О Лиозновой вспоминает киновед и продюсер Вячеслав Шмыров, друживший с Татьяной Михайловной последние пятнадцать лет её жизни
– В 90-е я был главным редактором Студии Горького, где имел честь общаться с заслуженными ветеранами студии: Станиславом Ростоцким, Львом Кулиджановым, Вячеславом Тихоновым… И вот, наконец, я должен был встретиться с Татьяной Михайловной. Мне было назначено время визита. Тут случилось страшное: я неправильно рассчитал время пути от метро «Сокол» до лиозновской квартиры на улице Алабяна и опоздал. Что меня спасло: перед нашей встречей у Татьяны Михайловны брали интервью. Интервью она тогда давала редко, но именно с этой газетой дружила, поэтому согласилась. Всё шло прекрасно, и она даже решила показать корреспондентам какие-то памятные вещички, то есть буквально свои драгоценности… Корреспонденты уходят – а сумочки с драгоценностями нет! Потеряла, спрятала и забыла, а может, вообще украли? Волнение её было таково, что она… заснула. И во сне увидела, где же находится эта злосчастная «бальная сумочка», как она её называла. И тут появляюсь я. И всё это чудесное возвращение – памяти, сумочки, драгоценностей (кстати, не бог весть каких денег они стоили) – как бы упало на меня. С тех пор мы общались.
Сцена трогательная, какая-то очень лиозновская, будто из её фильмов. Говорят, Татьяне Михайловне было свойственно очень избирательное отношение к людям, какая-то своя, причудливая логика.
– Да, о её непростом характере ходили легенды. Каюсь, в своё время я бравировал нашим знакомством и пользовался случаем, чтобы сказать кому-то из актёров, кто у неё снимался: вот я дружу с Лиозновой, завтра иду в гости, передать от вас привет? Многие неподдельно пугались: передашь ей «приветик», а в ответ такое прилетит… Многие её боялись.
Поэтому она и не работала в кино с 1986 года – с ней не хотели связываться? Как она сама относилась к этому простою?
– Она не понимала, почему так. Хотя большая неудача её последнего произведения – телефильма «Конец света с последующим симпозиумом» – ею была воспринята вполне адекватно. Татьяна Михайловна долгое время жила с идеей перемонтировать это кино, пыталась и меня привлечь. Я посмотрел «Конец света» и честно сказал, что перемонтировать его невозможно.
В перестроечные 80-е произошло ещё одно болезненное для неё событие: в издательстве «Искусство» «рассыпали» её книгу, написанную в соавторстве с киноведом Ириной Шиловой. Это были очень живые рассказы о себе, о профессии. Потом уже моя коллега Татьяна Муштакова нашла ход в архив издательства, и нам удалось выцепить набор книги и – самое главное – архив фотографий, которые Лиознова отдала в «Искусство» и считала его безвозвратно потерянным.
В начале 90-х Татьяна Михайловна не смогла понять и оценить масштаб вымывания людей своего поколения, кинематографа той эпохи из новой жизни. Потом не вполне понимала, что конкретно в её наследии признано классикой. Может, какие-то вещи стала понимать лучше, общаясь с Александром Любимовым, когда их свела совместная работа над цветной версией «Семнадцати мгновений весны». А в годы перестройки… Она много сил отдала идее создать объединение музыкального фильма. В итоге оно было создано, но без её участия. А ведь музыкальное кино было её заветным делом, мечтой всей жизни! Ей нравились чистая игра, маски, мюзикл.
Карнавал? Недоиграла в юности, в детстве?
– Возможно. Знаете, а я ведь побывал в её родном доме, мы его нашли, он стоял (может, и теперь стоит) у самой железнодорожной насыпи, в Переяславском переулке. Вот это была её Москва. Там, в огромной коммунальной квартире, прошло её детство. Папа-инженер отвечал за сбор показаний всех счётчиков – это говорило о его огромном авторитете. Он погиб в Великую Отечественную, почти сразу, в 41-м. Перед уходом на фронт он фактически благословил Таню на то, чтобы «идти в артистки». А мама была совсем другая, она сомневалась в Танином выборе. Но Таня состоялась в профессии и в будущем удивительным образом сумела встроить маму в свою профессиональную жизнь. Каждое собрание на Студии Горького неизменно заканчивалось вопросом директора студии Григория Ивановича Бритикова: «Так, а что по этому поводу думает Ида Израилевна?» Причём послушать, что скажет Ида Израилевна, было весьма небесполезно!
Возвращаясь к теме музыкального кино… А вы знаете, что замысел «Трёх тополей» возник потому, что она хотела что-то сделать с песней «Опустела без тебя земля»? Ещё и рассказ Александра Борщаговского «Три тополя на Шаболовке», который лёг в основу этого фильма, не прочитала, а песня уже была. И Татьяне Михайловне почему-то было важно перенести её на экран.
Экранизация песни? Кажется, был такой жанр в истории немого кино. Экранизировали романсы. Зрители, особенно неграмотные, могли не читать титры – всё и так известно.
– Она видела родство романса и мелодрамы. Обожала песенники. Помню, как она взяла с собой в больничную палату именно песенник. Это были уже самые последние месяцы её жизни. Я пришёл её навестить, начал этот песенник читать. И обнаружил, что в романсе «Шумел камыш» целых двадцать семь, если не больше, эпизодов! Лиознова рассказала мне, что она со студентами ставила весь этот романс: если следовать куплет за куплетом, то получалась законченная мелодрама, целый сериал. Так они проходили этюдный период…
Ей, например, очень нравились Александр Цекало и Лолита Милявская – помните, кабаре-дуэт «Академия»? Говорила мне, что хотела бы с ними что-то поставить. Огромная любовь – Полунин. Он как-то дал интервью о своих мытарствах, сетовал, что нет театра. Лиознова решила, что может помочь. Позвонила своему другу Кобзону, она ему могла позвонить запросто, в любой момент. И тут надо знать, как она общалась: «Иосиф! Ты немедленно должен дать Полунину театр!» Кобзон: «Почему я должен – немедленно! – дать театр Полунину? Дорогая, учтите, я сейчас в Венгрии!»
Лучшим своим фильмом она всегда называла «Карнавал». Это было её осознанное, выношенное мнение. Какими бы сложными и трудными ни описывала свои отношения с Лиозновой Ирина Вадимовна Муравьёва, она была «её» актрисой. Лиознова не взялась бы за «Карнавал» без Муравьёвой. Даже Штирлиц, страшно представить, мог не быть Тихоновым. А Нина Соломатина из «Карнавала» другой быть не могла.
Мне Ирина Вадимовна однажды сказала: «Ну вот, она наконец-то поняла, почему она одна?» Я попытался объяснить, что у Лиозновой никогда не было иллюзий относительно себя и других, она всегда была готова отвечать за свои решения. Менять свои творческие решения ради отношений не могла.
Это про характер? Или про то, что она не доверила Муравьёвой исполнить песню «Позвони мне, позвони»?
– А это взаимосвязано. Это была всегдашняя позиция Лиозновой: мне лучше знать, что делать с результатами вашего труда. Написали Таривердиев и Рождественский гениальные песни – всё, ребята, отойдите. Я буду решать, кому и как все эти «В памяти моей идут грибные дожди» исполнять. Написали Дунаевский и Рождественский «Позвони мне, позвони», и всё пошло по новому кругу.
Ведь почему их союз с Таривердиевым дал трещину? А всё потому, что в споре с Юлианом Семёновым Таривердиев принял его сторону. А для неё это был вопрос принципиальный. До конца дней Лиознова жалела, что не вписала своё имя в титры «Семнадцати мгновений» в качестве соавтора сценария. Она же переделала первоисточник так, чтобы речь шла о неких кульминационных точках весны 1945-го. И лишила фильм книжной концовки романа.
Мне она рассказывала, что начала читать Семёнова с повести «Бриллианты для диктатуры пролетариата», которую ей присоветовали в студийной библиотеке. Когда она поняла, что хочет ставить «Семнадцать мгновений весны», то пошла в сценарный отдел студии, где выяснилось, что у них есть договор на «Бриллианты», а договор на «Семнадцать мгновений» – у «Ленфильма». Потом уже на «Ленфильме» экранизировали «Бриллианты» с Владимиром Ивашовым в роли молодого Штирлица, но тогда всё было наоборот. И что же? Лиознова заставила Семёнова забрать двухсерийный сценарий и вернуть аванс. Говорят, такое могла сделать только она.
Она перекроила в этой истории и другое. Её волновала психологическая достоверность. «Каждая женщина должна его любить, не помышляя об измене мужу» – так она определяла тип обаяния Штирлица.
Анти-Джеймс Бонд?
– Можно и так сказать. Она говорила, что не могла себе позволить показать Штирлица в трусах и майке. Невозможен напивающийся Штирлиц. Или – он вылезает из постели с женщиной. Все женщины, девушки, старушки его обожают, но он недостижим. Отсюда и образ Габи в исполнении Светличной: возможность есть… есть некая интрига… И фрау Заурих: он ведь и ей очень нравится, но по объективным обстоятельствам здесь романа нет. А есть некое рыцарственное отношение к женщине. Это образ матери, а Габи – «дочь»… Оттенки любви, так, видимо. При этом её всерьёз беспокоило: а вдруг зрители подумают, что Штирлиц «голубой»?..
«Голубой»! У Семёнова! Они там все нормальные советские парни, у всех за линией фронта надёжные молодые подруги... Встреча с женой в кафе «Элефант» – это и гениальная эротическая сцена-парадокс, вообще без секса. Но это и подлинно трагическая кульминация миссии Штирлица. Штирлиц знает больше всех о том, что происходит в СССР. Он знает, ЧТО ждёт его ТАМ. Эту правду про наших агентов, стёртых в лагерную пыль, Семёнов потом допишет в 90-е. А у Лиозновой это есть. Во взгляде Вячеслава Васильевича.
– Вы знаете, что после того, как была снята эта сцена, Юлиан Семёнов побежал писать и немедленно публиковать в «Неделе» свой новый рассказ? Рассказ, как бы канонизирующий не авторство этого эпизода, а то, что в нём было заложено… Профессиональное сообщество в споре Лиозновой и Семёнова встало на его сторону. В 1995 году я проводил в Киноцентре вечер, посвящённый юбилею «Семнадцати мгновений весны». По сути, это был творческий вечер Лиозновой: каждый мужчина-актёр, снявшийся в этом фильме, выходил на сцену с гвоздикой в руке и после своего выступления дарил её Татьяне Михайловне. И вот я вижу, что в зале – Аркадий Вайнер. И вдруг он прямо из зала просит слова. А наш формат не предполагал вопросов из зала. Но я же не могу отказать Вайнеру… И тут он начинает говорить, как бы от себя (но, понятно, не только от себя лично), что у фильма всё-таки был автор, не надо забывать, кто отец Штирлица… И это, напомню, 1995 год! Вот как долго тянулся след их конфликта. Хотя в 1973 году победил Семёнов, в титрах только его имя.
У Лиозновой была редкая способность оплодо-творить чужой замысел. Придуманный, сконструированный ею мир обрёл новую жизнь в сознании зрителей: мы искренне удивляемся тому, что все эти нацистские спецслужбы, СС и гестапо, были совсем по-другому устроены, по-другому одеты, сигареты эти не курили… Что там была другая ментальность и система отношений. Меня поражает, как «растащили» по другим фильмам её подбор актёров, а ведь многие, скажем прямо, поначалу считали тот или иной выбор не идеальным.
А что это за история с Бендером-Штирлицем? Накануне съёмок «Семнадцати мгновений» за Лиозновой начал ухаживать Арчил Гомиашвили, только снявшийся в «Двенадцати стульях» Гайдая. Он пробуется на главную роль...
– Если и сохранилось некое фотографическое свидетельство этих проб, то оно было сделано, дабы отвязаться.
...пробы идут долго, Тихонов, оказывается, был далеко не очевидным кандидатом номер один. Ухаживания нарастают, а в день итогового худсовета неудавшийся Максим Максимыч Бендер исчезает. Потом Лиознова рассказывала, что речь шла чуть ли не о женитьбе...
– Да. Испарился в тот самый день, когда Тихонов был утверждён на главную роль. Не думаю, что она действительно задумывалась об этом браке. Точно знаю, что Штирлицем она его не видела.
А ухаживал-то действительно красиво?
– У Лиозновой создалось впечатление, что в сговоре с Гомиашвили был чуть ли не весь кинематографический мир. Вот возвращается съёмочная группа из командировки, а на вокзале её встречает Гомиашвили с цветами и шампанским.
Дальше – больше. Однажды сделал то, что она считала недопустимым, то, что приравнивала к личному оскорблению: прервал её репетицию с другим актёром. Она работает, в дверь стучится ассистентка и сообщает: «Татьяна Михайловна, приехал Арчил, он приглашает нас всех на небольшой банкет в «Арагви». Её первым порывом было, конечно, послать к чёртовой матери. Но: «Я поняла, что рискую стать врагом всей группы». И вот вся группа едет в «Арагви» на автобусе…
Он арендовал автобус?
– Ему, видимо, дали студийный автобус. И вот тут начинается настоящая комедия. Кто-то говорит: «Мы ищем Штирлица, ищем, всё не найдём…» – «Да вот же он – наш Штирлиц!»
При этом я точно знаю, что она сама, Татьяна Михайловна, замуж не собиралась никогда. Ей это вообще было не нужно. Поэтому никакой серьёзной травмы этот сюжет ей нанести не мог по определению. А потом они нормально общались. Она могла ему позвонить, уже в 90-е, когда у Гомиашвили в Москве был ресторан, и попросить устроить на работу родственников своей украинской домработницы. Он к этому серьёзно относился, брал на работу, вообще помогал.
Насчёт «замуж – никогда» – смелая позиция. Нет, женщины, которые так думали, существовали всегда, но в СССР декларировать нечто подобное осмеливались очень немногие.
– Конечно, со временем ей стали намекать, что хорошо бы ПРАВИЛЬНО выйти замуж, и поклонник у неё появился соответствующий. Один из заместителей председателя Совмина. В тот момент Татьяна Михайловна решила снимать фильм по пьесе Александра Гельмана «Мы, нижеподписавшиеся». Лиозновой очень хотелось узнать мнение своего влиятельного поклонника. Они пошли во МХАТ, спектакль ему понравился (а всё было замечательно обставлено, их встречал лично Олег Николаевич Ефремов), но он сказал, что это ерунда, неправда, никто никогда вот так не будет подписывать пустые листы…
Давайте поясним для тех, кто фильма не видел: комиссия отказывается принять важный объект ввиду очевидных недочётов, что становится трагедией для диспетчера строительного управления. В надежде отыграть ситуацию назад он увязывается за комиссией в поезд, и ему удаётся вырвать подписи...
– И вот она задаёт своему поклоннику вопросы, идя по тексту. Вдруг: «А тебе это зачем нужно?» – «Я хочу это ставить». – «Ты что, с ума сошла?» Она считала очень важным – как человек, как гражданин своей страны, – чтобы именно эта тема, пьеса, эта общественная дискуссия, открытая Гельманом, вышла на новый уровень.
А брак расстроился.
– Он сделал предложение в форме, перед которой не устояла бы ни одна женщина. Его развели с женой. Он помчался к Лиозновой и чуть ли не с порога вынул паспорт, чуть ли не в дверной глазок сунул страницу с соответствующей отметкой. Мол, Татьяна, дело за тобой!
Но даже не это её остановило. Она вспоминала, что окончательно отвело брак… Они приехали к нему на государственную дачу. У него – три официальные домработницы, причём своим намётанным глазом Лиознова сразу заметила грязь по дальним углам. Там же работал целый коллектив, они не могли скоординировать свои действия. И – отдельная комната, «бельевая». Целая комната, где работник домашнего хозяйства только гладит бельё. Когда она всё это увидела, то сказала себе: «И чтобы я так жила?» А она всегда хотела быть с простыми людьми. Нет, не жить в нищете. А вот воистину – жить со своим народом. Как бы пафосно это ни звучало.
Встретила ли она вообще мужчину, ради которого могла пожертвовать своими успехами, что-то в себе поменять?
– Я понял так, что идеальных мужчин она встречала дважды. Сергей Аполлинариевич Герасимов, мастер её курса во ВГИКе. И Олег Николаевич Ефремов. Сразу скажу, что романов не было. Она прекрасно понимала: с иконами не живут…
К моменту знакомства с Лиозновой они оба были недостижимы, по совершенно заурядным бытовым обстоятельствам. И одновременно – очень даже «достижимы» для других женщин...
– То, что у их Мастера могли быть романы с её однокурсницами, воспринималось ею как данность. Скорее уж её восприятие Тамары Фёдоровны Макаровой было более критичным, я даже иногда ловил себя на мысли: «Она же ревнует!»
После «Молодой гвардии» (в окончательную версию фильма вошли сцены, поставленные Лиозновой), после красного диплома она попала на Студию Горького. Началась пресловутая кампания по борьбе с космополитизмом. Но знаете, что Лиознова запомнила? Не то, что в стране был антисемитизм. А то, что ребята из комитета комсомола студии её отстояли. Это были простые советские люди с их наивным восприятием жизни: космополиты – это что? Это что-то там, наверху, бушует непонятное. А это – наша Таня Лиознова. Мы её знаем.
В это время Татьяна случайно столкнулась с Тамарой Фёдоровной на студии. Та издали замахала руками: даже не думай, мы тебе ничем не можем помочь! Мы в опале. А что это было? Сведения о романе Герасимова с Мордюковой дошли до ЦК. Он поехал в её станицу к родным, просил руки… Принял для себя все решения.
И этот брак расстроился совсем не из-за ЦК, а благодаря вмешательству конкретного человека...
– …мамы Нонны Викторовны. Стоит только подивиться степени её мудрости. И тому, как важно было её слово для дочери. Потом всё изменилось. Герасимов позвал Лиознову ставить пьесу в Театр им. Вахтангова, она начала снимать на Студии Горького свой дебют «Память сердца» с Макаровой в главной роли, сценарий этого фильма был написан при участии Тамары Фёдоровны…
Это не ревность. Она перекладывала ответственность за некрасивые поступки с идеала на его жену. Не могла признать, что тот мечется и прогибается...
– Она мне рассказывала и такое. Во время работы над «Памятью сердца» Герасимов, один из руководителей студии и муж главной актрисы, должен был зайти в комнату, которую занимала в гостинице Лиознова (дело было в экспедиции). И вот он входит, а потом начинает принимать дикие, неестественные позы, приникая ухом к стене. Оказывается, Герасимову показалось, что всё это время по коридору шла, а потом, возможно, и зашла в соседнюю комнату артистка Барабанова. Была такая Мария Барабанова, травести, она сыграла в кино Кота в сапогах. Это же детская студия была. И вот эта Барабанова развязала несколько громких процессов о моральном облике студийных сотрудников. Видите как: великий человек, «сам» Герасимов, а считался с Котом в сапогах…
Можно ли сказать, что дружила Лиознова – по большому счёту – только с мужчинами?
– У неё был свой круг, своя компания, она складывалась годами. Станислав Ростоцкий, Роберт Рождественский, Иосиф Кобзон, Григорий Бритиков. Да, у неё была мужская компания. С кем она категорически не умела (и, в сущности, не хотела) общаться, так это с жёнами своих друзей и просто товарищей, коллег… Их реакция на упоминание её имени говорила мне о многом.
Что Лиознова ценила в мужчинах?
– Интеллект. И самоиронию. Для неё мужчина без самоиронии не существовал.
А чего она не прощала?
– Принуждения. И когда лезли в её сокровенное. В творчество.
фото: личный архив В. Шмырова
