Беседовала Юлия Васильева
Мария Смольникова - одна из самых успешных российских актрис, настоящая звезда, муза и прима, обладательница двух "Золотых масок" ("О-й. Поздняя любовь", ШДИ, "Сережа", МХТ имени Чехова), "Хрустальной Турандот" ("Безприданница", ШДИ), "Золотого листа", премии Станиславского ("О-й. Поздняя любовь") и еще множества премий и регалий.
Она хрупкая и очень-очень тонкая, а в некоторых ролях ее душа кажется настолько обнаженной, как будто у нее нет кожи… Она строит очень характерные для тонко чувствующих людей витиеватые речевые конструкции со множеством оборотов, отражающие сложный ход их мыслей и мятущуюся душу. А еще она употребляет в речи особенные слова, из позапрошлого уже века, например, "научаемся", "бессмыслие"... Она говорит о Цветаевой - и тут же о Мэрилин Монро, ведь они обе, противоположные, казалось бы, вдохновляли ее в работе над одним из самых ярких созданных ею на сцене образов - Ларисы Огудаловой в "Безприданнице". Речь как ничто иное отражает человека, - и кажется преступным упростить, выхолостить, сократить, упустить, понимая, что в сказанном важно все, - как важны и для нее каждая деталь, каждый штрих, каждый вздох, которые она несет со сцены.
Мария, каково оно, быть музой?
- Когда я слышу слово «муза», в сознании рождается легкий, беззаботный, эфемерный образ. На самом деле это не то, что подразумевает большинство, - это колоссальный труд, как и у каждого человека, который делает выбор и встает на ответственный и болезненный, но вместе с тем, радостный путь.
Для меня это просто моя жизнь, благословение, чудо. Бог мне помог встретить режиссера, человека, с которым у нас совпадает ощущение мира и творчества. Наш с Дмитрием Анатольевичем Крымовым путь - непростой, негладкий, все складывалось постепенно, было несколько моментов, когда казалось, что наши дороги могут разойтись, но, слава богу, хватало мудрости, чтобы не сделать неверных шагов.
Последние годы, когда мы работали в разных театрах в ситуации отсутствия своего театра, стали особенно сложными, это совсем не про музу, а про постоянное преодоление препятствий для того, чтобы оставаться рядом. Очень интересно на протяжении столь длительного времени работать с одним режиссером - и пройти многое, и изобрести многое, - и все равно получать удовольствие от совместной работы, не уставая ощущать бездонность нашего взаимодействия.
Мы совпали в ощущении творчества, в ощущении театра, в ощущении жизни в ее переменчивости, нестабильности, обманчивости, неуспокоенности. Я восхищаюсь тем, как он эти ритмы, эту плотность - от смеха до слезы - передает в своих спектаклях. И это его видение во мне откликается, и, видимо, у меня получается это воплощать, где-то и самой быть немного художником, и он разрешает мне это делать, дает моим проявлениям место в своем творчестве.
Муза для меня - это что-то нереальное, а я абсолютно земной человек со своими страхами, комплексами. Для меня муза - это та, кто лишь вдохновляет, а мы в какой-то момент стали союзниками. Каждый занимается своим делом, но иногда он заходит на мою территорию, показывая какие-то интонации или оттенки, а я иногда захожу к нему, придумывая новые решения роли, импровизируя. Каждый при этом остается самим собой.
В чем вы черпаете ресурс, чтобы каждый раз нести со сцены новое, свежее?
- Человек в принципе – существо нестабильное, и это нормально, именно это позволяет в каждом спектакле находить что-то новое. Для этого нужно быть очень внимательным к себе, к тому, что происходит, если сегодня, играя, я ощущаю одну боль, то завтра будет болеть совершенно другое. И, наверное, надо уметь это признать, оказаться беспомощной, открытой, сохраняющей смелость и отвагу по отношению к собственным чувствам, – это труд, который для меня очень важен. Профессия в целом и каждый спектакль в отдельности помогают мне не закрываться от своих внутренних переживаний, а иметь силу посмотреть в глаза боли, пережить ее, а точнее, прожить. Проживание - очень важная вещь. Зачастую нас настигают такие потрясения, травмы, которые кажутся нам смертельными, тем, что невозможно пережить, но потихоньку двигаясь в боль, открываясь ей, видя, что и другие испытывали подобное и оставались в живых, мы научаемся этой жизни.
Нина Заречная, спектакль "Костик", Театр имени Пушкина
Конечно же, важно общение с близкими людьми, способными тебя понять. Иногда необходимо просто обнять, сказать нужное слово, восхититься, а через это человек сам сможет восхититься собой и отыскать утерянное вдохновение.
Но все же главный рецепт – это стараться быть открытым и видеть, что не всегда нужно защищаться и не всегда нужно быть защищенным, - и двигаться в сторону разумного доверия. Необходим здоровый баланс, и его поиск - это глобальный, непростой труд. Иногда все равно попадаешь в моменты отчаяния или в моменты бессмыслия, но постепенно научаешься с этим разбираться. Когда совсем сложно, просто говорю себе, что нужно выйти и делать свое дело по миллиметру. Мои педагоги по актерскому мастерству учили: когда потерялся или недостаточно остро чувствуешь роль, просто встань на позицию «ноль». Нужно вернуться в настоящий момент, не врать себе, если то, что ты делаешь, кажется тебе бездарным или пустым, - и, как ни странно, именно эта маленькая правда ведет к большой.
Мы проживаем период, когда в лексикон вошло понятие «культура отмены», чем это, по-вашему, чревато для тех, кто отменяет и для тех, кого отменяют?
- В моем понимании культура строится на диалоге, само понятие которого подразумевает умение слышать. Важно уметь встать на иную позицию, примерив ее на себя, понять, как правильно прочувствовать другую сторону и какие шаги в связи с этим сделать, это целое искусство, это очень сложно, и именно это и есть культура. И вообще искусство, и особенно театральное и, в частности, наше актерское мастерство состоит в том, чтобы проникнуть туда, куда, казалось бы, проникнуть невозможно – то есть в душу героя, попробовать дотронуться до тайны другой жизни. Это очень тонкий момент, который требует сердечного и даже научного подключения, потому что когда разбираешь роль, нужно погрузиться в эпоху, в исторические обстоятельства, в общественное положение и даже в такие «бытовые» моменты, как, скажем, сколько твой персонаж зарабатывает, что он ест, где он вырос, и через это узнавание понять, что это за существо… А в итоге, разобрав и осветив вниманием тайну характера человека, вызвать у зрителя сострадание к персонажу или к сложившейся непростой ситуации и показать, что великое искусство неодносложно и трудно для постижения и восприятия, что развивает связи сердца и ума.
Необходимо учиться вести этот диалог, и чем больше мы постигаем разные места, разные культуры, тем больше мы можем понять про себя, про мир. Сейчас острая фаза, и всем очень больно, а кому не больно – я не верю в это, они просто закрыты. Но рано или поздно любая броня будет пробита, в этом состоит жизнь, в этом и есть смысл.
Отказ от диалога – это большая потеря для культуры. Я надеюсь, когда пройдет острая фаза сегодняшней ситуации, диалог как-то восстановится, но как ни странно, мы сами себя обворовываем, мы закрываем себе уши, глаза.
Только в диалоге мы можем по-настоящему себя узнать, и в мастерстве диалога раскрывается человечность и глубина души. Я как-то общалась с астрологом, и поняла, что каждому из нас еще предстоит себя познать и научиться собой владеть, подобно тому как мы учимся водить автомобиль или осваиваем профессию, – только речь о более фундаментальной задаче. Каждому человеку нужно понять кто он такой вообще и как этим "пакетом" пользоваться, узнать свои слабые, опасные и взрывоопасные места. И это зачастую можно выявить только в контакте и взаимодействии с окружающим миром, поэтому нам и нужны культура, театр, кинематограф, музыка, живопись, нам необходимо это чувственное соприкосновение с миром через диалог. Мир настолько непредсказуем и необъятен, безграничен в своих нюансах и поворотах, как безграничны каждая нация, каждый характер, - и соприкасаясь с культурой другой нации, мы можем лучше понять себя, лучше сформулировать свой путь, не отрицая при этом другой.
Я слушаю психолога Сашу Меньшикова, и он как-то сказал, что мы лепим бога по своему образу и подобию, а не наоборот, и у меня это очень откликается, потому что человек все меряет по себе, и человеку нужно слышать сердцем мир и других людей, и только тогда он может услышать бога. Зачем слышать бога – затем, чтобы становиться здоровее, целостнее, свободнее, чтобы научиться доверять миру, а не обороняться от него. Именно для этого нам нужно уметь слушать другую культуру, других людей, другое восприятие мира, оставлять пустоту внутри себя для того, чтобы можно было понять, где мы не целостны, где мы не правы, где мы узко увидели ситуацию, где бессердечно, скупо отреагировали, – я вижу в этом путь развития человека. Именно этому меня учит искусство. Иначе человек скатывается в бездну, из которой один путь, агрессия порождает агрессию, и это ведет к смерти, и не только физической, но моральной. Об этом много написано, да и сам бог пытается нам это сказать, но мы все время закрыты. На самом деле этот диалог происходит каждый день в сердце каждого человека как в мелочах, так и в глобальных аспектах.
Перед тем как раздадутся аплодисменты, журналисты напишут восторженную рецензию, критики вручат награду, - происходит огромная многоаспектная работа над ролью и у каждого из актеров это своя работа, свой метод...
- Когда я создаю свою роль, есть вещи, к которым я пытаюсь найти дорогу умом, но в какой-то момент понимаю, что вот оно, истинное, вот, пошли чувства, то, что я не придумала бы никогда, – диалог с сердцем, танец ума, сердца и чувств, и главное в этот момент себя не держать. Когда выстраивается эта связь, этот очень сложный диалог, - это самое ценное для меня.
Не нужно все брать в свои руки: в работе над ролью я не одна, у меня замечательные партнеры, режиссер, материал, в который мне предстоит погрузиться. И погружаясь в тему шаг за шагом, слушая себя, как я на это откликаюсь, что мне противоречит, чего я не понимаю, чего боюсь, зачем мне эта роль, что во мне от этой роли, - отвечая на эти вопросы самой себе честно, – я делаю открытия.
... Когда Дмитрий Анатольевич предложил "Безприданницу", я не загорелась как обычно мгновенно загораюсь его идеями, но верила, что это не может быть неинтересно, и это стало для меня еще большим вызовом и мотивацией.
Когда нам приносят пьесу и мы ее читаем, Дмитрий Анатольевич всегда спрашивает: "Будем делать интересно?", и я отвечаю: "Будем! Очень интересно!". Но этот интерес всегда разный, хотя я всегда найду от чего загореться - просто иногда это случается достаточно просто, а порой превращается в тяжелое испытание, когда я совершенно не чувствую и не понимаю, как мне работать, от чего оттолкнуться.
Лариса Огудалова, "Безприданница", Школа драматического искусства
...Сам Крымов мне сказал тогда, хорошо, что мы не знаем, как это делать, потому что если бы мы знали, то зачем... Для меня было октрытием что он тоже может чего-то не знать, и он ценит это незнание, а значит, возможность открыть новое.
Я вдохновлялась разными источниками, например, на тот момент я читала книгу Ирмы Кудровой "Марина Цветаева. Беззаконная комета". Я часто изучаю мемуары или воспоминания об известных людях, которые так или иначе откликаются в работе над ролью.
В тот момент я нашла песню Жанны Агузаровой «Звезда», и едва ее услышав, поняла, что это песня бесприданницы, выражающая вселенскую тоску беззаконной кометы, которая не знает, куда и откуда она летит, испытывая тоску одиночества и незнания, отсутствие опоры:
"Кому нужна она - ей все равно,
Нет никого над ней, она вольна,
И я, конечно, следую давно
За ней одной пока светла она.
И даже если в небе без следа
Ей суждено пропасть среди комет,
Я стану утверждать, что где-то есть звезда,
Я верить буду в негасимый свет".
Я чувствовала, что в этой девушке все это есть - в этом маленьком Гамлете в женском обличье, живущем за Волгой, не понимающем, в чем смысл жизни, ощущающем лишь зов кометы, чувство важности, – и в то же время опровержение важности, конфликт своей яркости и того, что предлагает жизнь, того, как издевается жизнь. Борьба за свой внутренний свет и любовь - и поиск ответа на вопрос, имеет ли право человек идти за своей звездой и за любовью, когда все вокруг является лишь препятствием, - если да, то каким путем, - это стало лейтмотивом роли.
Я долго искала, чем можно восхититься в Ларисе, и поняла, что само это состояние неприкаянности, "беззаконности" - и есть большая отвага и огромное геройство в тех условиях, в которых она живет. В этом и заложена та сила, которую с первого взгляда, может быть, и не видно, и я тоже из текста пьесы этого сразу не увидела. Поэтому моя Лариса Огудалова получилась, с одной стороны, ломаная, а с другой, сильная.
Мне казалось, подобное гордое, сильное, мученическое одиночество ощущала Цветаева. А еще, как ни странно, я вдохновлялась образом Мэрилин Монро – я изучала ее психотип, ее судьбу, смотрела фильм «Автобусная остановка», где она играла певичку, и оттуда я взяла часть этого образа. Да, эта певица, возможно, мечтала быть более известной и знаменитой, как Монро, которая стала звездой, но при этом звездность не принесла ей удовлетворения, безусловной любви, которая заполнила бы ее пустоту, зияющую дыру ее души.
Поэтому я сделала свою бесприданницу наивной певичкой – не как обычно ее представляют – воспитанной девушкой, поющей романсы под гитару.
Лариса Огудалова, "Безприданница", Школа драматического искусства
Мой принцип: когда делаешь роль, надо искать полярности характера своего героя, соединять, казалось бы, несоединимое.
Когда я создавала образ Людмилы в спектакле "О-й. Поздняя любовь", то везде читала и слышала о героине как об ангеле, принесшем себя в жертву, и думала: "Ну как же сладко и благополучно, не может так быть!" И я искала в этом ангеле беса - и нашла, чему была несказанно рада, и несмотря на то, что у Островского написан ангел, я решила, что внешне это совершенно не должен быть ангел! И даже когда Крымов говорил, что в этом захолустье любви места нет, там все лишь выживают, и Людмила - единственное существо, которое вдруг там возникло, - у меня все равно не возникло представление о ней как об ангеле, оказавшемся в этой среде. Все равно это такое же чудовище, в которого вдруг вселилась любовь, и это было для меня открытием!
Бесприданница сыграна вами настолько остро и проникновенно, что нам, зрителям, обывателям, конечно, кажется, что в ней есть что-то и лично от Марии Смольниковой, есть ее черты, ее боль... Это так?
- Каждый раз читая пьесу, стараюсь изучать ее очень подробно, хвататься за обстоятельства, видеть их остро и по-новому. С Дмитрием Анатольевичем всегда очень интересно это делать, он чувствует эту остроту и умеет правильно составить наш общий пазл. Огромное счастье – иметь подобный период в жизни, диалог двух профессионалов, где удавалось каждому выполнять свою работу с вдохновением и любовью, где каждый имел возможность осуществлять открытия в работе, рушить стереотипы в тех пьесах, за которые мы брались. Это не героиня из прошлых столетий, из книжки Островского, это конкретный человек, живущий, мучающийся здесь и сейчас. Мне важно, чтобы зритель не очень уютно себя чувствовал, а шел за судьбой этого человека, остро ощущая серьезность жизни, чтобы зритель мог сострадать и уколоться. Мне кажется, это очень важно, так как сейчас зачастую мы теряем способность укалываться судьбами друг друга.
Я сама написала список особенностей Ларисы, которые она приносит Карандышеву, которые он должен принять, если он хочет связать с ней жизнь, например, что она не умеет и не любит чистить селедку, и этот листочек стал образом в спектакле.
И в сцене с Паратовым, когда он приезжает спустя год и озвучивает ей претензии, что, мол, она так легко выходит замуж, есть очень много "от меня". Мы репетировали, и я думаю, боже мой, ведь и в моей жизни была подобная история, когда любишь беззаветно, и ничего не можешь с этим сделать, и что происходит с тобой за этот год, когда ты пытаешься от этого избавиться! Я бы выдала этому Паратову все, что со мной было за этот год, сорвав крышечку этой прорвы эмоций, прожитых мной за это время, чтобы ему стыдно стало! И на репетиции я произнесла этот монолог, пропустив через себя обстоятельства жизни Ларисы Огудаловой! И режиссер сказал: «Да, это решение!» Выйдя за пределы пьесы, за пределы Островского, за пределы сцены, мы обновили и оголили ее до нужной степени, сделав совместное открытие.
Дмитрий Анатольевич дал мне не просто сыграть много потрясающих ролей - это и Ленин в «Горки-10», и Маша из спектакля «Катя, Соня…» по Бунину, и Людмила («О-й. Поздняя любовь»), и Анна Каренина в "Сереже", и Лжедмитрий в "Борисе". С каждой новой ролью мне казалось, ну что еще я могу открыть, - но каждый раз нам вместе удавалось это сделать. Кто бы еще дал мне столько хулиганства, столько эксперимента, столько свободы, столько творчества! С этим человеком со мной случилось настолько важное, что уже вряд ли произойдет нечто сопоставимое: благодаря ему я узнала себя.
Мы много говорим о работе над ролью и вхождении в нее, но непостижимо, как из таких глубоких ролей выходить! Безусловно, мастерство, опыт, технологии, методы и прочее, но все равно: как перестать быть Ларисой Огудаловой или Анной Карениной, как этим "беззаконным кометам" вернуться на Землю, готовить завтраки и ужины, гладить рубашки, садиться в такси, заходить в метро, осуществлять другие земные действия?! Как восстанавливать себя?
Спектакль "Все тут", Театр Школа современной пьесы
- Отдаваясь беззаветно работе, не жалея себя, веря в то, что кому-то эти открытия, эта искренность и оголенность нужны и помогут, придав веры и сил, - в то же время волей-неволей ждешь, что жизнь и тебе поможет, даст опору – даже в бытовом плане. Я не могу жаловаться – мне есть где жить, что есть, но каждый раз мучаюсь от постоянного неустройства, от того, что хочется спрятаться в тот угол, где будет именно так, как ты хочешь. Недавно мы репетировали с Евгением Мироновым, и он сказал, что создавал свои образы, скажем, князя Мышкина – на какой-то раскладушке, и я подумала: боже мой, такие великие роли!.. Зачастую, когда нет достаточного комфорта и когда он так нужен, - именно в это время мы проходим уроки, в том числе для того, чтобы открыть свои резервы. Я не гнушаюсь обращаться за помощью к людям, которые могут как-то меня восстановить, помочь, к остеопатам, психологам и другим, и благодарю бога за то, что он посылает мне таких людей. Меня восстанавливают природа и одиночество, хотя с маленьким ребенком это практически невозможно.
Иду по жизни, черпая энергию в настоящем моменте, и в этом обретая силы. Думаю, это знакомо многим людям – выгорание, когда сил нет, но они всегда приходят тем не менее. Я не наступаю себе на горло, а стараюсь искать пути восстановления - поговорить с собой, задать себе нужные вопросы, дать себе внимание, которое мне никто не может дать, смело окунуться в свои страхи.
Бывает так, что я собираюсь и восстанавливаюсь собственно на спектакле! Находясь в пространстве творения, в исповеди перед зрителем, вылечиваешься. Проживу там все то, что волнует и болит, поговорю молча со зрителем - и отпускает.
Случается и так, что сил играть совсем нет, но начинаю потихоньку, как могу сейчас, ругая себя, обзывая бездарной, а потом сдаюсь этому состоянию, и как-то все налаживается… Увлекаюсь и даже совершаю открытия от своего нового состояния. И это служит для меня невероятным уроком - даже в самой тяжелой ситуации можно увидеть то, на что изначально не рассчитывалось совершенно.
Фото: Ксения Угольникова, Екатерина Цветкова
