Автор: Диляра Тасбулатова
Евгения Симонова, редкий в наших широтах (да и не только в наших) тип интеллигентной актрисы, живет, как она сама призналась, сложной, трудной жизнью, хотя до сих пор ассоциируется с образом тургеневской барышни, невинной и беспечной.
Я бы на вас женился
Эта самая «невинность», чистота, и помыслов, и облика (во времена оны мужчины слали ей мешки писем, что, мол, на такой, как она, непременно бы женились) сыграла с ней в своем роде злую шутку: Симонова всю жизнь пытается сломать этот устоявшийся стереотип, что не всегда удается. Заложница имиджа, которую, по ее собственным словам, доподлинно никто не знает - и не то чтобы она была «стерва» (имидж иногда противоречит подлинному человеку, причем, с точностью до наоборот), но и в рамки милой девочки, конечно, не вполне укладывается.
Одним словом, Симонова и правда милая, обаятельная, женственная, причем непритворно, но при этом гораздо сложнее как личность, чем нам кажется. И тут дело даже не в том, какова она на самом деле, в реальном своем бытовании - истерична ли, злоязычна ли, резка ли (это, правда, не так) – а в том, на что она способна как актриса. Каков ее подлинный диапазон, не исчерпывающийся образом Маши из стародавнего культового фильма «В бой идут одни «старики», или Принцессы из захаровского «Обыкновенного чуда». Когда она говорит, что ее «никто не знает», именно это, то бишь ее скрытый потенциал, имеется в виду: кино популярнее театра, охват шире порой в миллионы раз («Стариков», которые идут в бой, в целом посмотрели 77 млн., цифра фантастическая), а в театр Маяковского, где Симонова без малого 40 лет оттрубила - почти полвека, ходят одни москвичи, да и то далеко не все. Гастроли тоже в этом смысле ничего не решают.
Моя американская подруга недаром переживала, что актеры бродвейских мюзиклов, порой во сто крат талантливее какой-нибудь голливудской старлетки (плюс у них умений больше - пение и танцы помимо драматического таланта), а вот поди ж ты: могут два сезона продержаться - и адиос, прощай, на прослушивание уже рвутся следующие. Репертуарного театра в Америке почему-то нет – у нас вот, слава богу, хоть что-то получше в этом смысле: театр-дом, театр-коллектив, настоящая школа мастерства, постепенно взращивающая поколение за поколением, где театральные «старики» передают опыт молодым.
…Я уже сто раз писала, что театр, особенно советский, а потом уже и российский, дает больше возможностей талантливому актеру – литературная основа лучше, чем, скажем, в фильмах средней драматургии. Зато он не дает такой популярности, в кино же, наоборот, исполнительский блеск не продемонстрируешь, актер скован и текстом, и перипетиями, часто надуманными, фальшивыми. Но зато имена выдающихся театральных актеров Европы и Америки не так известны, как имена кинозвезд, за редчайшими исключениями. Правда и то, что театральные таланты порой теряются в кино – этот феномен описан Моэмом в романе «Театр»: Джулия Ламберт выглядела на пленке натужной и неумелой, зато на сцене могла практически всё и даже более того.
Многие наши звезды – тот же Ульянов или скажем, Леонов, Евстигнеев, Басилашвили, Гундарева, Неёлова или Тенякова с Чуриковой – «синтетичны», пленка их не пугает (а вот Делон, наоборот, в театре почти провалился, что странно с его абсолютной органикой).
Анна Каренина наоборот
…Вот и Симонова в этом смысле победительно «синтетична»: помимо театра, где она звезда, пленка ее тоже любит, отражая, особенно на крупняках, мельчайшие движения души, фиксируя изменения настроений, чувств и пр. Другой вопрос - уровень драматургии в целом: не Симонова не тянет, часто не тянут режиссеры, даже, скажем, такой «монстр» как Жалакявичус, автор картины «Никто не хотел умирать», вошедшей в золотой фонд советской классики.
Кадр из фильма «Рассказ неизвестного человека»
Я тут намедни пересмотрела «Рассказ неизвестного человека», сделанный им по одноименному произведению Чехова в далеком 1980-м, и была несколько удивлена режиссерской трактовкой. Основная мысль Чехова - об оскудении духа России, всеобщем цинизме, разврате, раболепии, о никчемности высшего чиновничества и, с другой стороны, провале революционного (террористического на самом деле) движения – как-то так незаметно растворилась в мелодраматических обертонах, которые там тоже есть, не спорю. История «падения» Зинаиды Федоровны, порвавшей с мужем и навязавшейся своему любовнику, г-ну Орлову, отпетому цинику и номенклатурному чиновнику, который тяготится ее присутствием (такая «Анна Каренина» наоборот), происходит на широком общественном фоне бытования страны начала восьмидесятых XIX века. Чего стоят одни только гости Орлова, его холостяцкие «четверги», где собираются такие же чиновники, как и сам хозяин, ведя бесконечные пустые и циничные разговоры за изящно накрытым столом. Которых обслуживает народоволец Степан, внедрившийся в дом Орлова в качестве лакея с целью убить папашу хозяина, члена правительства (в конце концов он не сможет этого сделать), невольный свидетель нравственного разложения правящего класса. Народовольцев, впрочем, Чехов тоже не особо щадит, вызвав недовольство последующих поколений советских литкритиков, усиленно искавших в чеховском повествовании революционную составляющую. «Щадит» он, может, только Зинаиду Федоровну, жертву собственного идеализма, наделявшую Орлова качествами, отнюдь ему не свойственными, бросившему ее на произвол судьбы с вердиктом, что, мол, я ни в чем не виноват, это вы во мне ошиблись, я не таков, каким вам казался. Хорошая «отмазка», как сейчас говорят: когда условный «Степан» (его настоящее имя так и не прозвучит) приезжает к нему из-за границы с вестью, что Зинаида Федоровна умерла, но остался ребенок, причем рожденный от него же, Орлова, он и бровью не поведет, отправив девочку в приют. И девочка, и сама Зинаида нарушили бы его налаженный холостяцкий быт, ради которого он кого хочешь предаст, что, в общем, и проделывает.
Степана, как известно играет Кайдановский, в ту пору муж Симоновой, Орлова – Тараторкин: оба это делают замечательно, насколько это возможно в столь условной интерпретации самого, наверно, великого рассказа русской литературы последней четверти XIX века. Тараторкин, что как-то даже неожиданно, играет еще лучше, ну и Симонова, и это даже достойно отдельного рассуждения, тоже – то есть поверх скучноватой мелодрамы, типичной советской «экранизации», наводящей тоску на старшеклассников, которых заставляли таким образом знакомиться с «неувядаемой» классикой.
Кто-то, не помню точно, читала недавно (только что ушедший от нас большой поэт Алексей Цветков, кажется) написал, что в знаменитом толстовском романе об «адюльтере» самый честный человек, человек с размахом – Анна. Так и здесь: самый честный, полнокровный, умный человек – Зинаида Федоровна, несмотря на то, что она «унижается» перед Орловым, выпрашивая любви, что кончает с собой как «истеричка», наводя литературоведов на мысль о том, что Чехов здесь дал маху: дескать, в общественно-политический сюжет внес элементы салонной мелодрамы.
Вот это состояние – между мелодрамой о покинутой женщине предателем-мужчиной и общественно-политическим накалом исторического фона рассказа, хотя в фильме это не слишком заметно, и предстояло сыграть юной тогда Симоновой. В ту пору ей было всего-то 24, да и играла она, по-видимому, женщину совсем молодую, хотя раньше созревали быстрее, - так вот, с этой задачей она справилась так, как никто бы не справился.
Великий дар естественности
...Тут надо бы сказать об обаянии этой актрисы, без которой ее внешность (не скажу, что заурядная, но и не настолько ослепительная, как это бывает у итальянских кинозвезд) была бы просто внешностью миловидной институтки. Ну или советской девочки в преддверии зрелости: как сказал двадцатилетней Юлии из другой повести Чехова, «Три года», один престарелый ловелас, что из вас, мол, со временем вылупится великолепная, царственная женщина. Так и Зинаида-Симонова: уже не девочка, не институтка-курсистка, но еще и не зрелая женщина, что-то между – и это «между» полно такого очарования, что этот дурак Орлов, не будь он бесчувственной скотиной, вполне мог бы пасть к ее ногам. Как говорили о юной Ростовой - что за прелесть эта Наташа, так и здесь – что за прелесть эта Зинаида, с ее искренностью, непосредственностью, восторженностью не на шутку влюбленной; с ее изяществом (Симонова не просто худая, а как Наташа Ростова - «странно тоненькая», с осиной талией, перетянутой по моде того времени широким атласным поясом, чудо просто). И эта высокая прическа, венчающая гордую голову на лебединой шее, эта повадка аристократки: такое не сыграешь, будь ты хоть трижды красавица - у Симоновой есть порода, она и происхождения непростого.
Доведись Симоновой сыграть Анну Каренину, с ее незаурядностью, чувствительностью, честностью и чувством чести, было бы интересно: Анна, которую изображали скучающей красавицей, ни с того ни с сего свихнувшейся, и у Толстого прямым текстом прописана как человек уместный, «ладный», завораживающий своей простотой в обращении, человеческой гармонией, обаянием ума и такта, пленявших окружающих не только чисто по-женски. Великий дар естественности – недаром такой блестящий человек как Вронский (а он был именно что блестящий, хотя его, в свою очередь, изображают жеребчиком из военных) потерял голову, и потерял навсегда, вопреки опять-таки теории, что он в конце концов охладел к ней.
Именно поэтому так сокрушителен был удар, нанесенный Зинаиде – как и презрение высшего света для Анны, не сумевшей пережить своей отверженности.
Кадр из фильма "Обыкновенное чудо"
То же самое можно было бы сказать и об успехе «Обыкновенного чуда», во многом - кроме изобретательной режиссуры, театрализованного пространства, прелестной музыки и второстепенных персонажей, среди которых были сплошь звезды, начиная c Евгения Леонова и кончая Янковским, Купченко и Мироновым, - обязанным Симоновой. Не будь этой пары в главных ролях, ее и Абдулова, фильм не стяжал бы такого тотального успеха. Хотя именно это обстоятельство поставило, как уже говорилось, Симонову в сложное положение: ей и в молодости надоело быть вечной инженю, а уж в зрелости – тем паче; однако «маска» приросла, судя по всему, к ней навечно.
Отсвет Принцессы лежит и на Кате Снегиревой в «Афоне», хотя Катя уж совсем простодушна, никогда не ропщет и предана алкашу и цинику Афоне без остатка. В ней есть что-то и от Зинаиды Федоровны с ее самоотречением и любовным восторгом, даже, скажем так, женской навязчивостью, хотя Катя – провинциалка, а Зинаида – петербурженка и аристократка.
Это совсем не значит, что Симонова однообразна и использует одни и те же приемы в разных ипостасях: ее техника, а с этим у нее все в полном порядке, позволяет ей играть всякий раз по-другому, с иными оттенками, порой простому глазу малозаметными, настолько это филигранно. Тем более что на Катю у нее было всего три дня, Симонова спешила на другие съемки, и Данелия отснял ее быстро, вне графика. «Афоню», между прочим, посмотрели 62 с чем-то миллиона, настоящий народный хит – хотя, казалось бы, о чем там речь? О злоключениях алкоголика и бытового циника – вот во что выродился шукшинский «такой парень» Пашка Колокольников, полюбуйтесь. Там и финал был более жесткий и беспощадный, это цензура настояла на возвращении Афони «к истокам».
Всепрощающая любовь
Любопытно, что Симонова, несмотря на то, что играет в этих фильмах отнюдь не феминистку, отстаивающую свои права с пеной у рта, а как раз наоборот, девушку, с чьей-то точки зрения «беспринципную», преданную мужчине до забвения гордости, побеждает-то она, а не ее мелкотравчатые визави. Все трое – и Медведь, и Афоня, и тем более Орлов – так себе персонажи, далеко не герои, все трое чего-то опасаются. Медведь-то, слава тебе господи, хотя бы преодолеет свой страх, осмелится поставить себя на карту - не то что отпетый негодяй Орлов, привыкший использовать людей, а уж женщин в особенности; Афоне же просто некуда уже деваться, сойдет и Катя, с ее нерассуждающей преданностью…
Лучшие из лучших достаются пошлякам, известное дело: будь то хоть высокопоставленный петербургский чиновник, хоть провинциальный сантехник, хоть мифологический Медведь, да хоть кто.
Кадр из фильма "Афоня"
Симонова же, так получается – при всех ее сетованиях на однообразие своих героинь, - играет вечную, как говорится, женственность, попираемую пошлостью жизни. Великая же тема, согласитесь, схожая с чуриковской в двух ее шедеврах, «Начале» и «В огне брода нет»: недаром (Данелия, думаю, специально подпустил этот намек) у Кати Снегиревой есть подруга Паша Строганова, полная тезка той самой ткачихи из Реченска, которой довелось продемонстрировать величие души, сыграв Жанну Д’Арк.
Героиням Симоновой сыграть Жанну не удастся, да и цели у нее такой нет: их героизм заключается во всепоглощающей, всепрощающей, великой любви – той, что заповедовал апостол Павел – любовь не сетует, долго терпит, прощает и пр.
…Хотя об этом не принято распространяться (или, наоборот, в таблоидах, по крайней мере, мусолить личную жизнь звезд еще как принято), но Симонова и в реальной жизни пережила нечто подобное. По прошествии времени она, пусть и осторожно, но все же с легкой обидой вспоминает, чего ей стоил недолгий и мучительный брак с Кайдановским, мастером, как она сама говорит, ломать судьбы. Ей было всего 19, и характер, судя по всему, у нее был жертвенный, подобный характеру ее тогдашних героинь. Жизненного опыта тоже никакого, совсем девочка, харизма же Кайдановского действовала безотказно, и не только на нее одну. Их брак был мучительным, построенным на ее страданиях и равнодушии партнера: внутри у него, говорит Симонова, будто сидел враг, который в конце концов его же и сгубил. Умер он рано, после третьего инфаркта, не дожив и до пятидесяти, ну а их расставание для нее было смерти подобно - и слухи такие ходили, да она и сама порой откровенничает. Что-то вроде жутких отношений Орлова и Зинаиды Федоровны, манипулятора и жертвы: привнесла ли она свой личный опыт в эту роль или нет, никто не знает, да и сама, наверно, тоже. Хотя жизненный опыт и перенесенные страдания, по-видимому, творчество все же насыщают, механизм там, думаю, сложнее: бездарность, переживи она хоть какие трагедии, может повторить лишь внешний их рисунок, не всегда годный для сцены. Та же Джулия Ламберт из романа Моэма, расстроенная изменой любовника, металась по сцене как ошпаренная, на что ее муж-режиссер, привыкший говорить ей правду в лицо, заметил, что она была ужасна (наверно, первый раз в жизни). У Симоновой, похоже, все наоборот - как все-таки таинственна актерская органика - не знаю, так ли это или она слишком требовательна к себе, но первые представления «Чайки» она провалила, не хватало жизненного опыта. Критики, впрочем, тоже были беспощадны, и с тех пор Симонова не читает рецензий. Зато по прошествии времени Нина Заречная будто поплыла к ней в руки.
Уже в зрелом возрасте, с появлением на ее горизонте Карбаускиса, удалось и другое: роль Софьи Андреевны Толстой, которая плавно перетекла из первоначальной режиссерской идеи спектакля об Анне Карениной. Как говорит сама Симонова, об Анне мечтают все, молодые и не очень, чем черт не шутит: и вот тут так случилось, что Карбаускис постепенно отказался от Анны и поставил спектакль о жене Толстого, роль которой досталась как раз-таки Симоновой.
Покопаться в себе
…Сбылись и другие ее мечты - сыграть, наконец, законченную сволочь, некую Лауру в пьесе «Отец»: Табаков уговорил. Поначалу она отказывалась, мол, у меня с этой гадиной ничего общего, Табаков же посоветовал «покопаться в себе», найти в глубинах своего подсознания хоть толику низости и садизма, а потом эту толику тщательно культивировать. Мол, в нас много чего намешано…
В итоге Лаура стала одной из самых ее любимых ролей, и играла она так, что подруга, явившаяся на представление с цветами, с ними же и уехала, взбешенная, а родная дочь, Зоя Кайдановская, бросила в сердцах – какая же ты, мама, сволочь! Симонова же лишь улыбалась в ответ, довольная: не прошло и тридцати лет, как ей удалось сломать представление о себе как о ходячей добродетели.
Триумф старости
Но подлинный триумф ждал Симонову, которой в ту пору было чуть за пятьдесят, в роли древней старухи-маразматички 92 лет от роду, главной героини спектакля по пьесе Олби. Сделано это было столь блестяще, что о представлении говорила чуть ли не вся Москва, хотя большой рекламы не было (по-моему, вообще никакой не было, кроме сарафанного радио). Да и постановщик, Сергей Голомазов, - не столь раскрученная фигура, чтобы о нем судачили на каждом перекрестке. И тем не менее слухи всё ширились, а знаменитые критики, поначалу не веря, что такое возможно, Симонова-старуха, посмотрев спектакль, убедились в ее незаурядном даровании. Как сказал один из них, решительный и строгий, что, мол, раньше Симонова играла с разной степенью лиризма, а теперь взяла олимпийскую высоту, играя уже нечто потустороннее. Интересно, что и для драматурга Олби это был новый взлет – слегка позабытый, он, разразившись этой пьесой, вернул себе былую славу. Три ипостаси женщины, молодая, средних лет и старуха (на сцене их трое) – это по сути одна и та же, только в разные периоды своей жизни: Симонова играет не только скоротечность нашего земного существования, но и сжатость Времени, причем не в бытовом смысле - мол, ах, как быстро летит молодость. Это сложно объяснить – и, хотя зритель часто смеется, это вам не поверхностное комикование аншлага на потребу, а какое-то инобытие, вскрывающее механизм самого хроноса – как трагической, неподвластной нам субстанции. Отрешенность старости, обозревающей свою собственную молодость и зрелость (как уже было сказано, это одна и та же женщина) обнаруживает перед нами всю тщету человеческого существования. Симоновой выпало самое трудное – играть сумеречное состояние между двумя мирами, бытием и небытием, сон разума с всплесками воспоминаний, духовную кому, в которой часто находится человек такого возраста. Может, как это ни странно прозвучит, личность становится подлинной именно в этот период, между жизнью и смертью – медленно уходя и обозревая прошлое с высоты вот-вот предстоящей ему вечности.
Без притязаний на успех
…В начале этой статьи я упомянула о том, что Симонова всегда жила трудно, несмотря на запомнившийся всем облик нежной девочки: действительно, далеко не всё в ее жизни складывалось гладко. Может, потому, что она сама многого хотела – и полноценную семью, и работу настоящую, что не всегда идет рука об руку. В недавнем интервью Гордеевой она так и говорит: уже нет тех сил, что были раньше, работать трудно, идешь на преодоление. Да и в юности – то же самое: для Симоновой, которая ни за что бы не отказалась от детей ради карьеры (случай не редкий, многие как раз отказываются), многое давалось с большим трудом. Она, видимо, жертва своей ответственности, желания всюду поспеть, верности – ну, скажем, своему театру, где прослужила сорок лет (хотя, как сама смеется, иногда ходила «налево»), мужьям – ее последний, третий по счету брак с режиссером Андреем Эшпаем оказался, слава богу, счастливым, но ведь любой брак требует определенного самоотречения…
«Милая девчушка» оказалась крепким орешком, к зрелости продемонстрировав, что она может больше, чем кто бы то ни было, блеснув в роли уже на грани безумия - той самой древней старухи. Без возрастного грима и прочих приспособлений МХАТа на излете, не шаркая ногами и не гундося, без приклеенного носа и сгорбленной спины.
Хороший вкус, не позволяющий ей впасть в «театральщину» - даже когда дело касается интервью, бытового поведения, суждений, имиджа и пр. Как говорила Франсуаза Саган о Катрин Денев: она никогда не фотографировалась с овечкой или ребенком, не строила умильных глазок, не делала того-то и того-то… В общем, никогда не было пошлой.
То же самое можно сказать и о Симоновой: воспитание не позволяло ей быть вульгарной, наигранной, ломаться и кривляться, соответствовать дурному вкусу публики, прикидываться идиоткой чтобы угодить… И так далее.
Как описывал Пушкин Татьяну: «Она была не тороплива, не холодна, не говорлива, без взора наглого для всех, без притязаний на успех…»
фото: FOTODOM; kino-teatr.ru
