Автор: Диляра Тасбулатова
Телеведущий Сергей Шолохов, начинавший в конце восьмидесятых, был когда-то суперзвездой, новым лицом перестроечного ТВ, не похожим на тяжеловесных советских журналистов. Одним их тех, чей европейский облик, манера говорить, парадоксальное остроумие и раскованность собеседника стали эмблемой Перестройки.
Стал йогом
Ты начинал в конце восьмидесятых, быстро прославился, твой рейтинг начал буквально зашкаливать – причем не только в Питере, откуда вы вещали, но на всей территории СССР. Как всё начиналось?
- Как начиналось? Ну, наверно, лет эдак с шести примерно.
Тогда уже с рождения. Давай серьезно поговорим, я ведь знаю, что ты известный тролль.
- Да всё серьезно, что ты! (смеется). Так оно и было - в шесть лет я попал в школу с преподаванием английского языка и хинди. Это-то и сбило меня с толку, потому что индийский язык – это что-то невероятное. Меня потому-то туда отдали, что другие школы шестилетнего не брали, а индийская – пожалуйста. Просто родители не хотели, чтобы я пропустил год.
В каком смысле сбило с толку?
- Понимаешь, мало того, что там мы усиленно изучали хинди, к нам еще постоянно приезжали индусы, на всех этажах висели портреты Индиры Ганди, нам постоянно показывали индийские фильмы, к тому же с утра до вечера мы еще и распевали индийские песни.
Ха-ха. Ты чуть индусом не стал?
- Почему это «чуть»? Отчасти и стал. Йогой с семи лет занимался, и мне это очень помогло – воспаления легких, которые мучили меня в раннем детстве, тут же прошли. Напрочь, как рукой сняло. И с тех пор, а мне уже не семь и даже, увы, не 27, я абсолютно здоров. С семи лет не болею!
Это продакт-плейсмент, Сережа? Адрес центра йоги не напишу, предупреждаю.
- Тогда дальше поехали. В общем, когда я в десятом классе подумывал, чем бы мне таким заняться, то безо всяких сомнений отправился на факультет восточных языков Ленинградского универа. Но сдуру (там была возможность сдавать или английский, или хинди) решил-таки сдавать хинди, я ведь учил его девять лет все-таки. Глупость, в общем, совершил…
Выяснилось, что ты все же плохо знал хинди, не сдал? Сачковал в школе, наверно?
- Дело не в этом. Просто я был единственный, кто решил сдавать хинди. Ну и некто профессор Балин, который принимал экзамены, был вынужден приехать из Комарово, где он усиленно отдыхал - его, понимаешь ли, бесцеремонно оторвали от отдыха. Откуда ему было знать, что есть такие придурки, которые будут сдавать на хинди? Разумеется, он мне поставил кол.
Короче говоря, на Восточный факультет я не поступил и отправился на филфак, который благополучно закончил в 81-м. А на следующий год попал в аспирантуру ЛГИТМИКа.
Тогда в аспирантуру было не так-то легко попасть…
- А у меня обнаружился один ход. Вот слушай. К этому моменту я уже умудрился поработать в издательствах «Плакат» и «Изобразительное искусство». И в этом «Изобразительном», где я служил младшим редактором, издавали альбом Ильи Глазунова. Редактор Инна Березина сидела в Москве, а типография Ивана Федорова, на тот момент лучшая в стране, находилась в Ленинграде, и им был нужен посредник. Ну, я и стал этим самым «посредником». А тут еще и выясняется, что Глазунов был учеником моего дедушки, который в художественной школе при Академии художеств был преподавателем рисунка.
Так-так… Чувствую, что товарищ Глазунов, хе-хе, сыграл в твоей жизни решающую роль.
- Кое-какую таки сыграл. Когда он узнал, что я внук того самого Леонида Шолохова, а это был его любимый учитель, то сказал, что ради меня готов на всё.
Надо же…
…и Инна Березина, она была замечательная (кстати, дочь тогдашнего министра юстиции), сразу обрадовалась, что сам Глазунов так обо мне отзывается, и предложила дружбу. Ну, раз такое дело, я и говорю ей: «Инна, дорогая, раз ты так хорошо ко мне относишься, подпиши у директора направление в Минкульт - мне же как-то надо типа творчески расти? Попросишь, чтобы мне дали очное место в аспирантуре?»
Ловкач. Блатной.
- Еще какой (смеется). Ну, в общем, она эту бумагу подписала, бумага пошла в Минкульт, оттуда дальше спустили и мне это место дали. Причем стипендию сохранили в размере зарплаты, которую я получал в издательстве. Вышло не 70 рублей, как у остальных, а целых 140.
Громыку под нож
Ты еще и богатым стал…
- И не говори, кума. Сказочно богатым. Короче говоря, провернули мы это дело, и сразу я почувствовал вкус к административной работе – а тут как раз чувак, представлявший интересы издательства «Плакат» в Ленинграде, то ли заболел, то ли в Израиль уехал, причем как раз в тот момент, им надо было срочно печатать портреты членов Политбюро. И опять - издательство в Москве, а типография в Ленинграде, опять меня просят представлять их интересы в Питере. Я разумеется, согласился – почему бы не получать еще 120 рублей?
Сергей Шолохов. Ленинград, 80-е.
Это мне уже напоминает начало карьеры олигарха…
- Да не в этом дело. Главное, было ужасно весело. Я брал оттиск этого самого члена – ну, Политбюро - и отправлял его в Москву, потом получал телефонограмму, звонил в производственный отдел типографии и говорил «да» или «нет».
Так это ты приукрашивал этих членов, надо же! И без фотошопа ведь!
- Нет, решение принимало московское издательство, я его только транслировал.
И в каких случаях член Политбюро был непроходим?
- Так ты слушай, не перебивай: получаю я телефонограмму, факсов тогда и в помине не было. Записывайте, Сергей: «Правое ухо Громыки красного цвета. Громыку под нож».
Ха-ха.
… Ну я звоню, значит, в производственный отдел и говорю - примите телефонограмму. А они – хорошую или плохую? Ну, типа не очень хорошую, так себе телефонограмма. «Хорошо, тогда я позову заместительницу», - говорит начальница производственного отдела, которая терпеть не могла принимать плохие телефонограммы. «Итак (говорят там) – «Приняла Крашенинникова, передал Шолохов – Громыку под нож».
Ха-ха, зарезал Громыку. Ну ты даешь.
- И не его одного, между прочим. Ты не представляешь, скольких членов Политбюро, нимало не смущаясь, я зарезал.
Кто бы сомневался. И как это осуществлялось? «Под нож» в смысле?
- Как уничтожался Громыко? Этим ужасающе циничным делом занимались трое - директор типографии, начальник Первого отдела и я. То есть мы трое подписывали акт. На наших глазах типография резала Громыку, а мы ставили подписи, что Громыка типа уничтожен, и акт отправляли в московское издательство, через Главпочтамт. Там была специальная курьерская почта - в пять вечера я приносил акт, что Громыке кирдык, а утром московский курьер отвозил всё начальству. Вот так я развлекался.
Образ коммуниста
А до твоего телевидения еще много времени оставалось?
- Четыре года. Когда я поступил в аспирантуру, то типографскими глупостями уже не занимался, тихо-мирно ходил в библиотеку и писал свою диссертацию под названием «Моцарт и Сальери Пушкина в театре, кино и на телевидении», чем очень горжусь, потому что все мои коллеги писали про «Образ коммуниста в фильмах военного времени» или «Образ Ленина в спектаклях драматических театров». Единственный чувак, который тогда написал диссертацию о Пушкине, был я, собственной персоной.
Сергей Шолохов
С твоим темпераментом я что-то не очень верю, что ты постоянно торчал в библиотеке со своим Сальери.
- Тут ты совершенно права. Молодой человек не может все три года очной аспирантуры постоянно торчать в библиотеке. Лето я проводил в Симеизе, чудное было место, а в остальное время года занимался журналистикой, писал для газеты «Смена», «Ленинградской правды», журнала «Аврора» - ну и вообще, времени даром не терял. Я всегда любил театр и начиная со старших классов ходил туда постоянно. Пересмотрел все спектакли МХАТа, когда они были на гастролях в Ленинграде, все абсолютно – таганские с Высоцким и пр. Тогда я был сильно на этом задвинут, считал вечер потерянным, если в театре не побывал. Само собой, когда мне поручали написать о спектакле, я с радостью соглашался.
Насчет того, что ты театрал, я не знала.
- Тогда еще как раз образовался и «Рок-клуб», и я как сумасшедший шлялся туда на все концерты и фестивали, и жену туда свою таскал – она в результате тоже подсела на рок. Мы с ней познакомились, когда сдавали вступительные в аспирантуру.
Причем я смешно сдавал: я ведь издавал альбом Ильи Глазунова и на собеседование пришел в обнимку с его альбомом - сижу и эдак небрежно его перелистываю. А сдавать нужно было какую-то коммунистическую лабуду, то ли марксизм-ленинизм, то ли научный коммунизм, один хрен, впрочем. Ну, преподаватель и говорит: всё типа, собеседование закончилось, все свободны, а вас, Штирлиц, то есть Шолохов, я попрошу остаться. И спрашивает, что это такое я перелистывал, я ему показываю, он ахает - как бы такую прелесть приобрести, а я ему с такой барской щедростью – он ваш, берите. Это, говорю, я издавал.
Короче говоря, когда я пришел на экзамен, мне даже вопросы никакие не задавали, только спросили – «Четверка вас устроит?»
У тебя как-то все легко и просто получалось, везунчик ты. Фортуна тебя ведет по жизни.
- Ой нет, нет. Про фортуну и прочее лучше не надо, боюсь я судьбу дразнить.
Ну смотри, всё тебе удавалось - целевое место от Минкульта, аспирантура, потом ТВ. Ты не анализировал эти события? Везучий, легкий человек?
- Нет, я не анализировал. Ты анализируй. Ты аналитик, я - практик.
И неясное в народе шевеленье
Ну, окей. Расскажи про «Сайгон» тех времен, сакральное же было место в Питере?
- О, да. Знаменитая кафешка на углу Невского и Владимирского, мы все там и тусовались. В двухстах метрах от «Сайгона», на улице Рубинштейна, был Рок-клуб, и мы встречались все в «Сайгоне».
Кто это – мы?
- Писатели, поэты, художники, музыканты и еще - мажоры. В то время мажорами считались дети академиков, крупных ученых или высоких государственных или партийных чиновников. Мажоры, как правило, тусили в первой секции «Сайгона», где давали коньяк. А мы - во второй, где были кофеварки. Я ходил к четвертой кофеварке, там кофе варила тетя Люся, к ней все старались попасть, потому что она делала двойной как тройной. А тем, кого особенно любила, то и четверной могла, за те же 28 копеек. Вот там буквально каждый вечер что-то происходило, у кого-то квартирник, кто-то стихи читает, у кого-то выставка открывается – и вот в «Сайгоне» все эти люди, художники и поэты, ошивались.
А мажоры что?
- Они к нам присматривались и иногда устраивали у себя всякие разные собрания, куда обязательно приглашали поэта, музыканта, художника и еще какого-нибудь эквилибриста. Особенно яркой личностью среди мажоров был такой Леон Карамян. Отец у него был членом-корреспондентом, ученым-нейрофизиологом, сидел безвылазно в Арзамасе 16 и вообще в Питере не появлялся. А Леон располагал не только трехкомнатной квартирой около метро «Площадь мужества», но еще и …поваром. И к тому же шофером.
Нехило.
Да уж. При этом Леон обожал искусство. Он вообще-то числился на биофаке в аспирантуре, но сидел там уже лет семь, «академ» ему продлевали бесконечно. В основном он безвылазно торчал в первой секции «Сайгона», а вечером устраивал у себя приемы. Такой известный поэт, как Константин Кузьминский, даже посвятил ему стихотворение:
Говорят, что у Леона Карамяна
На бульваре, на проспекте Шателена
Будет чтенье у камина, у фонтана
И неясное в народе шевеленье.
В общем, каждый вечер этот Леон делал у себя сейшн, как тогда говорили.
Но компании у него всегда были разные. Он обычно стоял с коньяком в первой секции «Сайгона» и выбирал - то тех, кто стоял в очереди к тете Люсе, то кого-то еще, и вез к себе. Ясно, что там у него коньяк рекой лился, и все были рады попасть к нему. Вот такой был любопытный чувак.
Отважный капитан Курехин
Самой яркой фигурой тех времен был, конечно, Сергей Курехин?
- Конечно, именно он и был главным событием той культуры. Настоящий капитан - все ребята из Рок-клуба составляли как бы тело его «Поп-механики». Курехинская кличка «Капитан» вполне заслуженна, и он даже на спине своей джинсовой курточки выложил стразами это слово - «Капитан». Тогда рок-фестивали заканчивались тем, что лидеры рок-команд выступали в «Поп-механике».
Но кроме рок-секции, в «Поп-механике» было еще много других секций – джазовая, например, где трубой номер один был Летов. Была и индустриальная, которая воспроизводила звуки большого города – например, скрип водосточных труб, и лидером этой секции был Сергей Бугаев по прозвищу «Африка», который потом снялся в роли мальчика Банана в «Ассе» Соловьева. Была секция народной музыки, секция художников. С художниками было тоже интересно - во время концерта они стояли на заднем плане, где был натянут холст…
Зачем?
- В их задачу входило вот что - за два часа, пока идет концерт, разрисовать этот холст и поставить последний мазок с последним аккордом.
Супер. Просто завидки берут.
- Да, были времена, чего уж там. Такой вот супер-авангард, когда живопись полностью совпадает с музыкой.
Такого, наверно, нигде в целом мире не было…
- Да…Сергей был гений. Все эти его «секции» были очень забавными. Сперва они ютились в каких-то домах культуры. И когда я в 1987-м благодаря Курковой попал на ТВ…
Все помнят, как вы с Курехиным сделали передачу о том, что Ленин был на самом деле грибом…
Тонущая звезда
- Погоди, дойдем до этого. Сначала я расскажу, как познакомился с Курковой, которая тогда многое решала на питерском ТВ.
Так вот. Поехал я как-то в Израиль и в городе Хайфа пошел купаться в море. И вот, отплыв метров так на двести от берега, внезапно почувствовал страшную боль в правом плече - правая рука не работала, сильно укусила медуза, а тут еще, о ужас, начался отлив. И я понимаю, что это конец, выгрести одной рукой я не смогу. Ну, я лег на спину и задумался – что, думаю, теперь делать? Качаясь на волнах и лежа на спине, думаю. Помирать, что ли, придется? Не вовремя как-то, думаю. И вдруг прямо из-за волны появляется дама и говорит мне, ты, мол, чего? Поплыли, говорит, к берегу, а то отлив начинается. А я ей - не могу, рука у меня. Ну, эта дама меня и вытащила на берег и оказалась как раз Курковой.
Рояль в кустах, ага.
- Самое смешное, что так оно и было. Уж не помню, как я добрался до гостиницы, но вечером в ресторане, после того как мы с ней выпили бутылку коньяка, она мне заявила, что я ей подхожу.
Ты не пропускаешь какие-то промежуточные моменты? Многие тонули, но чтобы спасатели звали на телик своих утопленников, такого я что-то не припомню.
- Ну она меня расспросила, конечно, кто я и что. Все-таки я тогда уже был кандидат искусствоведения, причем по специальности.
Сергей Шолохов и главный редактор программы "Пятое колесо" Бэлла Алексеевна Куркова. Ленинградское телевидение. Конец 80-х
Повезло Курковой, хороший улов. Но, Сережа, причем тут кандидат? Здесь ведь нужна форматная внешность, а ты у нас был такой английский мальчик, красавец - остроумие, реакция, выдумка и прочее. Видала я в телике этих кандидатов, мухи дохнут на лету от скуки.
- Ну, не знаю. Может, я ей в море понравился.
Ха-ха. Когда лежал вверх носом и думал – прощайте, товарищи! Она что, сразу поняла, что поймала звезду? Еще в море? Иначе не стала бы тебя вылавливать?
- Да не знаю я, что она там поняла. Но так получилось, что я оказался единственный чувак на ТВ, у которого была кандидатская степень именно по специальности.
Так, опять. Разве это имеет значение?
- Ну, скажем, не имеет. Хотя впоследствии сыграло свою роль - сейчас расскажу, почему. В 91-м Гарвард объявил конкурс в аспирантуру в Школу управления им. Джона Кеннеди. И условий было два: кандидат должен быть профессионалом, т.е. работать на ТВ, и второе – иметь научную степень. А у меня она была, так вот совпало. Ну и меня пригласили. И я полгода провел в Гарварде.
Интересно было?
- В самом Гарварде не очень. Но по четвергам я уезжал тусить в Нью-Йорк, а по понедельникам возвращался. Но самое интересное тогда происходило как раз даже не в Нью-Йорке, а в России. 1991-й год, сама понимаешь, августовский переворот. В этой школе управления как раз был русский сектор и там транслировалась программа «Время» - в три часа дня, как сейчас помню. В полдень я шел в бассейн, потом в бар, выпивал там кружку пива и шел в русский сектор, смотреть эту самую программу. Смотрел, как рушилась наша страна, сидя в Гарварде - по программе «Время».
Разумеется, после просмотра я шел обратно в бар…
Залить этот ужас?
- Вообще-то да. Честно говоря, я был в шоке. Ну вот, такой маленький экскурс, раз ты все время спрашиваешь, на фига нужна научная степень телеведущему. Как видишь, пригодилась, да и просто утехи ради, слух мой ласкает – ну, тогда так по крайней мере было.
Так, возвращаемся к Курковой. Она тебе сказала – поехали, давай, Сережа, вперед, Сережа?
- Типа того. Давай, говорит, вперед, говорит. И тут же представила меня директору ТВ Николаеву. А он прямо сходу – типа возьму вас с одним-единственным условием, если не будете претендовать на квартиру. Поскольку квартира у меня тогда уже была, и я ни на что такое не претендовал, то и оказался на ТВ. Это был 86-й.
И вот тут, возвращаемся к Курехину, первое, что я начал делать на телике, так это как раз его снимать, потому что он был мой любимец. Я тогда решил, что буду снимать для вечности – всё, что он делает. И всё это, представь, осталось - и даже то, что я не давал в эфир, всё абсолютно! Я потом использовал этот материал в своих программах о нем.
Сергей Шолохов и Сергей Курехин. Ленинград. Конец 80-х.
Какой ты молодец все-таки, многое ведь пропало, не зафиксировано…
- Ну да, сообразил. Мне к тому же многое позволялось, опять-таки из-за этого Гарварда – когда я вернулся оттуда, у меня вообще был зеленый свет.
Ну, значит, ты отчасти прав: одно это название, «Гарвард», видимо, на нас, совков, магически действует. Твой первый успех с какой программой связан?
- У меня была такая серия передач под названием «Триста метров надежды», где я показывал курсовые и дипломные работы студентов ВГИКа, и мы обсуждали это в студии, десятиминутки такие. Там у меня был студент Белошников (так, кажется) - не знаю, чем он сейчас занимается, вроде как снимает что-то. И еще два парня, один из Узбекистана, но следы его потерялись. И вот эти «триста метров» и были моим первым опытом на телике. Ну а потом я решил написать роман «Тихий дом». А потом подумал, зачем мне его писать, когда можно сразу экранизировать. Минуя писанину.
Ха-ха. Надо взять на вооружение.
Ленин-гриб
Ленина, который гриб, вы придумали на ходу?
- Нет, сидя.
Ты меня уморишь.
(Для молодых и непосвященных, это была программа, которую потом помнили десятилетиями, чистый постмодернизм, «стёб», где Курехин и Шолохов с серьезной миной доказывали, что на самом деле Ленин был…грибом – многие, между прочим, приняли на веру. Программа есть в Сети – прим. автора).
- Реально сидя, причем в ресторане Дома кино, в Ленинграде. Шел 90-й, из еды - ничего, но бармен Дома кино меня любил, поэтому для меня у него всегда было припасено что-нибудь. Поэтому мы с Курехиным сидели и попивали коньячок, ели что-то вкусное и обсуждали …двойников.
Это было очень смешно, потому что в то время Питер был буквально набит двойниками: толпами ходили Гитлеры, большим успехом пользовались Екатерины Вторые, которые обычно фланировали около Исаакиевского, фотографировались с иностранцами и за это получали целый доллар. Ну и, само собой, в Лениных тоже не было недостатка - куда ни плюнь, попадешь в Ленина. Особенно эти Ленины любили ресторан «Чайка», был такой в Питере, валютный немецкий, где давали сосиски с капустой.
И вот Курехин говорит, у меня типа есть идея. Про Ленина этого. Я говорю, идея прекрасная. Давай ты собираешь литературный материал, цитаты там всякие, дневники, собрание сочинений, а я ударю материалом изобразительным.
И надо тебе сказать, я нашел прекрасный фильм, где Ленин с грибником собирает грибы. Я занимаюсь Африкой (ну, который Сергей Бугаев), поскольку брат его дедушки был именно этим самым грибником, его, правда, при Сталине расстреляли, грибника этого, но это неважно. Африка мне показал рукописи грибника, которые, как ни странно, сохранились. Короче говоря, я записал интервью с Африкой, и по моей просьбе мой брат сделал схему грибницы и броневика. И вдруг оказалось, что они абсолютно идентичны. Потому что во главе грибницы был гриб, а во главе броневика мы поставили вопрос. А я еще при монтаже вставил кадр с Лениным на броневике.
И вот так как-то всё это склеилось. И мы вышли в эфир, когда как раз началась операция «Буря в пустыне», а рижский ОМОН штурмовал здание МВД Латвии, потому-то все и сидели у телевизора. Я в это время был в Москве, и, посмотрев в окно и увидев, что все окна горят, понял, с чем мы совпали – ну это я тебе из скромности говорю, что типа наш эфир совпал с такими эпохальными событиями. И страна, как ты понимаешь, заодно посмотрела и мою передачу.
Сергей Шолохов
- Да, я сейчас сделал фильм «Капитан Курехин». Думаю, что покажу его в этом году, в 21-м. У Курехина как раз будет юбилей, и я включил туда обширные куски этой легендарной передачи.
Ты, наверно, страшно переживал столь ранний уход Курехина? Не стало прекрасного человека, твоего близкого друга, «Поп-механики» тоже не стало…Огромная часть питерской культуры ушла с его смертью…
- Да, конечно… Вообще, начиная с 92-го вся волна пошла на спад. Начиналось в начале восьмидесятых, году примерно в 82-м, в 83-м, вершины своей достигло в 87-м, а потом на спад пошло. И ждать следующей волны… Вряд ли мы ее уже дождемся при нашей жизни. Это ведь какие-то космические вещи. Я страшно рад, что я застал ее, что присутствовал при всем этом. В этом есть что-то пассионарное, сейчас-то вообще тишина…
Тебе вообще повезло, что ты родился именно в это время и в этом месте, попал в самый пик, застал времена свободы и сам смог принять участие в этой «вакханалии». Потрясающее было время. Как Париж в «грохочущие» двадцатые. И по тебе было видно, в каком состоянии драйва ты жил тогда.
- Да, ты права. Попал на самый гребень этой волны, это было счастье, конечно.
фото: Архив фотобанка/FOTODOM; личный архив С. Шолохова
