Улыбка Кабирии

Для начала – немного арифметики. Джульетта Мазина, одна из величайших актрис ХХ века, которой восхищался не кто иной, как сам Чаплин, сыграла в двадцати семи фильмах.

Из них лишь четыре можно назвать значительными, достойными упоминания. Семь, снятых самим Феллини, с которым Мазина прожила ровно полвека, - выдающимися. Два из этих семи – «Дорогу» и «Ночи Кабирии» - величайшими шедеврами.

И хотя Мазину будут помнить всегда, и в пантеон избранных она вошла легко и играючи, до слез обидно, что за свою длинную творческую жизнь эта уникальная актриса сыграла так мало, почти все время находясь в простое.

Причем по собственной воле: Мазина отвергала лестные предложения, отказывалась от астрономических гонораров, не захотела подписать выгоднейший контракт с Голливудом.

Еще бы: после «Ночей Кабирии» любой сценарий, даже написанный Антониони, казался ей мелким, а роль – проходной. Парадоксальная судьба: другие актеры постепенно набирают силу, оттачивают мастерство, изо всех сил стараясь попасться на глаза хорошему режиссеру; Джульетта Мазина в самом начале своего пути взяла такую недосягаемую ноту, поднялась на столь головокружительную вершину, что сочла бы опуститься хотя бы на миллиметр ниже унижением профессии. 

Ко всему прочему, когда речь идет о Феллини, отсчет идет отнюдь не на миллиметры; от других режиссеров – даже от Антониони, не говоря уже о прочих, – его отделяет пропасть.

…Когда они встретились – юный, безобразно худой паренек, пописывающий скетчи и подрабатывающий в женских журнальчиках, и уже известная радиожурналистка и театральная актриса, между ними, как простодушно пишут в женских журналах, мгновенно «пробежала искра». Ее обаяние «клоуна» в девичьем обличье, чарующая, искренняя, а не деланная, как это бывает у патентованных красавиц, улыбка, ее шарм, открытость, женственность, интеллигентность в сочетании с бесшабашностью, ее незаурядный ум сразу же подкупили Федерико; и это притом, что он был ценителем «средиземнорской» красоты в духе Кардинале, а Мазина красавицей не была. 

Итальянцы до сих пор обожествляют эту пару – эталонный образец величия адриатического духа, двух выдающихся представителей нации, уникальную актрису и гениального режиссера, клоунессу и «циркача», которые подстегивали друг друга, стимулируя на создание очередного шедевра.

Говорят, Феллини советовался с женой по каждому пустяку, звоня прямо со съемочной площадки и нервничая, если она не могла присутствовать на съемках. Говорят также, что она понимала его как никто – особенно тогда, когда Феллини прямо на ходу сочинял свои байки. Известно, что Феллини, довольно, как выяснилось, скрытный, всегда прятался за своеобразной завесой, за образ, придумывая себе и биографию, и многое другое: врал, что был нерадивым учеником в школе (на самом деле учился прилежно), что сбежал из дому с циркачами (и в помине не было), кичился своей «необразованностью» (тоже вранье – все, что нужно, он прочел и очень внимательно, человеком он был образованным) и так далее и тому подобное.

Так вот, Мазина никогда не опровергала его – она не принадлежала к числу нудных педанток, во всем доискивающихся «истины». Довольно резкая, она никогда не сказала бы ему – что ты, мол, врешь, всё было не совсем так или совсем не так. Если вообще было. 

Дело в том, что оба они жили в несколько ином мире, нежели мы, обыватели: нам, простым смертным, даже сложно представить, куда может завести воображение гения, снедающие его мысле-образы, само направление его фантазии. Тут дело даже не в романтизации выдающихся людей, слегка отдающей девичьей восторженностью, а в очень сложном конгломерате такого рода людей: это как две планеты, которые, соприкоснувшись и ударившись друг о друга, могут взорваться до полного взаимного уничтожения. По этой же причине трудно представить себе, скажем, женатого Кафку, а метания Толстого и его бесконечные скандалы с женой, особенно на склоне лет, отражают сложность сосуществования с человеком такого масштаба, с исполином. 

У Феллини с Мазиной тоже всё было далеко не просто.

Феллини, как человек, остро чувствующий красоту, и женскую в том числе, прославился своими многочисленными романами, о которых он просто не мог молчать. Удивительно, что свои похождения он не скрывал и от жены; более того – она первой узнавала о них, преданная конфидентка, вынужденная выслушивать исповеди своего мужа.

Но кое в чем и она не давала ему спуску: даже в бытовом, а не только в «высоком» смысле, их отношения, вопреки бытующей в Италии легенде, были далеки от идеальных. Говорят, Мазина нарочно курила при Федерико, не переносившем табачного дыма, яростно спорила с ним по важным, концептуальным вопросам (при этом, как было уже сказано выше, не обращая внимания на его полудетское «вранье») и порой спорила с ним до хрипоты.

Вообще в их тандеме было немало парадоксов. И один из них - самый болезненный: Феллини, раскрывший ее потенциал великой актрисы и настоявший на ее участии в «Дороге», в то же время невольно закрыл ей путь к карьере: актриса ее уровня могла бы сниматься гораздо больше.

Отголоски их непростых отношений видны во многих картинах Феллини: и в «Восьми с половиной», где Гуидо, alter ego режиссера в исполнении Мастроянни, все время ищет забвения в объятиях красивых женщин, и даже в «Дороге», где кроткую Джельсомину, эту «мировую душу», третирует жестокий Дзампано. Но более всего - в «Джульетте и духах», фильму, где Феллини пытался раскрыть внутренний мир стареющей женщины, бесконечно одинокой и снедаемой ревностью.

Сама Мазина отвергала эту концепцию, с блеском парируя, что, мол, комплексы и фобии главной героини фильма скорее отражают комплексы и фобии самого Феллини - в гораздо большей степени, нежели ее собственные.

В это же время, когда фильм вышел на экраны, было опубликовано откровенное интервью Мазины, данное ей критику Туллио Кедзихо, где она прямо заявляла, что муж «нетерпелив и своевластен с нею», что и она имеет право на собственное мнение. Кстати говоря, Мазина презирала свой персонаж из «Джульетты и духов», не соглашаясь с феллиниевской трактовкой героини, смиренной и робкой: «Я бы ему голову размозжила, не дала бы спокойно улизнуть от меня».

Впрочем, повторюсь, отношения людей такого полета, конгениальных друг другу, не могут быть совершенно идиллическими.

С другой стороны, итальянцы, воздвигнувшие эту пару на постамент, по-своему правы: от Феллини и Мазины остались великие произведения искусства, а из какого сора они выросли – по большому счету не наше дело.

Ко всему прочему, эти самые великие произведения, судя по всему, могли появиться из магмы сложнейших отношений притяжения-отталкивания; при всем раздражении, которое они порой испытывали друг другу, их притягивало как магнитом.

Драма Джульетты Мазины стала одновременно и ее триумфом: едва начав нащупывать свой путь, отличный от мужского, она повстречала самого необычного человека, которого можно только вообразить, личность той редкой породы, которых земля родит раз в тысячелетие.

Сопротивляться натиску такого человека совершенно бесполезно; искать свой путь в лабиринтах его воображения, под его гнетом и в лучах его гениальности – трудно. И тем не менее Мазина этот путь нашла, став одновременно и порождением его фантазии, и самой собой.

Тем не менее Феллини, будучи невыносимым перфекционистом, так не считал. Говоря о технике актерской игры, он, разумеется, выделил среди множества других Мазину и Мастроянни – как актеров, более других приблизившихся к пониманию зерна роли. Но, заметьте, - «приблизившихся». И только. Он не сказал, что они достигли желаемого им совершенства: что, в общем-то, странно.

Вообще понять, что за всем этим кроется, невозможно: только он видел иные миры, слышал звуки гула Вселенной (заметьте, это не поэтическое преувеличение, он действительно видел невидимое и даже сам побаивался этого) и мечтал, чтобы Марчелло и Джульетта разделили с ним его провидческие грезы.

… В одном документальном фильме, запечатлевшем процесс съемок, где он, прямо скажем, буквально третирует актеров, заметно, что Маэстро нервничает как раз из-за своего постоянного наваждения, этого «таинственного гула», который никому, кроме него, не дается.

Трудно понять, что там его снедало, но в чем ему повезло, так это с актерами, Марчелло и Джульеттой.  

Ибо только она, его собственная жена, могла воспроизвести такую улыбку, которая до сих повергает весь мир в смятение – улыбку сквозь слезы, завораживающую смесь отчаяния и надежды, улыбку, которая поднимает финал «Ночей Кабирии» до состояния античного катарсиса. Улыбку жалкой обманутой проститутки, вошедшую тем не менее в сокровищницу мирового кино, как символ величия и необъятности человеческой души.

Только у нее мог быть такой взгляд – «потерявшейся собачонки», как говорил Феллини, взгляд детски-чистый, и то же время нахально-озорной.

Кто сказал, что актеры – суть полые существа, сосуды, в которые можно влить что угодно? (А в Средневековье еще и – дьявольские отродья, «притворщики», манипулирующие нашим сознанием). Подобные Джульетте Мазине (а их немного) превосходят все наши представления, и не только об актерской игре.

Представления о мире, каким мы его знали до просмотра «Дороги» и «Ночей Кабирии», - тоже.

фото: Shutterstock/FOTODOM