Выбор
Лет до одиннадцати я был таким маленьким голубком – щедрым, добрым, спокойным, влюблённым в природу. Мы жили в большом доме с садом, неподалёку от Рима. В этом доме бывали самые необыкновенные люди – Серджо Леоне, Уоррен Битти, Терренс Малик, Оливер Стоун. Они приезжали работать с моим отцом (композитор Эннио Морриконе. – Прим. ред.). Многие из них потом стали моими друзьями. Для Барри Левинсона в 1998 году я писал саундтрек к фильму «Высоты свободы»…
Обычно в музыкальных семьях дети начинают интересоваться музыкой лет с четырёх-пяти, но со мной это случилось позже – отец не хотел, чтобы кто-то из его сыновей стал музыкантом. Мне кажется, у него были на то причины.
Сколько я себя помню, с самых ранних моих лет Эннио Морриконе был знаменитостью, но никто из нас не знал, каким трудом ему это далось. У него было только специальное образование, высшего он не получил, в молодости играл в ночных клубах и отелях Рима и всегда очень много работал.
За год писал музыку к девяти-десяти фильмам, стал настоящим маэстро, классиком, оскароносцем с бесчисленным количеством наград. Но я думаю, он считал свою профессию нелёгким хлебом и не очень хотел такой судьбы для детей.
Он мечтал, чтобы мы получили широкое университетское образование и могли выбирать любое поле деятельности. Он увлёк всю нашу семью шахматами. В один прекрасный день у нас в доме появился человек, который всех научил играть.
Лет в одиннадцать, уже сделав первые успехи, я начал брать уроки у знаменитого итальянского гроссмейстера Стефано Татаи, разбирал партии Карпова, Корчного, Бобби Фишера, ездил на турниры, участвовал в соревнованиях. Учитель говорил мне: у тебя большие шансы стать чемпионом, тебе даже учиться не надо, просто играй, и всё.
Моей шахматной карьерой отец очень интересовался. Вникал во всё. Когда я делал на доске ход, любил комментировать: «Ты, вообще, что делаешь? Как можно так ходить?» Я отвечал: «Успокойся, ты всё увидишь…» Тогда я играл уже сильнее отца. Но и рисовал тоже очень неплохо, мои рисунки отец хранит до сих пор. Похоже, он меня идеализировал, когда говорил, что у меня много великих талантов. Но добавлял, что когда-нибудь всё равно придётся сделать выбор.
Как я его сделал? Очень просто. Я выбрал то, что доставляло мне самое сильное наслаждение. Это оказались не шахматы и не рисование. Это оказалась музыка.
Дирижёр
Сидеть в одиночестве за фортепиано и сочинять музыку – это счастье. В это время я думаю о других людях, пишу и дирижирую одновременно. Я очень чётко представляю себе, как должна исполняться эта музыка. Чего она от меня хочет. Как она должна прозвучать. При этом я понимаю, что ей никогда не прозвучать дважды, потому что дважды сыграть одно и то же невозможно.
Исполнение всегда уникально. Оно зависит от множества факторов – от акустики зала, от оркестра, от публики, от их взаимодействия, от чувствительности дирижёра. Даже от его взгляда, от того, как он смотрит на музыкантов. Союз дирижёра с оркестром – что-то вроде любовного акта. Метафизического, конечно.
Вы к нему очень долго готовитесь – ведь нужно достичь высокой поэзии! Волшебства. Нужно донести свою эмоцию, заразить ею оркестр, но при этом нельзя ошибиться даже на десятую долю секунды. Одна ошибка – и всё, конец. Вся огромная энергия, вся магия, настроение, контакт с залом – всё летит в тартарары. Даже удивительно, но всю тонкую и сложную работу способна погубить малейшая деталь.
Мама
Моя мама – совершенно очаровательная женщина, это её главное свойство. Она так и осталась для своих четверых сыновей и мужа загадкой. Таинственным персонажем.
Родители познакомились, когда она работала в секретариате Демократической партии, и отец, как только её увидел, решил, что женится на этой девушке и уведёт её с работы. Так и случилось.
Она, с одной стороны, очень преданна мужу, а с другой – не всегда поступала в соответствии с его требованиями. Например, однажды, в тайне от отца она повела нас с младшим братом Джованни – мне тогда было лет семь – в студию игры на гитаре…
Но все музыканты Рима знали Эннио Морриконе! Многие работали с ним, многие мечтали об этом, но при этом все они весьма опасались его характера… В общем, наш учитель струсил и «сдал» нас. С тех пор о гитаре можно было не заикаться. Конечно, я тоже побаивался отца, он по-настоящему великий музыкант, у него непростой и очень закрытый характер.
Но мне так хотелось музыки, а она была на замке! Клавиатура его фортепиано запиралась, и однажды, воспользовавшись его отсутствием, я попытался открыть крышку, но повернул ключ не в ту сторону, сломал замок и повредил деревянную обшивку. Хотел скрыть следы преступления, взял кисточку и попробовал замазать всё краской – вышло только хуже!
Конечно, я пошёл к маме. Она знала мою тайную страсть и хотела, чтобы я стал музыкантом. Спасибо небу, ей удалось всё уладить. Но на инструменте до сих пор сохранились следы взлома.
Музыка
Музыка – это новый ритм времени. Она сама создаёт другое время. Каждое музыкальное событие связано с моментом, который ей предшествовал, настоящим и тем, что будет после. Это как в гегелевской триаде – тезис-антитезис-синтез.
Слушая её, сочиняя, ты оказываешься в совершенно новом времени-месте. В таком, которое развивает воображение, но отрывает тебя от земли. Данте говорил, что существование человека не может быть фактом только животной жизни.
Музыка дарит состояние высшего бытия, но очень непросто сделать так, чтобы публика сошла с ума и потеряла чувство реальности. Музыканту для этого надо очень много читать, знать и уметь. Никогда не быть довольным собой. Рано вставать, жить жизнью, полной событий и чувств, и всё время задавать себе вопрос «почему?».
Свобода
Ты свободен только когда знаешь, что в мире очень много правил. Ценностей, законов, запретов, того, что делать нельзя. Там, где нет правил, не существует свободы. Так устроен космос. Вселенная – это нечто прекрасное, и живёт она по законам прекрасного. Настоящая музыка – это порядок, гармония, рационализм, чистота.
Но у любого порядка есть несколько уровней.
Когда я закончил консерваторию, у меня вдруг возникло чувство, что правил, знаний и умений недостаточно. Что этого очень мало. И что правила всегда грустны. Я открыл тогда партитуры Монтеверди, стал их изучать, читать о нём.
Он абсолютный гений, но его современники, теоретики музыки считали его недоучкой. Его буквально атаковали схоласты: «Так нельзя! Так не пишут! Это ошибка, и здесь тоже ошибка!» Есть общепринятые правила, а есть более глубокие. Те, что понимают и устанавливают гении. И Бетховен, когда сочинял свой собственный кодекс правил, он не баловался, нет. Не буянил, не бастовал, не отстаивал свободу. Просто создавал другой канон. Другие правила.
Судьба
Судьба существует, а мы, живя, просто открываем её существование. Есть нити судьбы, они связывают нас с небом, мы по ним движемся, но движемся сами. Жизнь не предопределена детально, во всех подробностях, но в ней непременно есть указание на твою миссию. Моменты важного выбора – это и есть узлы судьбы. Парадокс в том, что судьба совсем не отменяет ни выбора, ни свободы, ни ответственности. Всё равно ты решаешь, думаешь, преодолеваешь, отвечаешь за свой путь сам.
Удача
Я очень везучий человек. У меня даже мечты нет, потому что все они сбылись. Мне повезло с семьёй, повезло родиться в Риме. Я оказался очень хорошо подготовлен к делу своей жизни. У меня есть прекрасная невеста по имени Новелла. У меня получилось сделать всё, что я хотел и хочу – писать и исполнять музыку. Я думаю, для этого я и родился на свет. Ведь музыка меняет мир, а он в этом нуждается.
фото: Пресс-служба ГОСУДАРСТВЕННОГО КРЕМЛЕВСКОГО ДВОРЦА
