Радио "Стори FM"
Тамара Апенченко: Свидетель Космоса

Тамара Апенченко: Свидетель Космоса

Автор: Ольга Анжело

Сегодня 12 апреля, День космонавтики. Тамара Апенченко, о которой рассказал ее муж, Юрий Апенченко, была первой журналисткой, писавшей о космосе. Ее публикации вышли первыми В МИРЕ, прямо с Байконура. Работали они вместе с мужем - тоже первопроходцем «космической» темы. 

Так получилось, что одной семьей оказались двое – из небольшого в общем-то числа – «космических» корреспондентов: Юрий Апенченко и его жена Тамара (подписывавшая свои репортажи именем дочери: Ольга Апенченко). Юрий Апенченко в конце 60-х был разъездным корреспондентом «Правды» и отправлял материалы из ЦУПа, подмосковного Калининграда (теперь Королева) и с космодрома Байконур, имея в кармане красную корочку главного печатного органа страны. А жена его зашла в эту тему не с парадного крыльца. Чтобы писать о космосе, Тамара уволилась из «Комсомолки» и поступила в отряд космонавтов (тогда и космонавтов-то никаких не было!) еще до полета Гагарина, где и служила то ли лаборанткой, то ли полотером: днями – а вечерами писала дневник. Втайне от редакции – но «Комсомолка» первой напечатала репортажи со стартовой площадки. Об этом всем, о непростом пути в журналистику, о настоящей журналистике и настоящих людях рассказывает Юрий Апенченко в очерке, посвященном жене, коллеге, профессионалу и просто владимирской «девчонке со Студеной горы». 


Юрий Апенченко:

Девчонка с улицы Студеная Гора

Юрий Гагарин
Тамара Апенченко

Я долго удивлялся: почему улицу во Владимире, где она выросла, назвали Пушкинской? Крутой короткий спуск от поворота, по одну сторону сплошная кирпичная заводская стена, по другую – несколько, не больше десятка, ветхих двухэтажных домов, полукупеческих, полумещанских, с низенькими скамейками возле дощатых ворот и сонными дворнягами у калиток.

Но вот – Пушкинская. А все, наверное, просто. К тридцатым годам прошлого века от губернской стати Владимира ничего не осталось: соборы стояли заброшенные, грозный централ обегали стороной, тракторный завод еще не выстроили. Такой историко-архитектурный закуток промышленной Ивановской области. Главные улицы разобрали под революционные названия – Губернской дали имя Третьего Интернационала. Даже улица Сунь Ят Сена появилась (и есть), трогательно пересекалась с Задним Боровком.

А вот Пушкину ничего не досталось, и к 1937 году, столетию гибели, отвели всенародно помянутому поэту крутой спуск на подъезде к Золотым воротам. Я однажды высказал свою догадку Тамаре. Она засмеялась и спросила: «А знаешь, как раньше-то улица называлась? Студеная Гора». Она была девчонкой со Студеной Горы.

Детство ей выпало военное, сиротское, полуподвальное. Но должен сказать при этом, что горьким словом она ни разу на моей памяти его не помянула. Во-первых, потому что плакаться вообще не любила, а главное – оттого, что с самых ранних лет уверовала: если человек крепко хочет чего-то в жизни добиться, то добьется непременно – только не робей, не отступай, не сдавайся. Среди старых ее фотографий особенно много снимков с лыжни, так и вижу ее, упорно преодолевающей изнеможение, километр за километром приближающейся к финишу. Рассказывала, что к окончанию школы ей прочили спортивную карьеру, но она выбрала журналистику.

Это, впрочем, тоже отдельный сюжет.

Как нынешние молодые люди приходят к журналистской профессии? Точат перья в школьных стенгазетах, пишут двадцатистрочные заметки в местную печать, готовятся к экзамену на журфак – благо теперь их много. Тогда было иначе, журфаков не существовало вообще (первый открылся в МГУ в 1952 году), а отделения имелись на филфаках в том же МГУ, Ленинграде, Свердловске и Киеве. Кажется, всё. И поступить туда было очень трудно: конкурс порядка двадцати человек на место – чистая лотерея.

Она выбрала иной путь. По видимости простой, но одолевали его немногие. Пришла в областную газету «Призыв» и сказала: «Я хочу у вас работать». Ей ответили: «Попробуй».

Должен отметить, что вариант этот в ходу и по сей день. Ни один уважающий профессию редактор дерзкого новичка с порога не прогонит, если тот, конечно, сразу же не начнет канючить: «А что мне завтра делать?.. Дайте задание» - и т.д. Ты пришел работать – посмотрим, на что ты способен. Через три года подпись «Тамара Кутузова» стала на полосе привычной, ее скоро зачислили в штат редакции, и начальство без особой охоты отпустило ее учиться в Москву.

На факультете она училась курсом старше меня. Странно вспомнить, но почти до самого выпуска мы были практически не знакомы, так - «здравствуйте - до свиданья». Хотя объяснить эту странность легко: с лекций Тамара убегала в редакцию, в «Комсомолку», где к окончанию учебы стала вполне своим человеком – на нее оттуда пришел в университет запрос.

Диплом мы защищали одновременно, хотя дипломы были разного свойства. В 1956-м, после ХХ съезда КПСС, закрывшего гулаговскую эпоху отечественной истории, Тамара отправилась в командировку на Колыму – с первым эшелоном добровольных поселенцев, и там на несколько месяцев застряла. Человек она была любознательный и рисковый: раз уж забралась так далеко, все надо посмотреть. Двинула на Чукотку, в Уэлен к пограничникам, там на десять минут опоздала к обратному рейсу, а после этого на месяц запуржило – не выбраться. Пришлось брать академический отпуск, в итоге которого и появился «диплом» - очерки и репортажи с Колымы и Чукотки.

Наша совместная жизнь тоже начиналась не вполне обычно. Я уехал после МГУ на Сахалин. Она в конце 1957-го полетела от своей газеты на Камчатку – с первым рейсом ТУ-104. Позвонила мне из Петропавловска: «Я, между прочим, по соседству». – «Прилетай в гости». Залетела на три дня – в Углегорске расписались и сыграли свадьбу. Съехались в Москве на следующий год. Она жила в общежитии ЦК комсомола, у меня – формальная прописка в квартире родственников, жилье снимали. Комнату ей дали в трехкомнатной квартире, где кроме нас жили замглавного «Комсомолки» Камиль Деветьяров с женой и двумя детьми и знаменитый фельетонист Илья Шатуновский с четырьмя домочадцами – всего шестнадцать душ. Трудовой день сменялся рабочей ночью.
Тамару перевели работать в отдел писем. Что ее никоим образом не устраивало. Днем она выискивала темы для своих репортажей и носилась по Москве. А вечером приносила с собой полмешка писем читателей, требующих ответа. Ночью мы разбирали их на кухне. Она сражалась за свое журналистское имя с безоглядной решительностью, иногда казалось – с отчаяньем. Жизнь представлялась ей несправедливой. Ну да – семья, ну да – малый ребенок, и что же? «Я им еще докажу!» Им – это всем. И себе тоже. Ее «космический» псевдоним – Ольга Апенченко – не только память этой борьбы с обстоятельствами, но и знак этой победы. Доказала.

Тут мы подходим к главной теме не столько моих заметок о близком человеке, сколько о смысле и цене главного дела жизни вообще. Как она, Тамара, его понимала. Со временем она стала разносторонним журналистом. Оставив, в силу житейских причин, смолоду любимое репортерство, много и интересно писала о науке, особенно о медицине, дружила с профессором В.В. Виноградовым и его учениками, с биохимиками. Смело бралась защищать многочисленных «униженных и оскорбленных», у нас то и дело селились ее подопечные – она водила их по судам и в прокуратуру, в приемные важных начальников. Это иногда вызывало раздражение и даже семейные раздоры.

Но был круг интересов, куда посторонним вход был строго воспрещен. Да и не посторонним тоже. Космос. История первых полетов. Труды и судьба Королева. То, что называют практической космонавтикой. Это дело осталось главным в ее жизни, потому что с самого начала было не только родом ее занятий, работой, но стало частью личной судьбы, а судьба складывалась непросто.
Живая память – достаточно ненадежный инструмент, с годами стирается, но, насколько помню, разговоры о космическом полете человека в нашем доме начались в самом конце 50-х. Тамара зачастила в разные научные институты, на стенке в комнате появились фотографии Белки, Стрелки, Чернушки и прочих подопытных собачонок.

А потом вдруг – бац: «Я ухожу из газеты». И – для успокоения: «Временно». Что? Как? Почему? Дело семейное, под большим секретом кратко объяснила: при содействии Е.А. Фурцевой (тогда весьма влиятельной фигуры в сонме вождей) и генерала (а потом и маршала) Ф.А. Агальцова допущена работать с группой молодых летчиков, которых отбирают для полета на ракете. Кем работать? Не все ли равно! Лаборанткой, уборщицей, полотером… Надолго ли? Неизвестно, до полета. Что значит – работать с группой? Неизвестно, время покажет. Что говорят в редакции? А в редакции об этом говорить нельзя…

Так это все началось. Жили мы на развилке Каширки и Варшавки, метро там тогда не было. Ездила Тамара сперва куда-то в район Сокола, потом – на место нынешнего Звездного городка и куда нужно – на тренировки. Каждый день возвращалась домой поздно и сразу садилась за дневник – это железно, без пропусков.

Первая запись датирована 19 сентября 1960 года. «Тринадцатое число стало последнее время для меня вдруг счастливым. Вот уже в который раз мне везет в этот день. Но тринадцатого сентября было необыкновенное везение: мне подписали приказ на книгу! Это был удивительный день. Я опять как всегда прождала долго-долго. И вот явился наконец-то он, Карпов – совсем не старый, как я представляла, полковник, который чувствует, что на него смотрят». (Для несведущих: полковник Е.А.Карпов – первый руководитель подготовки космонавтов, слово «центра» осторожно пропускаю, центра, кажется, формально еще не было.)

Печатный корпус дневника – 198 страниц на машинке через один интервал плюс рукописная тетрадь, добавленная позднее. На последней странице запись от 8 марта 1961 года: «А вчера, оказывается, было второе занятие, когда ходили с рацией, наверное, Гера, Валерка, Андрей, Гришка. Ах, как я ругаю этого К-ва, из-за дурости которого я должна все восстанавливать и упускать настоящие события – вот вчера, например, я сидела в «шарике», а в это время те люди, которые мне нужны, работали в лесу. Но теперь, кажется, кончилось и я могу каждый день быть там, где хочу, где нужно, с ними. Еще предстоят два самых интересных занятия, вообще в ближайшие дни – в командировку, а там надо садиться писать. Завтра во что бы то ни стало надо добиться – пусть В.Я. убедится, что надо мне быть Там!…Вот тогда я дам самый классический репортаж! Да, фитиль был бы многим. Даже Алеше. Но об этом ладно…»

«Быть Там» - с большой буквы! – это, понятно, на космодроме. Она полетела туда первой из журналистов. Репортажи, что и говорить, получились классные. Фитиль всем, «даже Алеше», то есть Алексею Ивановичу Аджубею, тогда главному редактору «Известий». Уж ему-то всюду был ход, но единственной газетой, вышедшей с «Репортажами со стартовой площадки», оказалась «Комсомолка». Тамара писала их, запертая на ключ в кабинете главного редактора, ей даже еду туда доставляли. Цензура пребывала в растерянности, и публикации шли одна за другой, пока не приумолкли фанфары и жизнь не вошла в обычную колею. Тогда выяснилось, что «фитиль» понравился не всем. Мой добрый знакомый и коллега (в последующие годы) Н.Н. Денисов, редактор военного отдела «Правды», печатно обозвал репортажи «отрыжкой желтой прессы», погоней за сенсацией.

Но горше всех обидела Тамару родная «Комсомолка». Ей, разумеется, предложили вернуться в редакцию. Но – в отдел писем, откуда она сбежала. Она страшно обиделась и перешла работать в ТАСС.

Тут, пожалуй, стоит подбить промежуточные итоги.

Говорят, великий музыкант Иегуди Менухин на вопрос о том, как он относится к Ойстраху, сходу ответил: «Вторая скрипка мира».
«А первая?» - естественно, переспросили его.
«А первых, как всегда, много», - заключил он.

В каждой шутке только доля шутки. Может быть, в искусстве претензия на первенство и в самом деле неуместна.

В практическом деле первый есть всегда. Первых космонавтов было много, целый отряд, где работала Тамара, и хотя не все они дошли до старта, все равно остались первыми. Но самый первый один – Гагарин. Первых космических журналистов тоже было немало, со многими я дружил и дружу. Но будем справедливы. Первой, кто ценой невероятного упорства пробилась в гагаринский отряд, день за днем отслеживала историческое действо подготовки космического полета, написала о нем предметные репортажи и книжку, - первой была молодая газетчица, корреспондент «Комсомольской правды» Тамара Кутузова, она же Ольга Апенченко, она же Апенченко Тамара Владимировна. Это – факт.

Газета – непрочная материя. Ее успех был мало замечен, скупо оценен, а потом и вообще забыт. Но я точно знаю: она навсегда сохранила счастливое чувство сопричастности к великому начинанию, чувство глубоко личное: ведь это она сидела в «шарике» за месяц до того, как его назвали «Востоком», она ходила с Гагариным на тренировки, она слушала, как Титов в сурдобарокамере читает «Евгения Онегина». И это персональное участие в первом акте выхода человека на космическую сцену с годами обрело гораздо большее значение, чем попутные невзгоды: затруднения с публикациями, укоры в необъективном отношении к действующим лицам, отчуждение от текущей журналистики…

В ТАСС она проработала недолго. Однажды на каком-то заседании в Академии Наук ее подозвал С.П. Королев (к тому времени она успела подготовить две беседы с ним, безымянно – с Главным Конструктором, так тогда было заведено, по имени его называли только «Голос Америки» и «БиБиСи») и спросил: «Как дела, желтая пресса? Вы всерьез собираетесь заниматься космонавтикой?» Она ответила, что всерьез. Тогда он позвал ее работать в отдел научно-технической информации (ОНТИ) и она тут же согласилась. Признаться, я долго отговаривал ее. ОНТИ закрытого предприятия мало гармонировал с ее вольной журналистской выучкой, да и с характером тоже. Она твердила одно: «Это простейший способ собрать материал для книги о Королеве. Я хочу ее написать».
В ОНТИ ее особо занимали две темы: история ГИРДа и подготовка к гагаринскому старту. Почему? Думаю, ответ очевиден. И там, и там в центре событий стоял ее Главный Герой. Помню, вернувшись от кого-то из старых гирдовцев, она рассказывала мне, как когда-то к ним привезли станок, а он не пролезал ни в двери, ни в окна. «И что тогда, ты думаешь, сделал Королев? Он приказал сломать стену! Понимаешь – сломать стену. В этом он весь!»

Неприятности она накликала сама. Летом 1963 года поехала в отпуск во Владимир. Незадолго до этого в космос слетали «Восток-5» и «Восток-6» (Валерий Быковский и Валентина Терешкова). Старые друзья из «Призыва» уговорили Тамару сесть за документальную повесть. 11 августа публикация была начата, через неделю продолжена (клишированный заголовок с рисунком, девичья фамилия автора – собственного автора газеты), а еще через несколько дней грянул оглушительный скандал. По шапке получили и заказчик, и цензура, но более всего пострадала Тамара. В Москве рассыпали набор второй книги о Гагарине (насколько помню, в издательстве «Советская Россия»), а на предприятии категорически запретили что-либо публиковать без специального разрешения. Недоволен был и Сергей Павлович, своеволия он не одобрял, да и режим был строгий. Но с работы не уволил. И даже, как уверяла Тамара, в душе сочувствовал. Сомневаюсь. Однажды она сказала ему: «Я все равно о вас напишу». Он досадливо махнул рукой и промолвил: «Вас не переделаешь». Это правда. Человек она была настойчивый, как говаривала ее матушка: «Если уж что задумала, непременно исполнит».

Вскоре после смерти Сергея Павловича она написала о нем очерк – 34 страницы машинописного текста. Название – «Человек, который вывел людей в космос». Преемник Королева Василий Павлович Мишин отдал приказ по предприятию «О назначении экспертной комиссии по очерку т. Апенченко Т.В.» Мне кажется, приказ представляет несомненный исторический интерес, хотя бы для понимания, каково тогда работалось журналистам. Комиссии предписывалось руководствоваться тремя пунктами:
а) постановлением ЦК КПСС и СМ СССР от 14.02.1963 г. N 208- 76 «Об установлении перечня сведений, подлежащих засекречиванию по Госкомитету»,
б) перечнем сведений, допущенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению, введенному Главлитом 18 января 1965 года,
в) указаниями о порядке подготовки к опубликованию сведений о научно-технических достижениях СССР, которые могут быть признаны изобретениями или открытиями.

Никаких секретов очерк, разумеется, не содержал – даже применительно к тем суровым временам и нравам. Комиссия дала разрешение на публикацию. Оставалось получить еще одну визу –частного, так сказать, характера, тем не менее – обязательную.

И вот передо мной два идентичных экземпляра рукописи. На одном экземпляре резолюция «Против опубликования не возражаю», на другом «Против публикации рукописи в таком виде – возражаю». Подпись под тем и другим заключением одна и та же. Очерк остался в архиве. Вот и ломай стену…

Книгу о Королеве Тамара все же написала. Правда, не ту, о которой мечтала смолоду – всеобъемлющую, всеохватную. А небольшую – о юности Сергея Павловича. Но хорошую и, что немаловажно, одну из первых. В заметке о Королеве в БСЭ она упомянута в кратком ряду вышедших к тому времени публикаций. Материал собирала на юге, в Одессе, где разыскала едва ли не всех, живых к тому времени, одноклассников Королева, его школьного учителя и летчика, который первым поднял Королева в небо. Открыла в архивах обширный слой неизвестных документов, вошедших с ее легкой руки в широкое обращение. Несколько лет подряд 12 апреля по радио передавали пьесу, поставленную по этой книге. 

Мне кажется, с годами журналиста в ней победил историк, собиратель. Работая в Мемориальном музее космонавтики, она продолжала пополнять собрание свидетельств непосредственных участников космической эпопеи – от первых гирдовских стартов в Нахабино до последних королевских запусков с Байконура. С громоздким магнитофоном она обошла сотни людей. Бобины с пленкой заполнили неподъемную картонную коробку. Больше десяти лет они лежат у меня на антресолях. Мемориальный музей космонавтики как будто бы готов перенести давно отзвучавшие голоса на современные носители информации, но дело что-то застопорилось, возможно, не без моей невольной вины.

В музее, к которому она была привязана, пожалуй, не меньше, чем к дому, должность ее называлась старший научный сотрудник. Но большую часть времени она занималась тем, что тогда называли пропагандой, а теперь - пиаром. Организовывала какие-то фантастические вечера в огромных залах, посвященные знаменательным космическим датам. С роскошными, и добавлю – бесплатными концертами при непременном участии героев недавних событий. Каждую весну собирала космонавтов на субботники к «Дому Королева» возле ВДНХ. Ездила с ними к Черному морю в пионерлагерь «Орленок», где, говорят, до сих пор ее вспоминают.

Однажды Тамара кричит мне от окна в кухне: «Смотри, смотри, Виктор поехал!» Какой Виктор, куда? Оказывается, не без ее участия, пустили по окружной дороге именную электричку «Виктор Пацаев».

Я иногда поругивал ее за излишнюю увлеченность «режиссерской», как тогда говорил, деятельностью. «Когда за книгу-то возьмешься?» - «Успею. Вот выйду на пенсию и возьмусь». Не успела…

Закрыв глаза, представляю ее маленькой девочкой, упрямо тянущей санки вверх по склону. Вниз-то – ух! - и вихрем, только снег в лицо. А попробуй-ка вскарабкаться к началу спуска. Но она все тянет и тянет свои санки. Крутая ей досталась улица. Студеная Гора.

На фото Юрий и Тамара Апенченко. Из личного архива автора.

Похожие публикации

  • Режиссёр своей судьбы
    Режиссёр своей судьбы
    Она сделала одну из самых успешных карьер в истории советского кино, обойдя все мыслимые идеологические рифы, не отвлекаясь на разрушительные кампании и компромиссы. Хотя исходные данные у неё были аховые: женщина, никому не родственница, не любовница и не жена. В профессиональной среде про её удачливость и неуязвимость слагались легенды. Кто-то, впрочем, полагал, что эти истории она сама же и придумывает, на худой конец – тонко режиссирует то, что рассказывают про неё другие…
  • Бег с препятствиями
    Бег с препятствиями
    Одни из самых радикальных диссидентов в русской истории не имели родного угла, переходя с места на место. Но, блуждая по многим дорогам, они в итоге вышли на любимую тропу всех бескомпромиссных борцов
  • Русские боги
    Русские боги
    Христианство  сумело выжечь из памяти русских языческих богов, но не смогло запретить создавать новых. Что говорят нам все эти перуны с велесами?