Автор: Диляра Тасбулатова
«Дороге» Федерико Феллини исполнилось 70 лет: в далеком 1954-м состоялась шумная премьера, сопровождавшаяся …недовольством публики и шквалом негативных отзывов со стороны критиков, итальянских в первую очередь. Что, согласитесь, довольно странно: нет пророка в своем отечестве.
…Поразительно: а ведь в свое время я как раз слышала исключительно восторженные отзывы, причем со всех сторон – от зрителей и интеллектуалов, критиков и разнообразных интеллигентов. Но не только: от условных рабочих, продавщиц и асфальтоукладчиков – тоже. Я, кстати, не шучу и не иронизирую: «Дорога» универсальна и может любого повергнуть в состояние, близкое к экстазу. Причем до сих пор, а ведь с тех пор сколько воды утекло.
Правда, критические восторги раздавались лет этак 20-30, ну может даже 50 лет назад, но все же не 70, когда фильм только что вышел. То есть понадобилось время, чтобы его признали неувядаемым, как у нас любят говорить, шедевром. Как раз тот самый – редчайший – случай, когда «неувядаемость» не может быть поставлена под сомнение.
В каком-то смысле это даже не фильм, а явление искусства (если не «природы»), то есть нечто, что могло явиться будто без усилий конкретного человека, как бы само собой, равное скале, пейзажу, северному сиянию и уж не знаю, чему еще. Ну а из творений рук человеческих «Дорога», возможно, равна «Пьете» Микеланджело, Пятой симфонии Малера или «Реквиему» Моцарта: как говаривали советские критики, «значение этого явления невозможно переоценить».
Так и есть. Переоценить невозможно, сколько ни старайся. Скажем, великий критик Андре Базен (в отличие от соотечественников Феллини, сразу раскусивший «Дорогу» как явление, которому практически нет равных), так и сказал: что, дескать, кинематограф есть лишь средство для выражения свободной воли и духа Феллини – и более ничего. То есть в средние века это, может, могла бы быть фреска или скульптура, может, проза – не знаю, что еще, не появись на свете камеры и пленки, то есть так называемого искусства движущегося изображения. И здесь оно, таким образом – лишь подспорье, форма, при помощи которой можно выразить свой посыл – человечеству, не меньше. В этом – редчайшем – случае работает любое преувеличение.
"Дорога"
Другой вопрос – сопротивление материала, тяжелый «сопромат», с которым столкнулся маэстро Феллини. От нехватки финансов до навязывания другой актрисы на главную роль, он неверия в успех окружающих, технического несовершенства подручных средств, занятости Энтони Куинна и прочая, прочая. Читая об этом, сидишь и думаешь, как Феллини не сошел с ума: а он, оказывается, и сошел, доведя себя до тяжелейшей депрессии, из которой его вывел, причем не без труда, знаменитый психоаналитик.
Препон было столько, что даже читать об этом мучительно: причем главная «препона», как это ни странно, заключалась в личности самого автора, невыносимого, причем для самого себя, перфекциониста.
…Вообще-то это слово уже сильно затаскано: о ком бы ты ни писал, если это выдающийся режиссер, он, разумеется, перфекционист, кто же еще. То есть тот, кто сам ставит для себя же такие задачи, условия и цели, которые ему же ПОЧТИ не под силу. Но именно что почти: в конце концов, нарезая круги своего персонального ада и вовлекая в них окружающих, своей цели он все же достигает. Зная доподлинно, что нужно именно ему, как добиться совершенства и что для этого нужно делать: как ни странно, искусство режиссуры, как таковое, то есть техника (в широком смысле), в случае с Феллини ни при чем – или косвенно причем. Инструментарий, конечно, нужен (но он всегда был в его руках, это, в общем, особый человек, такие раз в тысячелетие рождаются), но не это здесь главное.
"Дорога"
Как, собственно, и сама идея, растворенная в духе фильма, неуловимом «спирите», тех самых эйдосах, разлитых в воздухе этой магической картины, каковые поначалу не почувствовали леволиберальные критики. Не поняв, что Джельсомина – и есть мировая душа, анима, способная не только пробудить в жестоком Зампано силу человечности, но и преобразовать окружающее. Не меньше. Жалкая идиотка, в клоунской фигурке которой, тихой улыбке, нелепых повадках полуребенка-полуженщины будто заключена самая суть мира, его мистическая красота, его смысл. И давно утерянный дух.
Недаром один продюсер, прочитав сценарий «Дороги» за пять лет до съемок (Феллини долго шел к своему проекту), сказал, что это великая литература, но никак не кино. «Ты не заработаешь на этом фильме ни гроша», – предупредил он своего приятеля. (Хм, как сказать, – «Дорога» получила 50 престижнейших наград и вошла в десятку лучших фильмов всех времен и народов).
"Дорога"
Так о чем там речь? (вопрос, понятно, смехотворный, фильм не просто широко известен, а тотально знаменит). Ну да, сюжет помнят все: блаженная, проданная грубому циркачу собственной мамашей, бродит с ним по дорогам Италии, ночуя в грузовике, который им обоим и стол, и дом; знакомится с канатоходцем Матто, «парящим в воздухе» человеком и потому ежедневно рискующим жизнью, который, первый в ее судьбе, скажет ей, что она существует, что она – не тень; затем в случайной драке ее хозяин и любовник, как бы муж, убивает Матто, чего она не может вынести, будто помешавшись; Зампано бросает ее, спящую, и через много лет узнаёт, что она вскоре после его ухода умерла… В финале, сидя на берегу моря, Зампано буквально воет, наконец прозрев и поняв, что если и было в его жизни что-то человеческое, так это Джельсомина. С ее чистотой, «блаженством», святостью ребенка, умением любить и прощать и невозможностью смириться с чужой смертью, – как гений, извините за это слово, эмпатии. Лучше, скажем так, – сострадания. Вселенского, не меньше.
"Дорога"
Вот, собственно, и все, как любил говорить Хармс: было бы из чего, кричали критики-марксисты, огород городить. Феллини, мол, предал идеалы неореализма, повествующего о тяжкой участи рабочего класса, его борьбе с капиталистами и пр. Раздавались и упреки в адрес покорности Джельсомины – ну, раз в компартию не вступает (и это не шутки, уверяю вас), не борется за лучшую долю и женское освобождение, повинуясь своему жестокосердному хозяину. Хорошо бы еще современных феминисток почитать в этой связи»: непременно ведь припечатают Зампано как абьюзера, а Джельсомину назовут жертвой вековых предрассудков. Кто бы спорил: он и есть «абьюзер» и «мизогин», а она – жертва. Кстати, я бы не стала придавать фельетонный оттенок своей заметке, если бы конфликт между критическим сообществом и маэстро Феллини не возник бы как раз на этой зыбкой почве. Зыбкой, потому что люди постоянно балансируют между собственной тупостью и трендами, а для дурака оседлать идею, любую причем, всего проще.
"Дорога"
Режиссерский сценарий (скорее, посекундная запись фильма) составлял 600 страниц без малого (!). Было тщательно зафиксировано всё, что только можно, любой поворот головы персонажа, композиция каждого кадра. Несмотря на ограниченность в средствах, Феллини снимал один и тот же эпизод до бесконечности, добиваясь …а вот чего добиваясь, затрудняюсь сказать. Затруднялись и участники процесса: чем отличался один дубль от другого, не понимал никто, даже сама Джульетта Мазина, великий камертон, живое воплощение духа искусства.
"Дорога"
Она, бывало, плакала: муж относился к ней еще требовательнее, чем к остальным, без конца мучая своими непомерными и часто непонятными требованиями. Вообще их союз (если не впадать в умиление женских журналов) был уникальным по своей природе: ее слух и, как говорится, всё ее существо улавливало мельчайшие эманации поставленной перед ней сложнейшей задачи; впрочем, словами это объяснить нельзя. Он сам говорил, что только Марчелло (Мастроянни) и Джульетта могут услышать приближающийся гул (не вселенной ли? – мне порой страшно), исходящий откуда-то из-под земли, чтобы передать его своей игрой. Войти, так сказать, в ауру особого священнодействия. Недаром знаменитая улыбка Кабирии из другого феллиниевского фильма, эта завораживающая смесь отчаяния и надежды, стала эмблемой не только величия кино, но и примером величия и необъятности человеческой души.
"Дорога"
Как и взгляд Джельсомины, чья невинность обезоруживает вас точно так же, как взгляд щенка или котенка: Феллини сам говорил, что у его жены взгляд потерявшейся собачки.
За этой величайшей невинностью стоит, ни больше ни меньше, образ мира – в этом случае не в слове, как писал Пастернак, явленный,– а во взгляде Джульетты Мазины, преображенном камерой величайшего из величайших художников.
фото: kinopoisk.ru
