Беседовал Максим Андриянов
Линия жизни на его ладони должна быть очень извилистой. Иначе как в нее должны были соединиться и рижское детство, и учеба в военном училище, и журналистское прошлое, и годы работы в Санкт-Петербурге. Судьба Владимира Кошевого плела замысловатый узор, а он, не сопротивляясь ей, складывал весь полученный опыт в актерский багаж. И теперь при необходимости может извлечь на свет все, о чем попросит режиссер.
Родион Раскольников в «Преступлении и наказании», Феликс Юсупов в «Заговоре» и «Григории Р.», Николай Гумилев в «Луне в зените» — это только в кино, а в театре — Иосиф Джугашвили в «Рождении Сталина», Алексей Иванович в «Игроке», Подколесин в «Женитьбе». Ни одна роль не похожа на другую, хотя внешне Кошевой почти не меняется — все тот же резкий профиль, живые глаза, выверенные до элегантности жесты. В последнем фильме Валерия Фокина «Петрополис» он возникает на экране в черном костюме, галстуке, белоснежной рубашке — казалось бы, почти униформа. Но даже в таком виде Кошевой притягивает зрительское внимание. Такова уж природа его актерского обаяния.
Володя, последние годы ты живешь между Москвой и Санкт-Петербургом. Эта привычка к перемене мест сформировалась у тебя в детстве, потому что ты вырос в семье военного?
— Я, наверное, нетипичный сын военного, потому что у меня был только один глобальный переезд. Родители отвели меня в первый класс во Владивостоке, а дальше я в основном жил в Риге с бабушкой и младшим братом. Нас решили избавить от мотаний по гарнизонам. А в Санкт-Петербург я стал часто приезжать, начиная с 2004 года, когда Александр Рогожкин утвердил в картину «Своя чужая жизнь». Там я сыграл первую главную роль в кино, а моей партнершей была Лиза Боярская. Потом режиссер Михаил Елисеев дал мне первую большую роль на сцене в театре имени Ленсовета. Опять же петербуржец Дмитрий Святозаров снял в роли Раскольникова. Его жена Нина случайно увидела меня в сюжете на канале «Культура» и закричала: «Митя, Митя, иди скорее – твой Раскольников!» И Дмитрий Иосифович попросил своих помощников найти меня. Я работал с Ириной Евтеевой, удивительным режиссером, настоящим художником. Она снимает, а потом каждый кадр раскрашивает вручную. Я в принципе не люблю на себя смотреть, но в случае с Евтеевой не могу отвести глаз, потому что понимаю, это уже другой мир — прекрасный, иллюзорный, фантастический, авторское видение, имеющее ко мне весьма опосредованное отношение. Дорожу я и сотрудничеством с Михаилом Шемякиным — много лет он снимал свою «Гофманиаду», для которой сделал куклу, похожую на артиста Кошевого. И этот мультфильм просто отпечаток моей жизни, потому что с каждой сценой у меня связаны воспоминания: для этой я приходил на озвучание на костылях, а для этой — со сломанной рукой. Я сыграл в спектакле «Игрок» БДТ им. Г. А. Товстоногова, поставленном к юбилею Светланы Крючковой, затем меня пригласил в Александринку режиссер Валерий Фокин на роль молодого Сталина. И с Валерием Владимировичем у нас сложилось такое творческое взаимопонимание, что он снял меня в своем фильме «Петрополис», который недавно вышел на экран, и пригласил сыграть роль Подколесина в новой редакции гоголевской «Женитьбы». Так что с этого сезона я еще и официально артист Александринского театра.
В роли Родиона Раскольникова в сериале Дмитрия Светозарова «Преступление и наказание»
— В Москве у меня есть спектакли «Наше все… Тургенев. Метафизика любви» в Театре Наций и «Высокая вода венецианцев» в Школе современной пьесы, чтецкие программы. Но большую часть времени я провожу в полетах между Москвой, Петербургом и другими городами России. Никогда бы не подумал, что буду жить в таком ритме, потому что вообще-то я ужасный домосед. Мне трудно просыпаться в гостинице и судорожно вспоминать, какой это город. Или вот бывает, что летишь в самолете, наступает сильная турбулентность, все в ужасе, а ты закутан в какие-то одеяла, капюшон, пытаешься выспаться и спрашиваешь у соседа: «Простите, куда мы летим?» Он с вытаращенными глазами отвечает: «В ад!» И ты засыпаешь дальше, потому что тебе абсолютно все равно, что будет с этим самолетом, нужно просто выспаться. Как я справляюсь? Наверное, помогают родительские гены, потому что они-то как раз много ездили. И видимо, сейчас я отдаю долги, за то, что долго жил на одном месте.
С Сати Спиваковой в образах Ивана Тургенева и Полины Виардо из спектакля Дмитрия Сердюка «Наше все… Тургенев. Метафизика любви»
Если в Москву ты переехал в 17 лет, то первые театральные впечатления у тебя должны были быть от Рижского ТЮЗа, которым руководил Адольф Шапиро?
— Да, а еще от театра Дайлес и театра им. Я. Райниса, где играли Вия Артмане, Регина Разума, Эльза Радзиня. Но, безусловно, первые впечатления были от спектаклей ТЮЗа. Когда я стал взрослее, бабушка давала мне денег, и мы с друзьями ездили туда раза три в неделю, потому что Адольф Шапиро вместе с художником Андрисом Фрейбергсом и Владимиром Ковальчуком создавали для детей фантастические миры. Я по многу раз смотрел и «Рваный плащ», и «Датскую историю», и «Завтра была война», и «Дорогую Елену Сергеевну», и «Чукоккалу», и «Маугли». Моим любимым спектаклем, который я посмотрел миллион раз, была «Тряпичная кукла». В нем все было прекрасно: свет, музыка, декорации. Сейчас в театре Наций есть суперзрелищные «Сказки Пушкина» Роберта Уилсона и «Синяя синяя птица» Олега Глушкова, но два спектакля маловато на такой огромный город, как Москва. Потому что в маленьком рижском театре было 20 таких названий! А для формирования вкуса и мировосприятия ребенка от 6 до 12 лет такие спектакли просто необходимы.
Где ты жил в Риге?
— На востоке, в районе Югла. Если сесть в центре на шестой трамвай, то можно было по улице Ленина (сейчас Бривибас) доехать до нашего дома. Но мы разоряли бабушку и часто ездили на такси. Она спрашивала: «Мы поедем домой на такси или купим торт?» Потому что и такси, и торт стоили по три рубля. Мы с братом кричали: «Торт! Торт! И на такси».
А когда переехал в Москву, то в каком районе оказался?
— Папа закончил Ленинградскую военную академию, и его перевели в Москву. Перед этим я успел один класс проучиться в Петербурге, уже не помню, каким образом. А в Москве первым местом, где мы жили, была Большая Пироговская. И для меня это до сих пор место силы: Новодевичий монастырь, озеро, где мы гуляли с собакой. Если мне плохо и грустно, я еду туда, к Новодевичьему монастырю.
На Пироговке, насколько я помню, были общежития?
— Да, я впервые жил в общежитии. Помню этот длинный коридор, общие кухня, туалет и ванная, наши комнаты… Конечно, для нас с братом это было необычно, но мы быстро адаптировались.
В 17 лет ты пошел по стопам отца — в военное училище, но, кажется, диплом так и не получил?
— Нет. У меня есть диплом только журфака МГУ. В ГИТИСе я тоже не защитился. У меня справка о том, что я прослушал четыре курса. Я не был занят ни в одной постановке, поэтому мне по актерскому мастерству ничего не поставили.
Но это совершенно не помешало тебе сделать прекрасную карьеру?
— Ну ты помнишь, как в фильме «Интердевочка»: «Кисуль, а я вот у тебя хочу спросить, тебе твой диплом Института культуры в постели с партнером помогает»?
Но диплом журфака-то тебе пригодился?
— Я долго работал по профессии. Когда учился, параллельно зарабатывал журналистикой. И мне повезло на хороших редакторов, которые научили меня владеть русским языком на бумаге, потому что я был стеснительным и говорил очень плохо. Интервью у меня выходили корявые-прекорявые. А меня как раз кидали к разным артистам, режиссерам…
И с кем у тебя выходили интервью?
— Много с кем, но в первую очередь в голову приходят почему-то только ужасные случаи. У меня было совершенно позорное интервью с Лией Ахеджаковой. Она мне его переписывала десятки раз. И в итоге главный редактор журнала «Стас» Георгий Елин, царствие ему небесное, сказал: «Если она его еще раз перепишет, мы поставим первый вариант». Изначально я прекрасно передал манеру Лии Меджидовны, но ей это не понравилось, и она принялась править. В итоге замучила всех, и бильдредактор в отместку поставил в верстку жуткие фотографии. Вообще журнал «Стас» Стаса Намина я считаю библией нашего культурного сообщества, потому что Намин собрал там всех звезд, до которых можно было дотянуться: писали в него от Дмитрия Быкова* (согласно реестру Минюст РФ признана иноагентом) до Аллы Боссарт, на первой обложке красовалась шикарная фотография Аллы Пугачевой без грима, на второй — Людмила Гурченко. Мне нужно было взять у Людмилы Марковны интервью. А она тогда участвовала в предвыборной кампании Бориса Ельцина и моталась по стране почему-то с рок-звездами. Тогда было два самолета с артистами: на одном летал поп-десант во главе с Филиппом Киркоровым и Валерием Леонтьевым, а на втором — рокеры и почему-то Боярский, Харатьян и Гурченко. Я тогда подрабатывал на телевидении, потому что мне нужны были телесюжеты для какой-то практики, и летал с поп-артистами. Мы никак с Людмилой Марковной не пересекались. И вот завтра дедлайн, интервью нет. Я дрожащими руками набираю телефон Гурченко и говорю: «Людмила Марковна, завтра последний день перед сдачей номера в печать, съемка сделана, нужно что-то решать». Она говорит, что только-только прилетела в Москву, у нее нет сил. «Во сколько у вас сдача?» Я говорю, в 10 утра. «Во сколько вы приходите на работу?» В восемь. И вот в восемь часов она пришла в редакцию и сама напечатала ответы на все вопросы. Главный редактор влетел в редакцию без пяти минут 10 со словами: «Ну и где эта, бл…дь, Гурченко?» В комнате повисла тишина. И голос из-за компьютера: «Я здесь».
Кто-то из героев твоих интервью поддерживал тебя, когда ты начал актерскую карьеру?
— Та же Людмила Марковна. Она мне столько советовала! Не специально, не назидательно. Говорила, что всегда нужно быть молодым, худым, не пить, не жрать, потому что женщины должны в артиста влюбляться и видеть в нем объект обожания. Они не простят, если будешь толстый, поддатый. После «Преступления и наказания» она наговорила мне кучу прекрасных слов. Когда я уехал сниматься в одном французском проекте, она сломала ногу, и в день моего возвращения в Москву ее не стало. Мы так больше и не поговорили. Но я вспоминаю ее очень часто.
Сериал "Преступление и наказание"
Вообще после премьеры «Преступления и наказания» я долго находился в стрессовом состоянии. Телефон звонил не переставая. Я давал бесконечные интервью, мне предлагали петь со звездой, кататься на коньках, выступать в цирке, готовить завтраки с Ургантом… Отказываться было очень трудно: «Как вы себе это представляете, сегодня я на экране старуху убил, а завтра салаты режу? Это же ненормально!» Нахим Шифрин, мой товарищ, любимый артист, услышав, что я от всего отказываюсь, сказал: «Это потому, что вы слишком молодой, а мне 50 лет. Откажусь сегодня, завтра могут уже не позвать». И я, действительно, испугался, а вдруг больше ничего не будет?
И, конечно, значительную роль в моей судьбе сыграл Михаил Михайлович Козаков. У нас были не самые безоблачные отношения, но под конец его жизни нам удалось их наладить. И именно Козаков вложил в меня азы чтения стихов. Подсказал, чтобы я придумал программу из рождественских стихов Бродского. Он не смог приехать на премьеру в Петербург, но за три часа до спектакля я прочитал Михаилу Михайловичу все по телефону. Эта программа пережила три редакции, и следующий раз я исполню ее 17 декабря в петербургском мюзик-холле с оркестром под управлением Фабио Мастранджело в версии Виктора Высоцкого, а 8 января в московском концертном зале «Зарядье» в версии режиссера Михаила Елисеева.
А еще однажды мы с Козаковым весело проводили время за красным вином, закусывая одной замороженной сосиской, потому что в доме больше ничего не было, и Михаил Михайлович сказал: «Я думал, что ты артист шекспировский, а после Раскольникова очевидно, что ты артист Достоевского. И тебе нужно играть Алексея Ивановича из его «Игрока»». И вот в одном из театров собрались ставить «Игрока», мне поступило предложение попробоваться, я звоню Козакову, а он спрашивает: «Кто бабка?» Я называю фамилию артистки. Нет, говорит Козаков, это плохая бабка, жди хорошую. Вот Крючкова будет хорошая бабка. Прошло много лет, мы со Светланой Николаевной снялись в фильме «Луна в зените». Она играла Анну Ахматову, я Гумилева, а через какое-то время она предлагает мне попробоваться на «Игрока»! Я аж подпрыгнул: «Светлана Николаевна, такого не может быть, потому что Козаков уже все это напророчил!». И «Женитьбу» он тоже напророчил, сказав, что я обязательно должен играть Подколесина, потому что он эту роль играл у Эфроса. Прошло опять-таки много лет, и я вспоминаю Михаила Михайловича, потому что он оказался прав. Из напророченных им ролей мне осталось сыграть четыре. Успею ли?
В роли Подколесина в спектакле Валерия Фокина «Женитьба», Александринский театр
Вернемся к Ефиму Шифрину. Ты уже близок к тому возрасту, когда он давал тебе совет, что ни от чего нельзя отказываться. Сегодня ты с ним согласен?
— Я думаю, что все индивидуально. Если бы я остался в телевизионном пространстве, как мне предлагали, то никогда не сыграл бы серьезных ролей. Я уважительно отношусь к коллегам, которые занимаются такого рода продвижением себя, но у каждого свой путь. Раньше я чувствовал неловкость, когда меня звали на страницы модных журналов, а не было ни денег, ни работы. И мне было стыдно фотографироваться в дизайнерских нарядах, потому что предъявить кроме Раскольникова было нечего. Сейчас у меня в багаже ряд достойных ролей, и я не жалею, что когда-то не воспользовался возможностью стать популярным на всю страну.
Не было таких моментов, когда ты чувствовал себя сбитым летчиком?
В роли Майкла Манна в фильме Валерия Фокина «Петрополис»
— Мне много раз говорили, что я сбитый летчик, и что мне срочно необходима яркая роль. Но так говорят те, кто по-другому мыслит. Если бы я чувствовал себя сбитым летчиком, то не занимался этой профессией, потому что в ней нужно быть первым. Мне кажется, в своей категории я первый. Может быть, я буду еще комическим стариком, если доживу до нужного возраста. А пока вот — фильм «Петрополис». Мы летали с Фокиным представлять эту картину в Екатеринбург, я видел глаза зрителей на обсуждении после сеанса. И по ним было видно, что это кино снято не зря.
Значит, моменты отчаяния у тебя не случались?
— Ну зачем же я буду врать, конечно, случались, потому что предлагался такой мусор, что лучше уж ничем не заниматься. И я нашел себя в чтецких программах. Но отказываться от плохих ролей — это трудный, жестокий и жесткий путь. Ты постоянно должен быть в обороне и сталкиваться с тем, что люди говорят: «Ой, вы такой неприступный, вы все время говорите «нет»!». Да я столько раз говорил на всякую ерунду «да», что потом было физически плохо.
Ты всегда был человеком, который не идет на компромиссы прежде всего с самим собой?
— Да, к сожалению, с самим собой труднее всего договориться. Я постоянно сдерживаюсь, чтобы не навредить себе. Потому что врать не могу, у меня все на лице написано. И если, например, прихожу в незнакомую компанию, где люди мне не симпатичны, то специально хорошего впечатления произвести не могу. Но тут еще и интуиция срабатывает — я вхожу в комнату и точно знаю: с этим человеком можно иметь дело, а этот опасный, коварный. Чаще всего я при любом раскладе сбегаю из всех компаний.
В роли Иосифа Джугашвили (Сосо) в спектакле Валерия Фокина «Рождение Сталина», Александринский театр
В твоей жизни есть что-то, кроме работы?
— Я позволяю себе увлекаться пластинками времен моего детства, и с недавнего времени у меня появился качественный проигрыватель. Из Риги была привезена большая коллекция, которую я стал дополнять. Еще увлекаюсь историческими гравюрами. Не могу сказать, что у меня огромная коллекция, но есть кое-какие интересные вещи. То же самое книги – они у меня везде: на полу, на подоконнике, на кухне. В книгах я не мог себе отказать никогда. Это такая отдушина, насыщение. Я погружаюсь в них и пропадаю. Если я ничем не занят, то книжка меня спасает и днем, и ночью, и в поездках.
И последний вопрос, есть ли плюсы в холостяцкой жизни?
— Ну это ты меня поставил в тупик. Давай напишем, что он подумал и ответил: «Плюсов нет».
фото: Игорь Панков; Владимир Постнов; Театр Наций. Фотограф — Ира Полярная; личный архив Владимира Кошевого
