я уже обмолвилась в подзаголовке, не то чтобы «раздваивается» между Грузией и Россией (а если и раздваивается, то в лучшем смысле этого слова,) не то чтобы «вездесущ», то бишь на все руки мастер, нет: он просто чувствует себя всюду как дома. По крайней мере в Москве и Тбилиси – точно. Впрочем, «Не горюй!», снятый по мотивам французского романа, так удачно транспонирован на его родную почву, что его можно подозревать и во «всеядности»: упоительной, впрочем, всеядности… Даже с Иоселиани, автором интеллектуальным и одновременно изощренным пластически, было не так или не совсем так: его французские опыты, часто формально блестящие, да и не формально тоже, все же менее аутентичны, чем его же «Дрозд», «Листопад» или новаторская «Пастораль» (до сих пор – новаторская, хотя уже почти полвека прошло). Живя во Франции он, несомненно, потерял что-то существенное, перемена участи сказалась. Другой вопрос, что Россия и Грузия ближе друг к другу, чем Грузия и Франция, и ментально, и географически. А вот Леван Когуашвили, да и другие молодые грузинские режиссеры, живя в Америке или Европе, все же снимают свои фильмы в Грузии. Дым отечества (у грузин это особый дар, боль и счастье одновременно – привязанность к родине) не застит им глаза, а наоборот, придает сил для творчества.
Данелия же, повторюсь, может всё: «Я шагаю…» - единственный в своем роде гимн Москве, который может сравниться разве что с «Июльским дождем» Хуциева, где город – главный герой фильма. Правда, у Хуциева, в отличие от Данелия, есть предчувствие заморозков, конца оттепели, у Данелия – начало новой прекрасной эпохи…
С Россией его связывало еще кое-что, личное: а именно дружба с Евгением Леоновым, поистине гением места. Притом что хороших и даже великих актеров здесь не так уж мало, но Леонов, сами понимаете, особый случай. Ради него, как уже было сказано, он мог и эпизод придумать. Для роли солдата в «Не горюй!» Леонов буквально на сутки прилетел, потому что был страшно занят на другом проекте, так что работали они по 12 часов в сутки, а то и больше, и роль все равно пришлось урезать…
"Слезы капали"
В фильме «Слезы капали» у него главная роль, причем не очень свойственная для его амплуа добрячка-толстячка: тем самым Данелия, тонкий человек, раскрыл иные грани дарования этого выдающегося актера, поручив ему роль монстра, домашнего тирана, которому в глаз попал осколок, после чего он будто сошел с ума, со всеми перессорился, всех достал, замордовал и пр. Здесь Леонов, вопреки своему постоянному имиджу, – пугающе-зловещий: как рассказывал сам Данелия, образ был создан не только благодаря громадному таланту Леонова, но и …музыке. На съемках «Слез» Данелия еще больше, чем на других, мучил композитора Гию Канчели (хотя Канчели говорил, что на всех фильмах мучил, и КАК мучил, мама не горюй): в результате музыка и шумы, звуковая дорожка фильма создают здесь особую атмосферу – не то чтобы триллера, но состояния души озверевшего, впавшего в грех осуждения ближних, омерзительного в своей «принципиальности» человека. Садиста-моралиста. Не маньяка, как сейчас модно, и не убийцу, но такого «правдоруба», от которого хочется держаться подальше.
В «Осеннем марафоне» Леонов, как вы помните, совсем другой: «тостуемый пьет до дна», эта фраза стала крылатой.
Бег по кругу
…Поразительно, но дарование Данелия, продемонстрированное им в разнообразных ипостасях, жанрах, темах, сюжетах – в фильмах, не похожих друг на друга, каким-то образом все же создает целостный образ этого режиссера. Хотя между «Мимино», народной комедией, и «Не горюй!», сценарии которых писал сам Габриадзе, великий человек, художник, скульптор, писатель, кукольник – и «Осенним марафоном», снятым по пьесе Александра Володина, казалось бы, нет ничего общего.
Володин – не Габриадзе, не тбилисец, а наоборот ленинградец: то есть человек не то что более сумрачный, просто – другой. Да и сам Данелия, будучи худруком студии, поначалу не помышлял об этом сценарии. Нужно было запускаться, а дело никак не ладится. И никто вроде как и не посягал на эту с виду банальную историю адюльтера интеллигента-недотепы, как вдруг кто-то сказал – а что бы, мол, тебе самому не попробовать? Мне? – удивился Данелия. И призадумался. Вчитался. Сценарий начинал ему нравиться, одна беда – Бузыкин никак не появлялся на его горизонте, а ведь кого он только ни перепробовал. Нет Бузыкина, и всё тут, хоть ты тресни. Ассистент Лена (фамилию не помню) тем временем настаивала на Басилашвили, пока Данелия ей не сказал, что еще раз услышит эту фамилию, худо будет. Надоело. Тем не менее Лена, не испугавшись, обнаглела настолько, что сама пригласила Басилашвили в студию. Пришлось попробовать, ну не выгонять же актера. Опять никак. Какой-то он респектабельный, высокомерный, подумал Данелия. Но когда после проб подвозил его на машине, и увидел, как Басилашвили неуверенно топчется на перекрестке, его вдруг осенило – Бузыкин!
"Осенний марафон"
Станислав Рассадин, блестящий литературный критик-шестидесятник, фильмом был не слишком доволен, считая, что в пьесе, написанной Володиным в качестве чуть ли не покаяния, после смерти его любовницы, которую он мучил долгие годы, Бузыкин слишком добродушный. Хотя творит, в общем, зло, сам того не осознавая – ну, и по слабости характера, как это водится у интеллигенции. Сложно сказать, кто тут прав. Возможно, добродушие Бузыкина ранит больше, чем чья-нибудь зловредность и мужская самоуверенность: а уж Басилашвили играет здесь даже больше, чем написано, идеально, на мой взгляд. Невольного манипулятора, в финале опять выкрикивающего в трубку любовнице: «Кафедра?». Хотя жена знает, что это за кафедра, как-то крикнув ему, что он врет каждую секунду своего существования.
В «Осеннем марафоне» есть что-то трифоновское, безутешно привычное, как питерский осенний дождик (у Трифонова – московский), как вечное повторение пройденного, у которого нет ни конца, ни начала, а жизнь-то проходит… Эту элегическую тоску и безысходность так понять, как Данелия, никто бы не смог, ни один режиссер из известных в ту пору, да и в эту тоже.
Идеальный фильм. Даже «тостующий» Леонов, оттеняющий своим народным оптимизмом меланхолию интеллигентов, неспособных вырваться из порочного круга любовных связей и обязательств, и комический заграничный профессор здесь к месту: не в качестве «оживляжа», вставного номера с юмористическим уклоном, но как часть жизни, в которой смешное и драматическое всегда идут рука об руку.
Гармония. В лучших картинах Данелия, его, без преувеличения, шедеврах, все детали идеально пригнаны друг к другу, механизмы драматургии работают так слаженно, что просто диву даешься.
Еще более поразительно, что между ними есть еще и воздух – почвы и судьбы (хотя этой цитатой часто злоупотребляют). Но как иначе сказать? Не знаю…
фото: FOTODOM; kinopoisk.ru
